На главную страницу

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ

1873, Москва – 1924, Москва

Попыток научным образом издать хотя бы часть поэтических переводов Брюсова предпринято было по меньшей мере две (1977 и 1990 гг.), – и обе книги изобиловали произведениями, никогда прежде не видевшими света. И по сей день в архиве Брюсова лежат сотни переводов, по которым лишь скользнули мельком глаза исследователей. Всерьез изучена, кажется, лишь неутомимая деятельность Брюсова по изданию "Армянской антологии" (1916), – и вышло так, что и по сей день Брюсова в Ереване ценят, наверное, выше, чем в Москве. Творческий метод Брюсова, в советское время зачисленного в "буквалисты" от перевода, на самом деле был совокупностью множества методов – от действительной попытки "буквального" перевода «Энеиды» Вергилия до весьма и весьма вольного обращения с оригиналом, доходящим до мистифицирования читателя. Брюсов издал несколько десятков переводных книг, в частности, первой его книгой были избранные переводы из Верлена ("Романсы без слов", 1894). М. Л. Гаспаров остроумно делит переводческую работу Брюсова на чередующиеся "плодотворные неудачи" (та же "Энеида"), "неплодотворные неудачи" ("Фауст" Гёте) и "неплодотворные удачи" (переводы из средневековых армянских поэтов). Но в огромном объеме брюсовского наследия есть и вполне плодотворные удачи. Время медленно отмывает их от пустого песка – раньше 70-х годов, к примеру, не могло появиться у нас в печати имя Стефана Георге, раньше 80-х – имя Ницше. Может быть, вообще лучший из переводов Брюсова – это "Лазарь" весьма забытого французского поэта Леона Дьеркса, на рубеже веков (после смерти Малларме) объявленного "королем поэтов". Подобной пластики в шестистопном ямбе редко достигал даже Осип Мандельштам. Так что время переоценки брюсовского наследия рано или поздно настанет. Именно его ученики пронесли сквозь темень "советской ночи" лампадку с огоньком истинной культуры.


КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК

(65-8 до н.э.)

К ЛИДИИ

Реже всё трясут запертые двери,
Вперебой стуча, юноши лихие,
Не хотят твой сон прерывать, и любит
          Дверца порог свой,

Легкие в былом чьи скрипели часто
Петли. Слышишь ты уж всё реже, реже:
"Ты, пока всю ночь по тебе страдаю,
          Лидия, спишь ли?"

Дерзких шатунов в свой черед, старуха
Бедная, в глухом тупике оплачешь,
Фракийский когда голосит под ново-
          лунием ветер.

Ярая любовь пусть тебе и жажда
Та, что кобылиц распаляет часто,
Раненую жжет неотступно печень, –
          Пусть ты и плачешь, –

Пылкая, плющом молодежь зеленым
Тешится всегда, как и темным миртом,
Мертвые листы предавая Эвру,
          Осени другу.

ЛЕБЕДЬ

Не на непрочных, не на простых помчусь
Крылах, двуликий, в выспреннем воздухе,
     Поэт, и в землях не замедлю
          Дольше, но, зависти недоступный,

Покину грады. Тот я, от бедных кто
Рожден был предков, тот я, зовешь кого,
     Мой милый Мекенат, избегну
          Смерти, волной не задержан Стига.

Вот, вот ложится кожа на голенях
Всё жестче, птицей делаюсь белою,
     И легкие взрастают сверху
          На раменах и на пальцах перья.

Я, чем Дедалов Икар, известнее,
Брега увижу гулкого Боспора,
     Сирты гетулов, и пределы,
           Где гипербореи, певчей птицей.

Меня и колхи и, кто скрывает страх
Пред строем марсов, дак, и предельные
      Гелоны будут знать, изучит
          Мудрый ибер и из Роны пьющий.

К чему на мнимом плач погребении.
Скорбей постыдность, как и все жалобы,
     Оставь стенанья и гробнице
          Почестей не воздавай бесплодных.

