На главную страницу

ВЕРА МЕРКУРЬЕВА

1876, Владикавказ — 1943, Ташкент

Всерьез взялась за поэзию поздно, когда перевалило за сорок; ныне ее зрелые стихи собраны в книгу, озаглавленную по ее первому авторскому сборнику (рукописному) – «Тщета» (М.: Водолей Publishers, 2007). В 1930-е годы, перебравшись в Москву, под давлением друзей (прежде всего, видимо, А. С. Кочеткова) занялась поэтическим переводом. Поначалу это был Байрон, желания попереводить которого в России по сей день, кажется, не избежал почти никто, причем с годами эта работа перестала казаться вовсе уж вычурной: время словно позволяет дорасти нам до Меркурьевой как до большого поэта, а потом, возможно, понять и ее переводы. В Гослитиздате вышла книга стихотворений Шелли в переложении Меркурьевой (впрочем, инициалы поэтессы на титульном листе книги перевраны), которую беспощадно и, как обычно, не совсем справедливо изругал Корней Чуковский. Меркурьева подала заявку на книгу Браунинга («Вот где могла бы быть удача!» — замечает извлекший Меркурьеву из забвения М.Л. Гаспаров), но советским издательствам было не до того – пришла война, эвакуация, смерть, больше сорока лет полного забвения. Переводила Меркурьева скорее странно, чем плохо: Шелли в ее исполнении стал чем-то средним между Вячеславом Ивановым и Цветаевой, хотя и лишенным обаяния, что для Шелли (не для Байрона) губительно. То, что некогда было экспериментом, возможно, станет однажды нормой и образцом — в конце концов, «золотая латынь перевода», изобретенная в советские годы («все похожи друг на друга, а эталон один — Пушкин!») стремительно выходит из употребления.


ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН

(1788—1824)

К МЭРИ
при получении ее изображения

Сей бледный список с дивных чар —
       Хоть мастер сделал всё что мог, —
Жизнь и надежду шлет мне в дар,
       Избавив сердце от тревог.

Здесь вижу локон золотой,
       Лба снеговую белизну,
Лик, изваянный красотой,
       Уста, чьей неги я в плену.

Здесь вижу я — но нет, огонь.
       Очей лазоревых таких,
Художник, кистию не тронь,
       Он выше смертных сил твоих.

Здесь вижу я их цвет — но нет
       Того луча, что там мерцал,
Дарил их сини блеск и цвет,
       Как месяц на волне играл.

Бесчувственный и неживой,
       Тот образ мне милей всего,
Он здесь, на сердце — ради той,
       Кто мне, грустя, дала его.

Дала, страшась измен мечты,
       Боясь, что время гасит страсть,
Не зная, как ее черты
       Хранят над всяким чувством власть.

Часы, года, всю жизнь со мной —
       Залог надежды и отрад.
Он встретит в час последний мой
       Моей любви последний взгляд.

ИЗМЕНИВШЕЙ

Когда б, как был тому залог,
       Одной судьбой мы жили двое, —
Я б так безумствовать не мог,
       В непоколебленном покое.

Тебе укор, тобой давно
       Любови нашей связь разбита,
Как грешен я — все знают, но
       Твоя вина от всех сокрыта.

Моей души был чистым свет,
       И не горел страстей пожаром,
Но ныне ты любви обет
       Дала другому вольным даром.

Я б мог смутить его покой,
       Ему бы счастья не увидеть.
Но для тебя — все дорогой —
       Я не могу возненавидеть.

Уж ты не ангел для меня,
       Но сердце мира не узнало,
Найти, увы! во многих мня
       То, что в тебе одной лежало.

Прощай, изменница! О ней
       Жалеть — бесплодное мученье.
Не память, не надежда мне —
       Лишь гордость принесет забвенье.

Но ряда лет, что был сметен
       Забав докучных страшной властью,
Непостоянства, страха жен,
       Безумства песен в лад со страстью

Не знал бы я, будь ты моей.
       От ранних бурь в тиши укрыты,
Не жаром губящих страстей —
       Цвели б спокойствием ланиты.

Да, некогда среди полей
       Со мной природа ликовала,
Был чужд обман груди моей,
       Она тобой одной дышала.

