КОНСТАНТИН ОЛЕНИН

Я выплыл на простор степного океана.
Повозка в зелени ныряет, как ладья.
Средь половодья трав свой путь свершаю я,
Минуя острова колючего бурьяна.

Стемнело. Ни дорог, ни хаты, ни кургана,
По звездам путь держу в безвестные края.
Что там блестит вдали? Не всходит ли заря?
То над Днестром луна – лампада Аккермана.

Как тихо!.. Стой ямщик!.. В степи, среди молчанья,
Я слышу журавлей невидимых полет;
Уснувшей бабочки я слышу трепетанье;

Вот скользкая змея в сухой траве ползет.
Так напрягаю слух, что слышал бы дыханье,
Призыв Литвы… Но нет!… Никто нас не зовет.

Пирамиды, дело чести,
В вашей глуби затаенной
Можно ль меч мой обнаженный –
Символ гнева, символ мести –
Хоть в гробу спасти от тленья
До заветного мгновенья?
– Да, клади свой меч в гробницу –
Месть храним мы, как зеницу.
    Пирамиды, в саркофаге,
    В глубине пещер старинных
    Сохранить тела невинных
    Можно ль в память их отваги,
    Чтобы после мглы кровавой
    Каждый труп почтен был славой?
    – Да. Пред каждым мы героем
    Недра древние откроем.
Пирамиды, заклинаю,
Где священной скорби чаши,
Чтобы слезы, слезы наши
По утерянному краю
Слить и слиться сердцем, кровью
С материнскою любовью?
– Здесь. Входи. Склонись, печальный…
Плачь над урной погребальной.
    Пирамиды, в час страданья,
    Можно ль целую Державу,
    На кресте, в величье славы,
    Принести… в очарованье
    Погрузить – пусть дремлет это
    До победного рассвета?
    – Да. Клади. Неси бальзамы –
    Есть у нас такие храмы.
Пирамиды, в мире тесно!
Для мечты моей, для духа
Дайте гроб, где глухо, глухо…
Польша встанет, – я воскресну.
– Нет! Терпи! Бросайся в сечи!
В бой иди! Народ твой вечен!
Мы лишь мертвых погребаем,
А для Духа урн не знаем.

Зося, стихов у меня Ты не требуй;
Скоро Ты будешь на родине снова –
Там Ты услышишь симфонию неба,
Сказку любви василька голубого.
Вверься поэтам прекраснейшим в мире –
Огненным макам и звездам в эфире.

Алые маки и звезды, мерцая,
Будут легендами слух Твой лелеять…
Петь я у них научился, играя,
И по иному я петь не умею.
Зося, где Иквы колышатся волны,
Был я ребенком, был радости полным.

Ныне в гостях я, и жребий уносит
Дальше, все дальше скитальца в изгнанье…
О привези Ты мне с родины, Зося,
Звезд тех улыбку и маков дыханье!
Право, я слишком старею, сгорая…
Зося, вернись к нам посланницей рая!

Навсегда уезжал я знакомой аллеей…
Заглянули мне в душу цветы, пламенея.
Синева окружала большие глаза…
Были клумбы, и тень, и небес бирюза,
И в лучах – резеды отцветающей рденье…
А потом уж в дороге, не то в сновиденье,
Мне припомнился тот же мерцающий взор,
Из травы, исподлобья глядящий в упор,
Проникающий в сердце и в темные дали…
В час разлуки, навеки прощаясь со мной,
Что вы, очи пытливые, там прочитали?…
Оставлял я лишь домик один за собой…
Почему преждевременно траур горенья
Омрачал резеды благовонное рденье?
Почему золотые большие глаза
Все сильнее туманила грусти слеза?…
Неужель обречен я вертеться вкруг оси,
Ничего не могу вольной волею бросить,
Навсегда удалиться от глаз золотых,
Синевой окруженных?..

Среди георгинов жужжание ос…
Не Ваш ли то голос?… Не ты ли, Эрос?…
Кончается лето, когда говорят,
Что солнце бледнеет, но в пламени сад.

Больная дремота усталых ветвей…
Не надо мне песен и звонких речей…
Впивает росу догорающий зной…
То с Вашим закатом сливается мой.