ДЕЦИМ МАГН АВСОНИЙ

(ок. 310-394)

О ИМЕНИ НЕКОЕГО ЛЮЦИЯ, ВЫРЕЗАННОМ НА МРАМОРЕ

Буква одна блестит, отделенная парою точек:
     Одинокая Л имя дает угадать.
Дальше выбита М, да М, но не вся уцелела:
     Камня упавшим куском верх у нее поврежден.
И, здесь кто погребен, Метелл, или Марций, иль Марий,
      Достоверно узнать не суждено никому.
Спутаны все элементы, лежат в бессвязных осколках,
     И ничего не прочесть в этих случайных значках.
Смерти людей удивляться ль? и мраморный памятник гибнет,
     Смертный день для камней и для имен настает.

ЭПИТАФИЯ НА МОГИЛЕ ЧЕЛОВЕКА СЧАСТЛИВОГО

Прах мой вином окропи и маслом пахучего нарда,
     Путник, и пурпурных роз капни бальзам на него!
Вечную мне весну дарует слез чуждая урна:
      Я только жизнь изменил, но не покончил я жить!
Радость жизни былой ни одна для меня не погибла,
      Веришь ли ты, что я все помню иль все позабыл.

ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ

(1448-1492)

ТРИУМФ ВАКХА И АРИАДНЫ
Карнавальная песнь

Юность, юность, ты чудесна,
Хоть проходишь быстро путь.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.

Вакх с прекрасной Ариадной
Сходят радостно вдвоем.
Так как время мчится жадно,
Мы лишь этот миг поем.
Нимфам с фавнами отрадно
Совершать за Вакхом путь.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.

Сонмы вольных козлоногих
Мчат веселых сатиресс
К мураве холмов отлогих,
В глубь пещер и в темный лес.
Что им до укоров строгих,
Горы, дебри – всюду путь.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.

Этим нимфам так же сладко,
Что так пылко ищут их,
Что любовь их ждет украдкой
Под листвой дубов густых.
Уловляй миг жизни краткой –
Всем на праздник верный путь.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.

За ослом и за Силеном
Пьяный вот бредет старик,
В долгой жизни к вечным сменам
Лет бессчетных он привык,
Но с усердьем неизменным
К страсти проторяет путь.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.

Вот с лицом своим сердитым
И старуха вслед бредет,
Озирая с гневом скрытым
Весь беспечный хоровод.
Человек не будет сытым,
Хоть прошел он длинный путь.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.

День сегодняшний дороже
Всех других грядущих дней.
Юность – нынче, старость – тоже!
Девы, юноши, смелей
Жгите жизнь на каждом ложе!
Путь к унынью – ложный путь.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.

Все мы здесь в желаньи ласки
Славим Вакха и Любовь,
Славим песни, славим пляски!
Пусть бежит по жилам кровь,
Пусть живем мы в вечной сказке,
В этом нашей жизни суть.
Счастья хочешь – счастлив будь
Нынче, завтра – неизвестно.
Юность, юность, ты чудесна,
Хоть проходишь быстро путь!

ЛЕОН ДЬЕРКС

(1838–1912)

ЛАЗАРЬ

И мертвый Лазарь встал на Иисусов глас,
Весь бледный, встал во тьме своей глухой гробницы
И вышел вон, дрожа, не подымая глаз,
Один и строг, пошел по улицам столицы.

Пошел, один и строг, весь в саване, вперед,
И стал бродить с тех пор, как бы ища кого-то,
Встречая на пути приниженный народ
И сталкиваясь вновь то с торгом, то с заботой.

Был бледен лоб его, как лоб у мертвеца,
И не было огня в его глазах; темнели
Его зрачки, храня блаженство без конца,
Которое они, за гранью дней, узрели.

Качаясь, проходил он, как дитя; угрюм,
Как сумасшедший. Все пред мертвым расступались;
И с ним не говорил никто. Исполнен дум,
Он был подобен тем, кто в бездне задыхались.

Пустые ропоты земного бытия
Он воспринять не мог; мечтою несказанной
Охвачен, тайну тайн в своей душе тая,
По миру проходил он, одинокий, странный.