Теперь ищу другого. Пусть!
       Не думать — или ждет безумье.
Развеять хоть отчасти грусть
       В пустой толпы нестройном шуме.

И все ж, как думы ни бежать,
       Но в час она возникнет некий, —
И легче быть в аду, чем знать,
       Что потерял тебя навеки.

ОСКАР ИЗ КЛАНА АЛЬВА

Лампада неба сквозь лазурь
       Светла у Лорских берегов,
Где Альвы стен седая хмурь
       Не слышит больше звон клинков.

А приводилось той луне
       На шлемах в серебре играть,
В полночной видеть тишине
       Бойцов в блестящих латах рать.

И там, где мрачен океан,
       Где рдяных скал угрюма твердь,
Ей виден был разбитый стан
       И бледный воин, ждавший смерть.

О, много угасавших глаз,
       Которым не раскрыться днем,
От поля крови в смертный час
       Влеклось за мерзнувшим лучом.

Любви светильником сиял
       Им, благосклонный, прежде он —
А ныне милый светоч стал
       Как грустный факел похорон.

Погиб высокой Альвы род,
       Лишь башни издали видны,
Вожди не кличут клич охот,
       Не вскинут алый стяг войны.

Последний в клане — кто был он?
       Зачем те камни кроет мох?
Что шаг затих мужей и жен,
       И только ветра слышен вздох?

И в час, как ветер волны рвет,
       Встает в том зале некий звук.
Ему дрожаньем вторит свод,
       Стен осыпающихся стук.

Пусть бури яростный размах
       Ударится в Оскаров щит —
Но не взовьется гордый стяг,
       И гребнем шлем не задрожит.

Оскар был в ясный день рожден,
       Отец приветствовал дитя,
На праздных шли со всех сторон
       Вассалы к очагу вождя.

Олень для пиршества убит,
       Волынки звонкие гудят,
И пиброх горцев веселит,
       И боевых напевов лад.

Им внемля, думал не один:
       Под тот же пиброх боевой
Он поведет, героя сын,
       В тартанах горцев ратный строй.

Еще один промчался год,
       И сын второй явился в мир.
Но Ангус день не славит тот
       И не спешит устроить пир.

Учились дети лук сгибать,
       Искать косулю по следам
И быстрых гончих обгонять
       По Альвским ветреным холмам.

Они уж в боевых рядах,
       Хоть юность их не отцвела.
И легок им клеймора взмах,
       Быстра из лука их стрела.

Поток Оскаровых волос
       По ветру плещет, темен, дик.
Но Аллен светлокудрым рос,
       Задумчив он, и бледен лик.

Оскар душой своей герой,
       Свет ясных глаз его правдив,
Но Аллен властен над собой
       И смолоду в речах учтив.

Два храбреца. Меч в их руках
       Копье врага ушел дробить.
Был чужд груди Оскара страх,
       Оскара грудь могла любить.

Но Аллену его краса —
       Им незаслуженная честь.
Молниеносна, как гроза,
       Врагов его разила месть.

Из замка Саусенон вдали
       К ним леди знатная пришла,
С приданым Кеннетов земли,
       Голубоока и мила.

Оскар ее руки искал,
       И старый Ангус был не прочь —
Рад, как отец и феодал,
       Гленальвона присвоить дочь.

О, слушай брачной песни лад,
       О, слушай пиброх — радость гор!
Весельем голоса звучат,
       И неумолчен звонкий хор.

Как веют перья — крови цвет! —
       Собрались гости в Альвский зал,
И юноши, одеты в плед,
       Явились все, чуть вождь позвал.

Но клич зовет не на войну,
       И пиброх мира песнь гудит.
Оскар берет себе жену,
       Все радостно кругом шумит.

Но где Оскар? Уж поздно. Стих
       Гостей заждавшихся привет.
Таков ли пламенный жених?
       Обоих братьев дома нет.

Вернулся Аллен наконец,
       К невесте брата поспешил.
«А где Оскар?» — спросил отец.
       «Со мной в лесах он не бродил.

Не за оленем ли гонясь,
       Про свадьбу он забыл свою?
Не океан ли, разъярясь,
       Замедлил быструю ладью?»

"Нет, — молвил Ангус, — мальчик мой
       Не мог недобрым к Море быть,
И ни охотой, ни войной
       Ему пути не преградить.

