ГИМН ВАКХУ

(II, 19)

Я Вакха видел, верьте мне, правнуки,
Учил он песням в дальней расселине,
        И нимфы-ученицы, вторя,
                Глазом косили на уши фавнов.

Эво! трепещет и потрясен мой ум.
Я полон Вакха и ликования,
        Зову, дрожу. Эво! пьянею,
                О пощади, не грози мне тирсом.

В стихи виденья просятся: дикие
Бегут вакханки, бьет искрометный ключ
        Струей вина, близ рек молочных
                Мед из дуплистых дерев сочится.

В дыму видений к звездам возносится
Стан Ариадны. Вижу, как рушится
        Чертог безумного Пентея,
                Вижу Ликурга фракийца гибель.

Ты оплетаешь реки притоками,
Ты укрощаешь море индийское,
        Ты волосы менад, хмелея,
                Вдруг перетянешь узлом змеиным.

Ты опрокинул Рета, грозящего
Свирепой пастью, лапами львиными,
        Когда гиганты колебали
                Олимпийца ордой безбожной.

Хотя ты склонен к пляске и пению,
К игре и шуткам и не для битв рожден,
        Не мастер наносить удары, –
                Равен ты мощью в войне и в мире.

Тебя увидя, золоторогого,
У врат Аида, Цербер, виляющий
        Хвостом, всей пастью треязычной
                Лижет покорно твои колени. 

ГИМН МЕРКУРИЮ

(I, 10)

О красноречивый Атланта отпрыск,
Речью и атлетикой на палестре
Дикарей обычаи обративший
        В нравы гражданства.

Я тебя, глашатая неба, славлю,
Лиры измыслителя криворогой,
Краж веселых мастера, чуть лукавцу
        Что приглянулось.

Некогда пугая тебя, малютку,
Требуя возврата коров тобою,
Угнанных коварно, колчан утратив,
        Феб рассмеялся.

Под твоим водительством с грудой злата
Царь Приам, покинув твердыни Трои,
Обманул Атридов, Огни дозора,
        Стан Фессалийский.

Ты в страну блаженства уводишь души
Праведных и толпы теней смиряешь
Золотым уреем, любимый небом
        И преисподней. 

КВИНТУ ЭЛИЮ ЛАМИЮ

(I, 26)

Во славу музам горесть и груз тревог
Ветрам отдам я. По морю Критскому
        Пусть горечь дум моих развеют.
                Буду беспечен и глух. Не слышу,

Какой властитель Арктики громы шлет,
Пред кем трепещет царь Тиридат. О ты,
        Пимплея, муза ликованья
                Чистых ключей, увенчай, сплетая

Цветы в гирлянду, милого Ламия.
Коль слово косно, так славословь со мной.
        Под хор сестре лесбосским плектром
                Песнею Ламия обессмерти! 

(II, 7)

Цинтия весела! Закон о браке провален,
Боги, как плакали мы, горькой разлуки боясь!
Плакали, – но разлучить сам бог не мог бы влюбленных
Сердцу наперекор – необорима любовь.
Цезарь? – О, Цезарь велик. Но Цезарь велик как воитель:
Тьмы покоренных, увы! мало что значат в любви.
Я палачу под топор подставил бы шею скорее,
Чем ради брачных огней пламя любви угасить.
Только подумай, пройти мимо двери твоей новобрачным,
К ней обернуться в слезах, помня измену свою!
Сны... О, какие б тогда моя флейта тебе напевала,
Как бы рыдала она труб погребальных грустней.
Где мне детей добыть для парфянских триумфов! Солдату
Век от крови моей, как ни труби, не бывать.
Если бы в стан иной – в стан любимой меня провожали,
Кастора чудо-коню – «Что ты плетешься» – скажу.
Верной любовью к тебе заслужил я великую славу
И докатилась она до снегопадов Днепра.
Ты одна мне мила, – и один я для Цинтии – милый.
Что мне отцовство! Сильней голоса крови любовь.