По временам дрожал, как в лихорадке, он;
Как будто, чтоб сказать, вдруг простирал он руку, – 
Но неземным перстом был голос загражден,
И он молчал, в очах тая немую муку.

И все в Вифании, ребенок и старик,
Боялися его; он, одинокий, строгий,
Внушал всем смутный страх; его завидя лик
Таинственный, смельчак спешил сойти с дороги.

А! кто расскажет нам страданья долгих дней
Того, кто к нам пришел из сумрака могилы!
Кто дважды жизнь познал, влача среди полей
На бедрах саван свой, торжественно-унылый!

Мертвец, изведавший червей укусы! ты
Был в силах ли принять заботы жизни бренной!
Ты, приносивший нам из вечной темноты
То знанье, что вовек запретно для вселенной!

Лишь только отдала свою добычу смерть,
Ты странной тенью стал, сын непонятной доли!
И шел ты меж людьми, смотря без слез на твердь,
Не ведая в душе ни радости, ни боли.

Живя вторично, ты, бесчувствен, мрачен, нем,
Оставил меж людьми одно воспоминанье
Бесследное. Ужель ты дважды жил затем,
Чтоб дважды увидать бессмертное сиянье?

О сколько раз в часы, когда ложится ночь,
Вдали от всех живых, ввысь руки простирая,
Ты к ангелу взывал, кто нас уводит прочь
Из жизни сумрачной к великим далям рая!

Как часто ты бродил по кладбищам пустым,
Один и строг, в тоске бесплодного томленья,
Завидуя тому, под камнем гробовым
Кто безмятежно спит, не ведав воскресенья.

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

(1844-1896)

СИЯНИЕ ЛУНЫ

К вам душу заглянув сквозь ласковые глазки,
Я увидал бы там изысканный пейзаж,
Где бродят с лютнями причудливые маски,
С маркизою Пьерро и с Коломбиной паж.

Поют они любовь и славят сладострастье,
Но на минорный лад звучит напев струны,
И, кажется, они не верят сами в счастье,
И песня их слита с сияние луны.

С сиянием луны, печальным и прекрасным,
В котором, опьянен, им соловей поет,
И плачется струя в томлении напрасном,
Блестящая струя, спадая в водомет.

САПФО

С глазами впавшими и с поднятою грудью,
Желанием своим измучена, она
Волчицей дикою блуждает по безлюдью.

В ее мечтах Фаон. Давно не зная сна,
Напрасно исходя мольбами и слезами,
Она рвет волосы роскошные клоками.

Ей помнится пора цветущая, когда,
Прославлена мольбой, она свои напевы
Слагала в честь подруг, чиста и молода,
И песням сладостным, стыдясь, внимали девы.

И вот, закрыв глаза, на голос Мойры, вдруг
В глубь волн бросается, не в силах снесть измены…
И море черное горит в лучах Селены,
Богини девственной, что мстит ей за подруг.

ЭМИЛЬ ВЕРХАРН

(1855-1916)

В ВЕЧЕРНИЙ ЧАС

Пусть тот, кто некогда, в неведомых веках,
Склонив в вечерний час над этой книгой вежды,
Моих забвенных строк встревожит давний прах,
Чтоб наших дней понять желанья и надежды,

О, пусть он ведает, с каким восторгом я,
Сквозь ярость и мятеж, борьбы внимая кличу,
Бросался в бой страстей и в буйство бытия,
Чтоб вынести из мук – Любовь, свою добычу!

Люблю свой острый мозг, огонь своих очей,
Стук сердца своего и кровь своих артерий,
Люблю себя и мир, хочу природе всей
И человечеству отдаться в полной мере!

Жить: это – взяв, отдать с весельем жизнь свою.
Со мною равны те, кто миром так же пьяны!
С бессонной жадностью пред жизнью я стою,
Стремлюсь в ее самум, в ее поток багряный!

Паденье и полет, величье и позор, –
Преображает всё костер существованья.
О, только б кругозор сменив на кругозор,
Всегда готовым быть на новые исканья!

Кто ищет, жаждет кто – сливает трепет свой
С мятущейся толпой, с таинственной вселенной,
Ум жаждет вечности, он дышит широтой,
И надобно любить, чтоб мыслить вдохновенно!

