ПЕТР ПЕТРОВСКИЙ
1864, Санкт–Петербург – 1946
Стихи стал печатать с 1882 года. Этого поэта и современники, и потомки (как в похвалу, так и уничижительно) называют «одним из последних представителей дворянской лирики». Петровский действительно родился в разорившейся дворянской семье. Печататься стал, зарабатывая литературой на жизнь; в 1885 году в Петербурге выпустил дебютную книгу – «Песни юноши», в 1894 году в Киеве вышла его книга «Стихотворения». В 1916 году В. Ф. Ходасевич писал: «"Невольные песни" П. Н. Петровского – плод тридцатилетней работы. <…> Поэзия г. Петровского не ярка, но задушевна, мне бы хотелось сказать – честна. Мотивы сердечных чувств удаются г. Петровскому больше, нежели, например, раздумия». Литературная энциклопедия 30-х годов, не отказывая Петровскому в определенном таланте, замечала, что творчество Петровского «отмечено влиянием Фета и Верлена». Та же энциклопедия достоверно сообщает, что «Переводы Петровского из Верлена, Гюйо, Сюлли-Прюдома, а также татарского поэта Х. Туфана изящны и точны в передаче ритма, музыки подлинников. Переводить Верлена Петровский начал одним из первых в России». В ХХ веке Петровский выпустил «Стихотворения» (М, 1901), «Невольные песни» (стихи 1885-1915) двумя изданиями – второе с предисловием Ю. Айхенвальда; М., 1917, наконец, с прочувствованным предисловием того же Ю. Айхенвальда издал «Последние песни» (М, 1922); воспоследовала еще книга стихотворений 1922-1926 «Тоска по музыке», (М.,1927) – и поэт перешел на сочинение книжек для детей младшего возраста. Архив Петровского хранится в РГАЛИ, но он невелик: все основное поэт успел опубликовать. Значительная часть его стихов и переводов, впрочем, распылена по периодике и с каждым годом все менее доступна.
ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЕТЕ
(1749-1832)
СОБСТВЕННОСТЬ
Я знаю: в собственность сполна
Дана мне только мысль одна,
Что из души моей струится;
И каждый миг идет мне впрок –
Покуда позволяет рок
До дна минутой насладиться.
* * *
К нам любовь спешит нередко, –
Всюду рыщет – здесь и там.
Дружбы верность – домоседка –
Не легко дается нам.
* * *
Ах, чего желать нам, смертным?
Как бы жизнь улучшить эту?
Жить ли мирно – быть инертным?
Или странствовать по свету?
Домик ли построить малый?
Иль шатер – среди простора?
Положиться ли на скалы?
Но колеблются и горы.
Не для всех – одно и то же!
Каждому – свое влеченье;
Тем, кто стал, грозит паденье, –
Будь и стоя осторожен!
* * *
Мило мне дерев цветенье.
Шире разрастайся, сад!
С неба веют сновиденья, –
Ими дышит аромат.
Что же я стою, тоскуя?
Отчего дрожу я весь?
Да, иду я! Да, спешу я!
Но душа пребудет здесь.
БЛИЗОСТЬ МИЛОГО
Все думы о тебе, когда над морем
Заря встает;
Когда блестит, луны сиянью вторя,
Зеркальность вод.
Тебя я вижу там сквозь пыль дороги,
Сквозь мглу и муть;
Во тьме ночной, где пешеход в тревоге
Свершает путь.
Тебя я слышу в мерном ритме хора
Морских валов.
Иду прислушаться к молчанью бора,
К речам без слов.
Я близ тебя, пусть даже ты далеко,
С тобой мечты!
Мне светят звезды в синеве глубокой,
О, где же ты?!
АРМАН СЮЛЛИ-ПРЮДОМ
(1839–1907)
СХОДСТВО
Вы знать хотите, почему
Вы всех милее, всех дороже
И ближе сердцу моему? –
На юность вы мою похожи.
У вас надежда и печаль
Сквозят в глазах под поволокой,
А грезы вас уносят вдаль...
Вы сходны с юностью далекой.
Вам, с вашим мраморным челом,
В Элладе надо бы родиться,
Где в небе темно-голубом
Белеют мраморные лица...
Хочу вам руку протянуть, –
Хочу любить я вас... И что же?!..
Вы дальше держите свой путь:
На юность вы мою похожи.
ЧИТАТЕЛЮ
Когда тебя волную я своим стихом, –
К нему я холоден остывшею душою:
Мой наилучший стих живет во мне самом
И никогда прочтен не будет он тобою!
Как бабочки, белея в сумраке аллей,
Трепещут и кружат над нежными цветами,
Так песни вкруг моих излюбленных идей
Толпятся и дрожат крылатыми стихами;
Но только лишь коснусь я их неосторожно, –
Они умчатся прочь, вспорхнув, как мотыльки,
И пыльца с крыльев их осыплется тревожно,
Как с вянущих цветов сухие лепестки.
От песен отделить себя я не умею,
Их нежной красоты невольно не стерев,
И, чтоб их не убить, я высказать не смею
С душою слившийся таинственный напев.
Душа моя полна неведомых стихов,
Исполненных идей, гармонии и ласки;
Но ты, читатель мой, не видишь мотыльков,
А видишь только след тончайшей их окраски.
ГАРЕМ
Гарем есть у меня, как у царя востока:
В нем, для любви, цветут красавицы вселенной,
И в каждую из них влюбляюсь я жестоко
И выбираю их себе попеременно,
Но лишь последнюю люблю я неизменно.