Ищите всюду вы, вожди,
       Где мой Оскар, родная кровь,
Ты, Аллен, брата мне найди,
       Спеши, спеши, не прекословь.

В смятеньи все. Лишь зов один
       «Оскар» — уносит ветер прочь.
Он слышен был среди долин,
       Пока простерла крылья ночь.

Ему напрасно вторит тень
       Нарушенною тишиной,
Звучит им тщетно мглистый день, —
       Оскар нейдет с равнин домой.

Три дня, три ночи напролет —
       В леса, в пещеры, на утес! —
Надежды нет. И Ангус рвет
       Скорбя, кольцо седых волос.

"Оскар, мой сын! О, Бог, верни
       Опору мне преклонных дней —
Или убийцу не храни
       От правой ярости моей.

О, если там, средь скал, судьба
       Костям Оскара забелеть —
Отца безумного мольба:
       Дай мне с ним вместе умереть!

А вдруг он жив? Унынье, прочь!
       Тревога, стихни! Вдруг он жив?
Судьбу, мой голос, не порочь!
       Бог, грешный мой прости призыв!

Коль сына мне не зреть живым
       И мне забвенным прахом стать,
Надежда рода гибнет с ним.
       Увы. За что мне так страдать?

Так плакал горестный отец.
       Но время, всякой скорби врач,
Покой вернуло наконец,
       Остановило скорбный плач.

Надежда все еще была,
       Что в некий день Оскар придет,
Она — то гасла, то росла,
       Пока не минул тяжкий год.

Шли дни за днями. Светлый шар
       Свершал свой бег среди планет.
Не тешит отчих глаз Оскар
       И скорби все слабее след.

Остался Аллен — юн, красив,
       Одна надежда у отца.
Легко кудрей златой отлив
       Пленяет женские сердца.

И мнилось Море: мертв Оскар,
       А если жив — любви другой
Отдал неверной груди жар,
       Но Аллен так хорош собой.

И молвил Ангус — если год
       Пройдет, надежды не свершив,
Он свадьбы день им назовет,
       Свои сомненья отложив.

Тянулись долго месяца,
       Но утро счастия взошло,
Томленье дождалось конца,
       Влюбленных радостно чело.

О, слушай брачной песни лад,
       Гуд пиброха — веселье гор.
Весельем голоса звучат
       И неумолчен звонкий хор.

И вновь для праздничных утех
       Толпится клан у Альвских врат.
И эхо вторит громкий смех,
       И вновь, как прежде, каждый рад.

Но кто вошел сюда — взгляни —
       Кто внемлет мрачно шум и плеск?
Чьих глах свирепые огни
       Углей затмили синий блеск?

Одежда темная на нем,
       И гребень шлема — крови цвет,
И голос, как встающий гром,
       Но от шагов не виден след.

Уж полночь. Кубок круговой
       За здравье жениха налит.
И свода высь над головой
       Приветствий отзвуком гудит.

Вдруг чуждый вождь — встал с места он,
       Толпа затихла, чуя жуть,
И Агнус вспыхнул, изумлен,
       И Моры заалела грудь.

«Старик, — раздался глас его, —
       До дна я випил кубок мой
В честь свадьбы сына твоего.
       Теперь я требую другой.

Счастливый Аллена удел
       Здесь празднует и млад, и стар.
Другого сына ты имел.
       Скажи, зачем забыт Оскар?»

«Увы, — скорбя отец сказал,
       Слезою очи увлажнив, —
Оскар покинул этот зал,
       Иль умер, сердце мне разбив.

Прошла, как был со мной тот сын,
       Земля три раза круг небес.
Остался Аллен мне один,
       Оскар погиб или исчез».

«Добро, — сказал чужой пришлец,
       Сверкнул свирепо грозный взор, —
От нас сокрыт его конец,
       Быть может, жив он до сих пор?

Любимых голоса вернут,
       Быть может, странника домой
И Бельтана костры зажгут,
       Быть может, для него весной.

Вы кубок до краев вином
       Наполните — все, кто тут есть,
Мы пьем открыто, не тайком,
       Ушедшему Оскару в честь».

«Ему! Всем сердцем!» В край налив
       Свой кубок, Ангус возгласил, —
«Мой мальчик — мертв он или жив —
       Мне наилучшим сыном был».