Безмерной Нежностью всеведенье полно,
В ней – красота миров, в ней – зиждущая сила,
Причины тайные ей разгадать дано...
О ты, кого мечта в грядущем посетила,

Моих былых стихов тебе открыть ли смысл.
Я жду, что в дни твои пришедший мощный гений
Из неизбежного, из пасти мертвых числ
Исторгнет истину всемирных примирений!

К РУССКИМ СТОЛИЦАМ

Вы, двух материков столицы мировые,
Москва и Петроград, Иркутск и Томск! Чредой
Вы украшаетесь короной ледяной
Твоей, о дивная и белая Россия!

В душе ужаленной у вас всегда – порыв!
Вы жертву цените, и сколько раз пред нею
Благоговели вы, колени преклонив,
Готовы умереть в молчаньи за идею!

Охотно делите вы горький хлеб скорбей,
Чтоб человечество взрастало в вас, страдая;
Сердца вам пепелит снег, жарче всех огней,
И тайно разлита в них чистота святая.

Себе готовите в веках вы торжество,
Но иначе, чем Рим и Карфаген. От века
Еще вы верите поныне в божество,
Но раньше верите, с надеждой, – в человека!

Вы – в пламени всегда, дрожащем на лету;
Вы – сострадание почтили культом вечным!
И до безумия возносите мечту –
Быть праведным ко всем и строго-человечным!

МОРИС МЕТЕРЛИНК

(1862-1949)

НАМЕРЕНИЯ

Сжальтесь над унылыми глазами,
Где душа мечтает о своем,
Сжальтесь над невскрытыми цветами,
Над тоской на берегу ночном!

Смущены таинственные воды;
Лилии дрожат в их глубине,
И бегут по влаге вдаль разводы...
Эти все видения – во мне!

Боже! Боже! на стеблях от лилий
Вырастают странные цветы;
Мерно взмахи серафимских крылий
Движут воду в озере мечты.

И за чашей чаша расцветает
На воде, по знаку, в этот час,
И душа, как лебедь, раскрывает
Крылья белые усталых глаз.

НИКОЛАУС ЛЕНАУ

(1802-1850)

КАМЫШОВЫЕ ПЕСНИ

                                          1

Тихо запад гасит розы,
Ночь приходит чередой;
Сонно ивы и березы
Нависают над водой.

Лейтесь вольно, лейтесь, слезы!
Этот миг – прощанья миг.
Плачут ивы и березы,
Ветром зыблется тростник.

Но манят грядущим грезы,
Так далекий луч звезды,
Пронизав листву березы,
Ясно блещет из воды.

                                          2

Ветер злобно тучи гонит,
Плещет дождь среди воды.
"Где же, где же, – ветер стонет, –
Отражение звезды?"

Пруд померкший не ответит,
Глухо шепчут камыши,
И твоя любовь мне светит
В глубине моей души.

                                          3

Вот тропинкой потаенной
К тростниковым берегам
Пробираюсь я, смущенный,
Вновь отдавшийся мечтам.

В час, когда тростник трепещет
И сливает тени даль,
Кто-то плачет, что-то плещет
Про печаль, мою печаль.

Словно лилий шепот слышен,
Словно ты слова твердишь...
Вечер гаснет, тих и пышен,
Шепчет, шепчется камыш.

                                          4

Солнечный закат;
Душен и пуглив
Ветерка порыв;
Облака летят.

Молнии блеснут
Сквозь разрывы туч;
Тот мгновенный луч
Отражает пруд.

В этот беглый миг
Мнится: в вихре гроз
Вижу прядь волос,
Вижу милый лик.

                                          5

В ясном небе без движенья
Месяц бодрствует в тиши,
И во влаге отраженье
Обступили камыши.

По холмам бредут олени,
Смотрят пристально во мрак,
Вызывая мир видений,
Дико птицы прокричат.

Сердцу сладостно молчанье,
И растут безмолвно в нем
О тебе воспоминанья,
Как молитва перед сном.