То не лукавые изменницы рабыни,
Которых выхолил восток бессильно-томный;
То не любовницы – продажные богини;
Девичий то гарем, где ласки нет нескромной:
Он в сердце у меня, и в нем весь мир огромный.
Ни песен не поют в гареме том от скуки,
Ни благовонного не слышно там куренья, –
Ведь фимиам и песни – только дым и звуки, –
Но молодость мою я жгу без сожаленья
Для вас, о девушки, в порыве увлеченья!
Там стражи черные девичье ваше ложе
Не стерегут, снедаемые подозреньем;
Но я ревную вас, и ревность эта строже:
Она в душе, и даже ветра дуновенье
Не знает тех имен, что я шепчу в волненьи.
ЦЕПИ
Я целый мир люблю, но тесно в нем, как в склепе,
И чуткою душой я в рабстве у него:
Мучительных вериг бесчисленные цепи
В мир видимый идут из сердца моего.
И все меня влечет, и всем я очарован:
Сияньем истины и непостижной тьмой;
Я к солнцу цепью золотых лучей прикован,
А звезды связаны, как нитями, с душой.
Размером к песне я прикован мелодичной,
А к розам бархатным влечет их красота;
Свой взгляд я приковал к улыбке поэтичной,
Из поцелуя ж цепь сковал я на уста.
Вся жизнь моя висит на этих хрупких звеньях,
И я лишь пленник тех, к кому стремлюсь, любя,
И под влияньем их малейшего волненья
Теряю часть я самого себя.
ПОЛЬ ВЕРЛЕН
(1844-1896)
* * *
Сон омрачает дни,
Мои смыкая вежды:
Желание, усни,
Усните, все надежды...
Мой взор туманит мгла,
И забывает совесть,
Где грань добра и зла...
О, жалостная повесть!
Я – колыбель: слегка
Меня в глубокой нише
Незримая рука
Качает. Тише, тише!..
* * *
Молча синеет над крышей
Небо бесстрастно-спокойное!
Тихо качает над нею
Тополь верхушкою стройною.
В небе лишь благовест слышен, –
Льется волною он нежною.
Птичка на тополе свищет
Песню свою безнадежную.
Боже мой, жизнь предо мною
Мирно струится, несложная.
Слышится в городе этом
Что-то спокойно-тревожное.
Что же ты сделал, скажи мне.
Плачущий так безутешно,
Что же ты с юностью сделал,
Так пролетевшей поспешно?..
* * *
Соловей с высоты ветки глядится в реку и думает,
что он упал туда. Он на вершине дуба
и все-таки боится утонуть.
Сирано де Бержерак
В потускневшей реке отраженье дерев
Испареньем, как дымом, подернулось мглистым,
А меж веток действительных, в воздухе чистом
Слышен жалобно-плачущий горлиц напев...
В этом бледном пейзаже, – то, странник мой бедный!
Ты и сам отразишься, усталый и бледный, –
И оттуда, где в небе трепещут листы,
Ты услышишь рыданье погибшей мечты...
ЖЕНЩИНА И КОШКА
Она, чтоб вечером рассеяться слегка,
Играла с кошечкой забавно-шаловливой; –
И лапка белая, и белая рука
Во тьме развилися так чудно и так живо...
Злодейка прятала в свои полуперчатки,
Как бритва, острые агатовые ногти;
А кошка прятала, жеманничая, когти, –
И был один в них бес и общие повадки!..
И в будуарной тьме, где смех звенел в тот раз,
Горели фосфором две пары лживых глаз.
МАРИ ЖАН ГЮЙО
(1854–1888)
* * *
Лишь невольно и случайно,
Убивая жизни цвет,
Слепо мучит нас природа,
Палачей же в мире нет!
Я прощаю землю, небо,
Мглу пространства, солнца свет
И бесчисленные звезды –
Ночи огненный наряд…
Эти силы – бессловесны
И не знают, что творят.
* * *
Я знаю: Правда насмерть ранит
Того, кто ей в лицо заглянет...
Пусть так: я Истину ищу
И глаз пред ней не опущу!
АРТЮР РЕМБО
(1854 – 1891)
ОЩУЩЕНИЕ
В лазурных сумерках простор полей широк;
Исколот рожью, я пойду межою.
В ногах я муравы почую холодок.
Прохладой ветра голову омою.
Не буду говорить, ни даже размышлять.
Но пусть любовь безмерная восходит;
Далеко я уйду, хочу бродягой стать;
Как с женщиной, забудусь я в природе.
МОЕ БРОДЯЖНИЧЕСТВО
Сжав кулаки в изорванных карманах,
Я в столь же призрачном пальто моем –
Мечтатель-мальчик – с музой шел вдвоем.
О, как мечтал я страстно о романах!
На мне одежда превратилась в клочья.
Шагая, ритм стихов я отбивал.
Звезд мирный шелест раздавался ночью,
Когда под ними делал я привал.
Внимал я звездам, сидя у тропинки,
И чувствовал, как падают росинки
На лоб мой, опьяняя как вино;
Держа у сердца рваные ботинки,
Как струны, я тянул из них резинки,
Подыскивая рифмы заодно!
АЛЕКСАНДР ЦАТУРЯН
(1865–1917)
ЦВЕТОК
Обаятельней грезы, любви суеверней
Распустился ты, розан невинно-душистый…
О позволь же сорвать тебя девушке чистой
И не тронь ее толстыми иглами терний!
На груди ее девственной, в неге бессильной,
Ты не бойся завянуть, цветок мой стыдливый:
На груди у нее отдохнешь ты, счастливый,
И найдешь в ее сердце ключ жизни обильный.