Рассудок-патриарх. Рассудок стар как время…
Серьезный, вдумчивый, прилежный, день и ночь
Приумножает он полученное бремя –
Наследие веков давно ушедших прочь.
Как будто океан в своей глубокой чаше,
Бездонность прошлого лежит в рассудке нашем.
С начала Бытия следит он счастья нить,
А счастье всех времен в наперсток можно слить.
Ум видел многое, свершая путь далекий
И суету сует болезненно постиг.
О, страсть мятежная, сжигающая сроки,
Готовая весь мир отдать за сладкий миг,
Как жаль ему тебя, твоих блестящих крыльев,
Как он пугается твоих слепых побед.
И он кричит тебе: "ты завтра станешь пылью!
Под теплой кожею скрывается скелет".

Когда же наш корабль плывет к сиренам близко
И ночь безмолвствует, а палуба дрожит,
Учитель вдумчивый, рассудок говорит,
Что только связанный спасается от риска.
Но сердце сердится… Оно не старше нас…
Самоуверенно, как школьник своенравный,
Не внемля опыту, твердившему не раз
О бренности любви, о гибели бесславной,
О мертвых, о живых, идущих в мире слез,
Влекущих за собой лохмотья смятых грез,
Оно безумствует, и плачет, и хохочет,
Но книге вещих звезд довериться не хочет.
Болтает с птицами, волнует песней Май,
Целует лепестки, твердя – "не забывай", –
Готово за мечтой, за дуновеньем гнаться…
Уму шесть тысяч лет, а сердцу лет шестнадцать.

Я буду старенькой, Ты будешь стариком,
Мне время волосы покроет серебром,
И в мае месяце, когда наш сад в цвету,
Пригреет солнышко и дряхлую чету.
А так как нá сердце весною благодать,
Мы станем молоды и влюблены опять.
И я склонюсь к Тебе дрожащей головой –
Пусть день любуется прекрасною четой.
В беседке солнечной, где вьется виноград,
Глазенки-щелочки лукаво заблестят.
Я буду старенькой, Ты будешь стариком,
Мне время волосы покроет серебром,

Скамейка ветхая травою порастет,
Но нас, по-прежнему, как верный друг поймет.
О, радость нежная, заметная едва.
Мы часто ласкою прервем свои слова.
Не раз твердила я, что Ты – моя любовь, –
Мои признания мы перечислим вновь.
С благоговением мы вспомним день за днем,
И мелочь каждую опять переживем.
И ляжет розовый и нежный, как Эол,
На белых локонах весенний ореол.
Скамейка ветхая травою порастет,
Но нас, по-прежнему, как верный друг поймет.

А так как любим мы, и с каждым днем вдвойне,
Ты все желаннее и ближе будешь мне.
Что признак дряхлости для любящих сердец?
Любовь безоблачней и глубже под конец.
Ведь день сегодняшний оставит новый след,
А тайн каких-либо меж нами вовсе нет.
У нас все общее, и думы об одном,
Нас память прошлого сближает с каждым днем.
Мы будем немощны, на склоне жизни сей,
Но руку жму Тебе все крепче, все нежней…
И так как любим мы, и с каждым днем вдвойне,
Ты все желаннее и ближе будешь мне.

Я буду старенькой, Ты будешь стариком,
Мне время волосы покроет серебром.
И в мае месяце, когда наш сад в цвету,
Пригреет солнышко и дряхлую чету.
А так как нá сердце весною благодать,
То нам покажется, что мы в былом опять.
И я склонюсь к Тебе дрожащей головой,
Ты ж дряхлым голосом мне о любви пропой.
В беседке солнечной, где вьется виноград,
Глазенки-щелочки лукаво заблестят.
Я буду старенькой, Ты будешь стариком,
Мне время волосы покроет серебром,

Ах, мой отъезд оставит след?
Он огорчит тебя глубоко?
И для Тебя вселенной нет,
Когда я от тебя далеко?…

Так даже грез не может быть,
Когда со мной прервешь беседу?
Ты без меня не можешь жить?
Прекрасно!.. Решено!.. Я еду!..

На случай траура, у матери моей
В комоде, бережно хранится, как святыня,
Железный сундучок гробницей ставший ныне.
Лишь дважды я имел печальный доступ к ней.

В старинном ларчике, в атласном углубленье,
Хранятся локоны покойников родных.
Нередко вечером, когда так воздух тих,
Целует мать моя надушенные звенья.

Когда сестер моих к Себе призвал Творец,
Две пряди спрятали мы в гроб благоуханный…
От золотых цепей, оборванных нежданно,
Остались два звена, опущенных в ларец.

Родная, и Тебе не долго до предела…
Недаром клонишься… В железный сундучок
Твой локон положу и стану одинок.
Пусть волосы Твои в то время будут белы.