ФРИДРИХ НИЦШЕ

(1844-1900)

НОВЫЙ КОЛУМБ

Девы, верить вам не надо
Генуэзцам никогда.
Плыть все дальше – нам отрада,
Наша родина – вода!

Всё забыто – страсть и горе,
Руки держат круг руля.
Перед нами только море,
Но за ним – земля? – земля?

Сердце жаждать не устанет,
Всем далеким – наш привет!
Счастье, слава, смерть нас манят,
И назад путей нам нет!

СТЕФАН ГЕОРГЕ

(1868-1933)

* * *

За всё тебе я, Солнце, благодарен,
Лишь первый шаг ступлю, покинув дом!
Меня вокруг целуешь ты теплом,
За бодрым утром полдень лучезарен.

Дам волоса порывам ветерка.
Дыханье сада все вскрывает поры.
В ветвях пурпурных нежится рука,
Свежо щекам под лаской белой Флоры.

Склон дня, что жжет, минует и грозит,
Героями и магиками полный!
И к играм всё кругом меня манит,
И в челноке со мной играют волны.

И праздник вечера, в живом огне,
Когда палим блаженством я мечтаний,
Ряд милых образов скользит в тумане,
Пока все радости не тонут в сладком сне.

КОНСТАНТИН ЕРЗНКАЦИ

(ок.1250–нач.XIV века)

ВЕСНА

Веселье вкруг нас и веселье вдали,
Нам ветры веселую весть принесли.
Великая благость Господня, – внемли! –
Сегодня нисходит с небес до земли.

Лежала земля и мрачна и темна,
Покрытая льдами, тверда, холодна,
Про травы и зелень забыла она,
И снова сегодня она зелена!

Зима была темным вертепом тюрьмы,
Но снова вернулась весна на холмы,
И всех нас выводит на волю из тьмы!
Вновь солнце на небе увидели мы!

Земля, словно мать, велика добротой,
Рождает все вещи, одну за другой,
Их кормит и поит, питает собой…
Вот вновь она блещет своей красотой.

Дохнул ветерком запевающим Юг,
Из мира исчезли все горести вдруг,
Нет места, где мог бы гнездиться недуг,
И все переполнено счастьем вокруг.

Тихонько гремя над землей свысока,
Под сводом лазурным плывут облака
И падает вдруг водяная река,
Луга затопив, широка, глубока.

Мир весело праздновать свадьбу готов:
Веселье во всем для плодовых дерёв,
Цветами всех красок и разных родов
Раскрашены дали полей и лугов.

На море влюбленном – опененный вал,
И гад, между волн, веселясь, заплясал;
Ключи, зазвенев, заплясали из скал,
И быстрый поток по камням засверкал.

А реки, сбегая с возвышенных гор,
Гудят, как могучий, торжественный хор:
Прорезав долины цветущий ковер,
Стремятся в морской, им любезный, простор.

Спускаются телки и козы к ручьям,
Играют и скачут по свежим цветам;
И звери, что крылись зимой по лесам,
Сбегаются, рады свободным полям.

Слетаются птицы, поют над гнездом:
Вот ласточка нежно щебечет псалом,
Вот – луга певец, улетевший тайком,
Приветствует день в далеке голубом.

Зверям и скотам так приятно играть,
И множиться в мире, и мир наполнять;
Сзывает птенцов легкокрылая мать,
Их учит на крыльях некрепких летать.

И также цветы образуют гряду,
В больших цветниках и в плодовом саду;
Другие пошли покачаться в пруду,
И облик их бледный похож на звезду.

Но вот, наконец, прилетел соловей,
Чтоб петь возрождение в песне своей;
Он строит шатер из зеленых ветвей,
Чтоб алая роза зажглась поскорей!

МКРТИЧ НАГАШ

(1393–70-е годы XV века)

СУЕТА МИРА

О братья, в мире все дела – сон и обман!
Где господа, князья, цари, султан и хан?
Строй крепость, город иль дворец, иль бранный стан,
Все ж будет под землей приют навеки дан.