«Старик, ты выпил до конца.
       Приблизься, Аллен, дрожь уйми
И кубок в память мертвеца
       Рукою твердой подними».

Румянец Аллена погас,
       Сменен могильной белизной.
Лицо, как в агонии час,
       Покрылось мертвенной росой.

Он трижды кубок поднимал
       И трижды опускал назад —
Трикраты он в упор встречал
       Убийственного гнева взгляд.

«Так в память брата кубок вновь
       Не может нежный брат поднять?
Ведь если так сильна любовь,
       Чего от страха можно ждать».

Задет насмешкой, Аллен встал.
       «Да посетит наш пир Оскар!»
Но слышен — душу страх сковал —
       Лишь кубка о землю удар.

«Убийцы голос! Это он!» —
       Сияньем мрачным вспыхнул гость.
«Убийцы голос» — свода стон,
       И бури бешеная злость.

Чад фитилей, испуг вождей,
       Пришлец исчез, средь них — иной,
Облек тартан высокий тан
       И страшен облик Тени той.

Пояс на нем, широкий с мечом,
       Ввысь веет шлема убор.
Но раны среди разбитой груди,
       Недвижен очей остеклелый взор.

И трижды — вот улыбнулся тот,
       Склонив колено пред отцом.
И трижды вновь нахмурил он бровь —
       О страх! — над простертым ниц вождем.

Гремит удар, земной весь шар
       Потряс раскатом ураган.
И призрак, светясь и в смерче крутясь,
       Умчался вверх, в буревой туман.

Стих шум и пыл, и пир остыл.
       Кто здесь на камне плит лежит?
Без чувств поник отец-старик,
       Но кровь по жилам вновь бежит.

Прочь, лекарь, прочь! Никому не смочь
       Свет взору Аллена вернуть.
Песок иссяк, и замер шаг,
       Не встать вовеки, не вздохнуть.

В долине мрачной Глентанар,
       Пронзенный Аллена стрелой,
Хладней камней лежит Оскар,
       И веет ветр волос волной.

А тот огнистый, страшный гость —
       Отколь он? — смертным не сказать.
Но в тени той Оскара кость
       Сынам ли Альвы не узнать?

Был Аллен юн, честолюбив,
       И зависти жег сердце яд.
Рука тверда, стрелу пустив,
       Ее, ликуя, бесы мчат.

Стрела быстра, натянут лук —
       И шлем Оскара на земле.
Не смоет Аллен крови с рук,
       Что дал испить своей стреле.

И Мора в Аллене могла
       Разжечь и гордость, и раздор.
Увы! На адские дела
       Ведет любови полный взор.

Ты видишь ли? — чуть зрим очам,
       Могильный холм, один, далек.
То мертвый воин, Аллен там
       На ложе брачное возлег.

Вдали от родовых могил,
       Хранящих благородный прах —
Над тем, кто брата кровь пролил,
       Не будет веять клана стяг.

И арфе бард, седой певец
       Об Аллене не вверит весть.
Геройской славе песнь — венец,
       Но кто споет убийцы в честь?

А если менестрель иной
       Дерзнет виновного воспеть —
Разбиться, дрогнув, арфе той,
       Сведенным пальцам — онеметь.

Нет, лира славы, песнь певца
       Не огласят тот небосклон,
Где клятва слышится отца,
       Или предсмертный брата стон.

ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ

(1792—1822)

УВЕЩАНИЕ

Пьет воздух, свет хамелеон;
       Славу и любовь — поэт.
Если б находил их он
       В сем обширном мире бед,
Не была ли б всякий час
       Краска у него не та, —
       Как хамелеон цвета
Сменит, свету напоказ,
                            В сутки двадцать раз?

Скрыт поэт с рожденья дней
       Средь земных холодных сфер,
Как хамелеон в своей
       Глубочайшей из пещер.
Свет блеснет — сменен и цвет;
       Нет любви, поэт — иной.
       Слава — грим любви; и той
И другой стремясь вослед,
                            Мечется поэт.

Не смейте вольный ум поэта
       Богатством, властью принижать!
Если б что-нибудь, кроме света,
       Мог хамелеон глотать, —
Он бы в ящерицы род
       Перешел — сестры земной.
       Дух залунный, сын иной
Солнечной звезды высот,
                            О, беги щедрот!