ОРИГИНАЛЬНОСТЬ

Оригинальность выше звезд,
все по ней мы тужим:
люди ходят через мост -
я пойду по лужам.

СОВЕТ ГЛУПОМУ ЯНКУ

Мать сказала Янку:
"Рот после обеда
не лижи, утрися -
так прилично, ведай!

После ж поцелуя,
милый Ян, старайся
лучше облизнуться,
но не утирайся!"

ПОСЛЕДНЯЯ БАЛЛАДА
ОТ ГОДА ДВЕ ТЫСЯЧИ И ЕЩЕ НЕСКОЛЬКИХ

Из-за кражи, что была последней
в этом мире, - он убог и стар, -
палачи последние собрались
у скамейки для последних кар.

Тут стоит судья последний, строгий,
правит он в последний раз закон,
чтоб за кражу палкой был наказан
уцелевший в мире сем барон.

А барон, потомок предков славных,
как осина ветхая дрожит;
предкам был не страшен меч - потомка
даже палка, даже та страшит!

"Милый брат, слуга законов точных,
глянь, ужель ты к милосердью нем, -
красть не буду, отпусти мне кару,
я - барон последний в мире сем!"

Выслушал судья и, головою
покачав, с усмешкой поднял взор:
"Мы барона спрячем под скамейку,
на скамейке будет только вор!.."

БРАКОНЬЕР

Прыжок - и лес. Веревку свил,
пригнул верхушкой к сучьям
бук, в листьях петлю прицепил…
Лес - в песенных созвучьях.

Домой. А дома плуг запрёг;
уж межи пыль раздули!..
"Ну, к вечеру, коли даст Бог,
словлю тебя, косуля!

Нужд много… Подать велика,
да ко всему - парнишка…
Куплю костюмчик для сынка…
Ан уж и вечер, вишь-ка!.."

К деревне едет. В шумах лес,
конь фыркнул, плуг вздыхает…
"Что нынче мальчик мой исчез,
встречать не выбегает?..

Чу, слышь, лай Куража, невесть,
доносится из гущи?
Косуля? Конь, пасись-ка здесь…"
А сам пустился к пуще.

Пес воет. Выпрямился бук.
На нем - не рысь ли к ночи?
Косуля? Нет! О грозы мук!
Висит - в петле - сыночек!..

* * *

Злой сосед затронул словом господина честь;
господин, объятый гневом, замышляет месть:
из толпы рабов набрал он юных, ярых тел,
обок им мечи повесил, дал колчаны стрел.

Красный плащ на них накинул, перья над главой, -
рабье войско выступает за него на бой.
Идут немы, лбы угрюмы, жалобы и стыд
топят звуки труб из тыквы, бубнов треск разит.

Флаг кровавый вздет на палку, вьется пред толпой,
злой палач топор кровавый держит за спиной:
кто главу упрямо вскинет, кто в сомненьи длит -
под его секирой страшной тотчас захрипит.

Уж стреляют. Стон и крики, крови водоем,
раб раба разит и режет в бешенстве слепом,
словно хищники, свирепо бьется рать рабов,
вот уже несут за кудри головы врагов.

Вспять несут с кровавой жатвой славную молву
и кладут у ног тирана за главой главу.
"Слава тебе!" - восклицают, спины гнут в горбы,
тот им молвит горделиво: "Молодцы, рабы!"

Меч кровавый отбирает, запрягает в плуг,
вновь хребты их поручая крикам верных слуг,
кое-кто еще кичится: "Я там тоже был,
я в бою за господина кровь свою пролил…"

Кулаки сжимаю в гневе, стыд лицо зажег:
"Вейся, бич, рази, - взываю, - это черни впрок,
ей мучитель может смело в руку меч вложить,
ей дано лишь за другого жизнь свою сложить!"

ГАЗЕЛА НА ПРАГУ

Венчать ли розами востока брань, о Прага?
Воздать ли чуждой песней сердца дань, о Прага?

Вот розу из стихов - их целый сноп -
кладу, дрожащую в слезах, на длань, о Прага!

Ты, слава прошлого, в грядущий час
на горнем троне золотом восстань, о Прага!

Великолепная, разлейся в даль,
дом - дому, башне - башня грань, о Прага!

Рассыпь вокруг роскошества даров,
к тебе провинция спешит, как лань, о Прага!

Великий город Карлов золотой,
железным градом Жижки снова стань, о Прага!