Разумен будь, Нагаш, презри грехов дурман,
Не верь, что сбережешь добро: оно – туман,
Стрелами полный, смерть для всех – несет колчан,
Всем будет под землей приют – навеки дан,

Мир вероломен, он добра – нам не сулит,
Веселье длится день, потом – вновь скорбь и стыд.
Не верь же миру, он всегда – обман таит,
Он обещает, но дает – лишь желчь обид.

Тех, обещая им покой, – всю жизнь томит;
Тех, обещав богатство им, – нуждой язвит,
И счастье предлагает всем, – ах, лишь на вид!
Уводит в море нас, где бездн – злой зев раскрыт.

Проходят дни: вдруг смертный день – наводит страх,
И света солнца ты лишен, – несчастен, наг,
Ах, отроки! ваш будет лик – истлевший прах,
Пройдете вы, как летний сон – в ночных мечтах.

Знай, раб! что и твоя любовь – лишь тень во днях,
Не возлюбляй же ты мирских, – минутных благ.
Не собирай земных богатств, – в огнем в очах:
Одет и сыт? Доволен будь! – иное – прах!

Трудись и доброе твори, – бедняк Нагаш!
Свои заветы чти: другим – пример ты дашь!
Поток греха тебя, пловца, – унес, куда ж?
И, благ ища, стал – не добра, но зла ты – страж!

САЯТ-НОВА

(1712–1795)

КАМАНЧА*

Из всех людьми хваленых лир полней звучишь ты, каманча!
Кто низок, не иди на пир: пред ним молчишь ты, каманча!
Но к высшему стремись: весь мир, всех покоришь ты, каманча!
Тебя не уступлю я: мне – принадлежишь ты, каманча!

Ушко – серебряное будь, сверкай на голове – алмаз;
Рука – слоновой кости будь, на чреве – перламутр, что глаз;
Струна – из злата свита будь, резьбой пленяй, железо, нас;
Ты – бриллиант и лал! И суд – всех посрамишь ты, каманча.

Смычок быть должен золочен, чтоб пышно он блистал, звеня;
Певучий волос – быть сплетен из косм крылатого коня.
Тем, как бальзам, даришь ты сон, тех ты бодришь всю ночь, до дня:
Ты – золотой сосуд с вином, и всех пьянишь ты, каманча.

В ашуге две души с тобой: ему и чай и кофе есть;
Когда он утомлен игрой, на полке ты находишь честь,
Когда ж поет, – вновь пир горой, ты – празднеств и гуляний весть!
Собрав красавиц вкруг себя, их всех манишь ты, каманча!

Ты всем даешь веселый вид, с тобой опять здоров больной;
Чуть сладкий зов твой зазвучит, блажен, кто говорит с тобой.
Проси, да скажут: "Бог продлит – дни нас пленявшего игрой!"
Доколе жив Саят-Нова, что не узришь ты, каманча!
-------------
* Каманча (или кяманча) – музыкальный инструмент, аккомпанируя себе на котором поют ашуги. Отдельные части каманчи носят названия "ушка", "головы", "чрева", "железа" (строфа 2-я); инструмент струнный, и играют на нем смычком, на котором натянуты конские волосы (строфа 3-я). Перед началом игры ашугу подавали чай и кофе (строфа 4-я). При состязании певцов побежденный отдавал обыкновенно свою каманчу победителю (стих 4-й строфы 1-й). Крылатый конь (строфа 3-я) – отголосок мифа о Пегасе.

ВААН ТЕРЬЯН

(1885–1920)

ГАЗЕЛЛА

Дни пришли и ушли эти дни, для меня ничего не осталось.
Дуги радуг, огни да огни, для меня ничего не осталось.

Как весенних цветов лепестки и как чаши пылающих роз
Ветер все разметал, о взгляни! для меня ничего не осталось.

И меня кто любил, но кому я не отдал, не отдал души,
Все исчезли, исчезли в тени, для меня ничего не осталось.

И кого я любил. ах! любил – болью сердца, безумьем моим,
Опьянясь, отошли и они, для меня ничего не осталось.

И зима над моей головой, холодна, глубока и нема,
Ключ иссяк, не звени! не звени! ничего, ничего не осталось.