1880 г. Вознесенск Херсонской губ. – 1939 село Новая Шульба Семипалатинской обл.
Родился в семье уездного врача. Окончив гимназию, в 1897 году поступил на Медицинский факультет Московского университета, но в 1909 году оставил его перед выпускными экзаменами и женился: женой его стала Вера Леонидовна Юренева (1876–1962), – брак с Вознесенским был для нее вторым. Чуть ли не до конца двадцатых годов он писал пьесы и киносценарии, где для Юреневой всегда была приготовлена главная роль. Даже когда Вознесенский в середине 1930-х годов был репрессирован, выслан в Казахстан, где и умер, его новаторство в кино и на сцене находило отзвук. С 1902 года Вознесенский начал печататься в газете «Одесские новости», с 1913 – в журналах «Сатирикон» и Новый Сатирикон», что сразу ввело его им в определенный литературный круг. Писал пьесы, киносценарии (по ним было поставлено 10 картин), занимался переводами с польского и немецкого. Его пьеса «Слезы», поставленная на сцене МХТ в 1911 году Марджановым, имела шумный успех; позднее по ней был снят фильм. Выступал с публичными лекциями, на основе которых написал книгу «Поэты, влюблённые в прозу» (Киев, 1910). В 1917 году открыл в Петрограде Студию экранного искусства (позднее кинотехникум), в 1921–1923 был директором такой же студии в Киеве. В 1914 и 1916 годах двумя изданиями в Петрограде (с предисловием Леонида Андреева) вышел единственный поэтический сборник Вознесенского «Путь Агасфера»; в 1916 году подготовил следующий поэтический сборник, «Богодьявол», но книга не вышла в свет. Как до переворота 1917 года, так и после него Вознесенский занимался преимущественно кинематографом, но позже стало ясно, что в советском обществе переводчику и последователю Пшибышевского не выжить. В начале 30-х годов поэт всерьез занялся поэтическим переводом, избрав при этом для себя настоящую «целину»: он стал публиковать стихи немецкого социалиста, в будущем видного деятеля культуры ГДР Эриха Вайнерта. В 1932 году книга стихов Вайнерта в переводе Вознесенского и с предисловием А. Л. Дейча была издана в Москве. «Система выживания» в СССР была выбрана Вознесенским довольно надежно, но общество тридцатых годов оказалось непредсказуемо: лишь факт посмертной реабилитации (даже дата ее пока нам неизвестна) – это все, чего добился поэт Александр Вознесенский (Бродский), переводчик социалиста Эриха Вайнерта.
Отец был трезвый человек,
Простак был и тихоня,
А я пью водку весь свой век
И я велик на троне.
Питье волшебное! Моя
Душа это точно знает:
Как только водки выпью я, –
Китай весь расцветает.
Страна Срединная, как луг
Весной, благоухает.
Я становлюсь мужчиной вдруг,
Живот жены вспухает.
Во всем обилье, наконец!
Больные все – здоровы:
Конфуций даже, мой лейб-мудрец,
Стал рассуждать толково.
В пирожные превращены
Сухари в солдатских ранцах.
Лишь шелк и бархат теперь видны
На бывших оборванцах.
Все мандарины. Что при дворе
Едва лишь ковыляют,
Вернулись к молодой поре
И косы вверх вздымают.
Готова пагода моя,
Где последние евреи
Меняют веру, чтобы я
Дал орден им скорее.
Дух революции иссяк.
Кричат все лучшие дружно:
«Свободы не хотим никак!
Нам только палок нужно!»
Хоть не велят мне доктора,
Эскулапова порода,
Я водку пью, крича «ура»
За здравие народа.
Еще стакан! К чему тут счет!
Вот это ж и есть манна.
Народ мой счастлив, тоже пьет
И мне кричит: «Осанна!»
ЭРИХ ВАЙНЕРТ
(1890–1953)
КАМНИ ГОВОРЯТ
Мы спали холодным, мертвым гранитом,
Спали века веков.
Они разбудили нас динамитом,
И товар был для них готов.
У кули сыпались искры с зубила,
Стонал кули, камни дробя.
