АЛЕКСАНДРА КУБЛИЦКАЯ-ПИОТТУХ

Уходит летний день. На молодых стеблях
Раскрытые цветы курятся, как кадила,
В вечерней тишине смычок поет уныло,
Порхает томный вальс на реющих крылах.

Раскрытые цветы курятся как кадила;
Как сердце скорбное, струна дрожит в слезах,
Порхает томный вальс на реющих крылах,
Печаль и красота свод неба осенила.

Как сердце скорбное, струна дрожит в слезах,
То сердце нежное ночная мгла смутила,
Печаль и красота свод неба осенила,
Сгустился блеск зари в кровавых облаках.

То сердце нежное ночная мгла смутила, -
Прошедшее блестит в растояших лучах,
Сгустился блеск зари в кровавых облаках;
Мысль о тебе во мне мерцает, как светило.

К тебе взываю я, о, та, кого люблю я,
Из темной пропасти, где сердце схоронил;
Угрюм мой душный мир, мой горизонт уныл,
Во мраке ужаса, кощунствуя, живу я.

Полгода там царит холодное светило,
Полгода кроет ночь безмолвные поля;
Бледней полярных стран, бесплодная земля
Ни зелени, ни птиц, ни вод не породила.

Все на земле ничто в сравненьи с той ужасной
Суровостью лучей холодной и бесстрастной
И с ночью, как хаос, безбрежной и глухой!

Как тварь презренная, в глубокий сон тупой
Зачем я не могу в забвенье погрущиться,
Пока клубок времен медлительно вертится…

Охватят скоро нас потемки ледяные.
Прости, живой огон угасших летних дней.
Я слышу, как звучат удары гробовые
Тяжелых звонких дров по холоду камней.

Зима суровая опять в меня вселится,
И дрожь и ненависть и труд постылый, злой,
И сердце в красный ком холодный обратится,
Как солнце севера в полярной мгле глухой.

Стучат, стучат дрова, мне душу потрясая,
Как будто строят там тяжелый эшафот.
Мой разум клонится, как башня вековая,
И под ударами тарана упадет.

Однообразный стук, тяжелый и сонливый,
Как будто чей-то гроб колотят второпях.
Кого же хоронить в осенней мгле тоскливой?
Приветных летних дней уже остывший прах.

Я умер, и меня в могилу опускали,
Где предки улеглись согласною семьей,
И молвили они: "Как дрогнул мрак ночной,
Ужели там, вдали, огни уж засияли?

Ужели это знак? Ужель тоске конец?
Ужели настает эпоха обновленья?"
- Нет, то - моё дитя, - сказал им мой отец, -
Я вам рассказывал о дне его рожденья.

Не знаю, как теперь, он молод или сед?
Ведь я его тогда оставил в колыбели,
И волосы мои хранят свой русый цвет,
Твои же, милый сын, быть может, побелели? -

"О нет, отец, в борьбе на жизненном пути
Я скоро изнемог и пал, судьбой сраженный,
И жизни не вкусив, я должен был уйти
С душою жаждавшей, с душой неутоленной".

- Я ждал, что мать твоя почиет здесь со мной,
Я слышу наверху ее желаний звуки,
От слез ее промок наш камень гробовой
И влагой их смочил уста мои и руки.

Союз наш на земле недолговечен был,
Но долго перед тем любили мы друг друга,
Все прелести ее житейский вихрь сгубил,
Но мне ли не узнать любимую подругу?

А дочь? Мои черты знакомы были ей,
Она-то помнит ли? Иль, может быть, забыла?
Она ведь замужем? А дети есть у ней?
И сколько же внучат она мне подарила? -

"У вас есть внук один". - А разве у тебя
Там не было семьи и близкой и любимой?
Кто гибнет в цвете лет, тот изнемог, любя.
О ком ты будешь здесь скорбеть неутолимо?

"Сестру и мать свою покинул, правда, я
И много чудных книг, служивших мне отрадой.
У вас невестки нет. Тут вся моя семья,
Я в сердце уязвлен, и мне любви не надо".