СНОВИДЕНЬЕ

(III, 5)

Ночь нависала, и сон мне смежил усталые вежды.
Темные образы грез мой возмутили покой,
Видел я склоны холма, заросшие рощей дубовой
На солнопеке, и птиц множество в гуще ветвей.
Вдаль от подножья в лучах уходили луга, зеленея,
Неторопливо журча влагой, поил их ручей.
Сам я под сенью дерев от палящего зноя укрылся:
Но и под сенью листвы зной нестерпимо томил.
Вдруг удивились глаза: меж цветов, корма выбирая,
Белая, белая вся, медленно телка брела,
Белая, снега белей, упавшего ранней порошью
В нору, пока не успел снег обернуться водой,
Белая, как молоко – парное, с шипящей пеной,
Только нацеженное – свежий овечий удой.
Был ее спутником бык, счастливый супруг-обладатель.
Оба на всходы земли грузно телами легли.
Мирно покоился бык; пережевывал жвачку лениво:
Корм поглощенный ему кормом вторично служил.
Дрема томила быка, расслабляя могучие мышцы,
И рогоносную бык голову наземь клонил.
Тут на беду принесли по воздуху крылья ворону.
На зеленеющий дерн села каркунья болтать.
В белую телку она троекратно впивается клювом,
В самую грудь – и кругом белые клочья дождем.
Телка сомнений полна. Помедлив быка покидает,
Но на груди у нее черная метка – пятно.
Пастбище видит вдали и быков травоядное стадо.
Вкусные травы быки жадно щипали, жуя.
К ним устремилась она, замешалась в могучее племя,
Требуя в дар от земли более сочной травы.
Так разгадай же мое наважденье ночное, гадатель:
Что мне виденье сулит, если правдиво оно?
Кончил я речь. И сказал толкователь ночных сновидений,
Темный рассказ мой в уме взвесив зерно за зерном:
«Зной, от которого ты под сенью лесной укрывался,
Но не укрылся вполне, – жар твоей жгучей любви.
Телка – подруга твоя. Белый цвет чистоте ее сроден.
Бык же – напарник-супруг, тот рогоносец – ты.
Грудь, проклеванная вороной, недоброе значит:
Старая сводня ввела в сладкий соблазн госпожу.
Если быка своего, помедлив, покинула телка:
Впредь холодна и пуста будет постель у тебя.
Кровоподтек на груди, как отметина черная срама, –
Знак, что измена в любви на душу ляжет пятном».
Смолк толкователь. Вся кровь от сердца отхлынула. Холод.
Дрожь. Потемнело в глазах. Ночь пред глазами стоит.

ЛЮБОВЬ

Вы забыли друзей, вы и поэтов дар
В благодарность всей тьмой так опозорили,
Бог прости вам, но чтите
Хотя бы душу любви живой.

Где, не скажете ль мне, люди живут людьми,
Когда рабство забот только и знают здесь?
Потому-то и бродит
Беззаботно над нами Бог.

Но как год ни суров, стужа беспесенна,
Срок придет, и гляди, – дождиком брызнуло.
Зеленеет уж поросль,
Чаще птиц одиноких трель.

Пробудился и лес. Мреет. Река бурлит.
Уж дохнуло теплом неги полуденной,
В срок предпосланной. Близок
Шаг прекрасной поры, весны.

Мы не верим ли ей? Радостно-вольная,
Вся блага и чиста, над рудоносною,
Над землею восходит
Бога дочь. От него любовь.

Так прими же ее, ты, мой небес цветок!
Тебя пестует песнь, сладким нектаром вздох
Сил эфира питает
И растит животворный луч.

Крепни, бором взойди! Зрей и дыши, мой мир!
Полноцветно цвети! Ты, о любви язык,
Языком будь родимым,
Вглубь вдыхая народа речь.

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Грусть. Любимец твой спит. Болен. Что мешкаешь,
Исцелительница! Или иссякла вдруг
Нега вздохов эфира,
И не брызнут ключи зари?

Иль цветы на земле в золоте солнечном,
Рощ весенних плоды не исцелят, увы,
Этой жизни, о боги!
Кто ж ее, как не вы, создал?

Ах, не дышит ли вновь благостной жизнью звон
Переливчатых слов? Вновь ей мила, влечет
Юность прелестью, вновь ей
Мир сияет, как встарь тебе.

О природа, о жизнь! Помню, как ты не раз,
Чуть поникну грустя, юноулыбчиво
Мне дарами венчала
Блеск чела. Увенчай же вновь.

Пусть состарюсь и я. Ты не меня ль, что день,
Возрождала? Тебе, всепретворяющей,
Брошу в пламень огарок
И, восстав, оживу иным.