Кровь и пот его тощее тело сочило,
Мы их впитали в себя.
Городские улицы вымостили нами,
Это делал кули – сквозь боль,
Сквозь проклятья, смешанные со слезами,
Но камни притягивают соль.
Все на себе нести нам случалось:
И телеги и авто богачей.
Но в нашу каменную грудь стучалось
Сердце кули все горячей.
И вот зазвучали шаги звоном стали,
Тысячами двинулись рабы.
Кули пели, мы им подпевали,
И горели наши каменные лбы.
Посыпались ядра и нас развернули,
Грязь веков обнажая вновь.
Брызнули кровь и мозги кули.
Мы выпили эту кровь.
Из мостовых нас вырывали руками.
Мы стали стеной баррикад.
Мы слышали, как сквозь грохот и пламя
У кули приклады стучат.
И снова огонь, грязь и проклятья.
Но за наши каменные тела
Укрылись живые наши братья,
И в атаке – наша взяла!
В нас, камнях, теперь кровь кули бьется,
В сердце иной крови нет.
Пусть же на могилах товарищей вознесется
Из нас – памятник побед!
ХОРОШИЙ БУРЖУА
Когда он лежал еще в колыбели,
У него был череп атташе,
И уже наметиться сумели
Черты бюрократа in spe.
В семь лет из полена любого
Он вырезывал себе кинжал.
Отец сиял от мужества такого,
Какое в сыне своем прозевал.
В двенадцать лет он был уже ярок
И в школе известен всем,
Как собиратель почтовых марок
И пикантных книжек вместе с тем.
В шестнадцать оказался среди пациентов
врача по накожным от пяти до семи.
Потом, по обычаю старых студентов,
Влюбился в девушку из лучшей семьи.
В восемнадцать нашлась юная прачка
За одной из соседних стен.
Потом потребовалась от отца подачка:
На то отец и джентльмен!
В двадцать уже с плешью на макушке
Поступает он в банк. Он живет
Отдельно в меблированной комнатушке,
А политически он – патриот.
В двадцать четыре он астматик. Прилично
Получает и зачислен в штат.
Женился на девушке несимпатичной,
Но она с деньгами, как говорят.
В двадцать семь он стал видной фигурой
Среди моралистов, что опеку блюдут
Над театром и литературой,
И даже внес новые пункты в статут.
В тридцать старость пришла спозаранку.
Ему некуда больше шагнуть.
И шагами первого бухгалтера банка
Завершает он жизненный путь.
У его сына уже в колыбели
Был череп, как у атташе,
И уже наметиться сумели
Черты бюрократа in spe.
СОН НОСКЕ
Прошлой ночью вдруг
Господин Носке проснулся, испытав испуг:
«Что же это такое?
Я поужинал очень умеренно,
А мой сын довольно злонамеренно
Лишил меня всякого покоя!»
Господин Носке заметался туда и сюда.
«Быть может, салат все же тяжелая еда?»
Но когда взор его в темноту углубился,
Ему снова страшный сон приснился.
Он стоял ночью у Ландверканала,
И мертвая женщина, глаз не тая,
Поднялась из воды: по лицу ее стекала
Темной крови струя.
И поднялись – с тою же застылостью очей –
Массы и массы за ней,
Вонзая в него взоры со всех сторон:
«Это все сделал он!»
И вот в Тиргартен сбежал он тогда,
Но тысячи криков донеслись и сюда,
И протянулсь руки вслед:
«Ты не уйдешь от нас, нет!»
И вдруг затих этот хор мертвецов.
Какой-то человек шел из-за кустов,
Кровавый след на виске храня,
И сказал: «Ты не помнишь меня?»
Он к Бранденбургским воротам пустился бежать
И стал звать друзей своих он.
Но встала перед ним пролетариев рать
С тысячами красных знамен.
Они не отказали ему в своем привете:
«Тебя мы примем, как никого на свете!»
Тут господин Носке застыл, как лед,
Проснулся и вытер холодный пот.
И рассмеялся: «Что за глупая шутка!
Это ведь было лет десять назад.
Да и вообще сны зависят от желудка.
Быть может, действительно, тяжел был салат?»