Будь маяком Славянству, попирай
Европу, в волнах исчужа проглянь, о Прага!

Верна себе, благослови детей,
служить богам отцов ты не престань, о Прага!

Но не забудь и обнажать свой меч:
жив тот дракон, с кем Трута брань, о Прага!

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Воротилась душа из цветущих садов и тлела
блеском ночей на пышных суставах. В розовом злате
зорь увлаженный веер тронул ей волоса, и от тела,
как лилий несмелый вздох, духи пролились на платье,

тканое из сновидений сумерек. Сжато проливни света
(так опадают снегами в июньские ночи звездные межи)
лились у нее из очей, и радость розовоцветно
в улыбке ее цвела и с губ ниспадала свежей,

как пробужденье серебряных струй. О блики
извечных горений! Сентябрь! Сужденные Сумерки прозы!
Знаю блаженство цветущих садов, где бледность на лике
(о дней роковых поцелуй!) вновь превращается в розы,

знаю плавкое злато в твоих волосах, что гаснет от жара,
и ночей твоих стремительный мир, как веянье крылий,
и запретную прелесть бань, где в серебристость пара
ты юной, душистой вошла, как из пен, что в розовом мыле.

О, зачем воротилась? В край, что тяготами выжжен,
где, как из лога гашеной известки, туман в глазах,
где под кристаллами соли цветы умирают и ниже
льнут, переломясь, к земле. Глянь, на кладбище в слезах,

в раскрасневшемся плаче и мрамор надгробный! А потемневшей степью,
чуя приход грозы, и тишь воздыхает со стоном!..
А ты воротилась! К извечным будням, где великолепье
смеха угаснет в лице, проблекнет в устах, и даль утомленно -

тех садов, откуда пришла, - слезами в глаза вольется.
Одиночество, пряха немая, подсядет обок незванно,
в бледнеющий лик очами стеклянно-немыми вопьется,
где дремлет тайна последних снов. Когда же в токе тумана

сдавит грудь твою ночь безысходной тоски, вещей и времен страданье,
дни, что настанут, и сумерки первых скорбей, -
ты, поднята страстью, схвачена негой (о грустная!) в час ликованья
будешь пить лишь грубый восторг из нечистой чаши крови моей!

МИЛЛИОН

Миллион сердец по миру, миллион тоскующих тел
идет, от боязни горбясь, и ждет сужденный предел.

Встречи любви - и средь улиц, и на перекрестке дорог.
Словно змея со змеем, сплетается с роком рок.

Миллион сердец по миру, миллион томящихся жен,
миллионы морей любовных, где нет берегов и имен.

На каждом углу есть нищий с неразличимым лицом:
скуп человек жестокий, не подарит красным словцом!

Миллион одиночеств выткал ночи безмолвный лик,
и каждый миг, что проходит, есть о помощи крик.

Глаза у людей как птицы, им - в бесконечность лёт,
каждому сердцу родина, где кто-то напрасно ждет.

Каждый путь нам - распутье, где суждено блуждать;
чем глубже хотим любить мы, тем глуше будем молчать…

МАРСЕЛЬ

Склонившись из лодки, рыбак ловит до самого вечера
изумительных рыб в чужом золотом отсвeте,
и осьминоги, что красочно в водах играют,
для твоих очей исчезли в очке у сети.
Горе вам, звезды, монеты, открывающие небо,
уж кораблем пиратов месяц всплыл на полoге!
Возле тебя - столик в кафе, нелепый,
словно фламинго, что стоя спит, одноногий.
Эти девицы в приступах смеха понятны,
огни и звезды зеркалятся гладью морскою,
в черни ночи негры чернее стократно,
а у тебя, красотка, - кто не пал пред тобою? -
очи глубин у острова Иф голубее;
не знаю, подарит ли этот вечер героем, -
кто, стоя с тобой, близ тебя, соблазн одолеет?
О молодости твоей, о доблести Монте-Кристовой
на берегу морском каждый припомнит истово.
Ведь рыбьи глаза - как в детстве глаза лошадки
деревянной, а в них - улыбки твоих услад;
как в рыбьих глазах мертвых, мерцает украдкой
звездный свет среди бездушных громад.
Тридцать три джас-банда на славной улице Бельсунке
один за другим умолкают с новым рассветом,
все проститутки спят (не разбуди их),
и возле каждой негр: его рука почивает
темная у них на груди тяжкою тиной,
словно черный паук сердце им завивает
зловещею паутиной…