- Поди и сосчитай безмолвных предков ряд,
Устами прикоснись к останкам их безвестным,
И там, где мертвецы последние лежат,
Во мраке опочий, припав к гробницам тесным.

Не плачь. В земле сырой засни глубоким сном.
Придет великий день. Покойся в упованьи. -
"Отец, как позабыть о небе голубом?
И как не думать мне о солнечном сияньи?"

Под тень аллей и в дол златой,
Во славу летних дней прекрасных,
Пойдем ловить крылатый рой,
Ты - мотыльков, я - строф согласных.

И по заманчивым тропам,
Где ивы да тростник могучий,
Пойдем к певучим голосам
Ты - звонких птиц, а я - созвучий.

Вдоль благовонных берегов,
Где тихо бьет волна речная,
Найдем мы аромат лугов,
Ты - свой букет, я - стих срывая.

И в этот праздник юных дней,
Среди цветов, под небом ясным
Ты - будь поэзией моей,
А я - твоим поэтом страстным.

…Печальная краса моих воспоминаний,
Источник горьких мук, блаженства и страданий!
В балладу томную тебя переложу,
И отрока-пажа в стихах изображу:
У ног давно больной и бледной королевы,
В подушках голубых, на вышитых гербах,
Вздыхая, он поет и с лютнею в руках
С нее не сводит глаз, твердя любви напевы.
Она же бледная, под бледной кисеей,
Прекрасное чело порой приподымает,
И лихорадочной, горячею рукой
С кудрями отрока рассеянно играет.
И тихо гаснет он под бременем любви,
И, посмотрев в окно, на стекла запертые,
На долы, на леса, на тучки золотые,
На паруса, на птиц в лазоревой дали,
На волю, на простор, на горизонт широкий,
Он мыслит: - Счастлив я тюрьме моей высокой,
Свободу и цветы и вешний аромат
Отдам за душный мрак печального покоя… -
И дорого ему томленье роковое;
Но тяжкой завистью глаза его горят,
Когда от грез своих оторвана страданьем,
На локоть опершись, с настойчивым вниманьем
Глядит она, вперив усталый, долгий взор,
Как дремлет пес борзой, улегшись на ковер.

Рояль, где нежных рук не замерли лобзанья,
Белеет в смутной мгле вечернего огня,
И с легким шелестом, чуть крыльями звеня,
Напев чарующий, старинный, без названья.
Порхает, словно стыд пугливый затая,
В стенах, где все хранит ее благоуханье,
Откуда эта зыбь и шепот колыбели,
Что так мой бедный дух и нежит и живит?
О чем мне эта песнь, ласкаясь, говорит?
О чем звенит напев наивной ритурнели?
Напев, что у окна открытого скользит
И гаснет там, в саду, где звуки пролетели?

Таяло солнце в прощальных лучах,
Нимф водяных пышноцветные лица
Грустно бледнели на темных водах,
Чуть колыхая свои вереницы.
Шел я один с безысходной тоской
Вдоль берегов, где раскинулись ивы.
Тусклый туман вырастал предо мной,
Призрак неясный, сырой и тоскливый.
Горько я плакал, и птицы речной
Словно в ответ раздавались призывы,
Вдоль берегов, где раскинулись ивы,
Где я бродил с безысходной тоской.
И погрузились в сумрак безмолвный
Бледные небо и грустные волны,
И пышноцветные лица цветов,
Нимф водяных меж густых тростников.

Я часто вижу сон, пленительный и странный:
Мне снится женщина. Ее не знаю я:
Но с ней мы связаны любовью постоянной,
И ей, лишь ей одной, дано понять меня.

Увы, лишь для нее загадкой роковою
Душа прозрачная пересает служить,
И лишьона одна задумчивой слезою
Усталое чело умеет освежить.

Цвет локонов ее мне грезится неясно,
Но имя нежное и звучно, и прекрасно,
Как имена родных утраченных друзей:

Нем, как у статуи, недвижный взор очей,
И в звуках голоса спокойно-отдаленных
Звучат мне голоса в могилу унесенных.