На главную страницу

СЕРГЕЙ ОБРАДОВИЧ

1892 – 1956

Родился Сергей Обрадович в семье обрусевшего серба. Детство проходило на одной из московских окраин, в тесной мастерской отца, изготовлявшего ключики к заводным часам. Мать вязала перчатки. Каждую свободную минуту Обрадович проводил за книгой, вступил в кружок самообразования, а с 1912 года начал посещать лекции в народном университете имени Шанявского. Начал печататься в 1912 году: его стихотворение «К свету» было опубликовано в журнале «Эхо» (No. 9). Он начинает сотрудничать в журнале «Огни». В первую мировую войну Обрадович попал на фронт. Первый сборник «Взмах» он выпустил в 1921 году в Петрограде (в общей сложности им было издано более двадцати книг). Критики называли Обрадовича «пролетарским урбанистом». Поэтическим переводом всерьез Обрадович занялся во время второй мировой войны, причем из того, что нам удалось выбрать, наиболее интересны оказались его переложения из Ондры Лысогорского (1905–1989): в 1943 году они появились под одной обложкой с переводами Б. Пастернака и М. Цветаевой. Между тем хотя Лысогорский писал на верхнеостравском (силезском) диалекте чешского языка, в целом отказавшись от довоенноей своей идеи «ляшского народа», единственным поэтом-«ляхом» он не остался: на этом языке писали поэты Ян Стунавский, Юра Ганыс и др. Сам Лысогорский дважды выдвигался швейцарскими писателями на Нобелевскую премию. Обрадович в послевоенные годы много переводил с подстрочников: ему принадлежат переложения из Янки Купалы, Петруся Бровки, Кастуся Киреенко, Андрея Малышко, Якова Ухсая, Педера Хузангая, Фатыха Карима, Мусы Джалиля, Калыка Акиева, Алыкула Осмонова, Аалы Токомбаева, Ахмета Файзи. Но «ляшский след» в биографии Обрадовича не случаен: отец его был сербом, и по всей видимости ему силезский диалект (фактически все-таки язык) был ближе других.


ОНДРА ЛЫСОГОРСКИЙ

(1905–1989)

* * *

Родных Бескид простое слово
Посеял в сердце ляшском я, –
Смотри: сухой источник снова
Забил, – и ожила земля,
И зреет нив налив чудесный.

Родник звучит неистощимый,
Край орошая, мир… И нет
Предела песне человека:
У ней друзья неисчислимы,
Ей зрима завязь, где был цвет,
И жизни цель сквозь слезы века.


* * *

По стенам дома – трещины и язвы
От взрыва бомб. Я красные пионы
принес. Поставил в глиняную вазу,
Как теплым солнцем, ими озаренный.

Припомнил я: в такой же день когда-то
Я в комнату твою вошел. Закатом
Сияли в вазе глиняной пионы.
(В окне раскрытом – даль, дороги, склоны.)

Приникла Лысая Гора к равнине…
О, край родной! И колокольчик синий,
И водопад, и жаворонка звоны
Звучат Остравою неугомонной.

В твоем жилище пели только музы;
Мне в комнату заглядывает ужас:
Из-под обломков – смятые пионы –
Несут убитых, кровью обагренных.

Дом рушится, он грудою дымится.
Известку стряхиваю со страницы.
Сквозь трещину глядит завороженный
Луч солнечный на сонные пионы.

А мне во сне – могила и дорога.
Ты слышишь ли песню жаворонка? Где ты?
(Гудит сирена: – Граждане, тревога!)
Жизнь без тебя – без солнца жизнь, без света.


ЯбЛОНЯ


I
Я слышу, яблоня, к стволу приникнув,
Твое сердцебиение струится
В нас матери одной и той же кровь.

Пчела жужжит воспоминаньем давним.
Куда бродяга-ветер гонит листья?
И чья рука поднимет зрелый плод?

Извечный круг зачатья и рожденья.
Ты чувствуешь ли, мысль мою читая,
Как песнь и жизнь слились в один поток?

II
И я – как яблоня; во мраке корни
Услышат в полдень яблока паденье,
Как благодарность силе их земной.

Смотрю вокруг, как солнце у подножья
Пером ветвей разбрасывает знаки,
И мудрые хочу понять слова,

И слушаю в молчании глубоком.
И песнь, созрев, как яблоко спадает.

И снова слушаю, безмолвен снова.


РЯБИНА

Из горсти праха, сквозь бури и камни,
В сияющую синь взросла рябина.
Взывают к солнцу трепетные листья,
Плоды склоняются к земле смиренно.

Безмерна щедрость оплодотворенья!
Стремится ветвь опередить другую.
Как будто и земля взывает немо,
В пространстве грозья алые качая…

Взметнулся ветер над потоком черным,
Сквозит в листве поток неуловимый.
За тучей туча. В колыбели дикой
В смятеньи припадает ветка к ветке.

Вихрь таинства земли, воды, частиц их,
Ликующая тишь оцепененья…
Как охватить вас жадным жарким взором,
Вас – тени, и движения, и краски?..


ТУМАН В ГОРАХ

Тростники каменисты и тоскливы.
Игл хвойных серебристы переливы.
До недр земля пропитана туманом.
Туман долин – как бездна океана.

Но скрыта жизнь за мглистою завесой.
Завесу тронет ветерок-повеса:
Цветет горлец, склонясь на мшистый камень,
Спит, синими мерцая бубенцами.

И вдруг – сквозь сумрак хвои – вспыхнет алый
Пятнистый мухомор в листве опалой.
Он, обнаженный, иглы отряхая,
Глядит на мир, в дороге отдыхая.

Взлетела птичка из колючей чащи:
Чуть ветка в дрожь – и взор пуглив, дрожащий.
Вот пара их; в их песне – голос крови…

Туман плывет, он все, бездушный, скроет.


БАЛЛАДА О ВИНОГРАДНИКЕ

Когда ж, сияя, небо даст мне силы?
Тоску столетий затаили корни,
И тень теснин не раз меня душила.

Я – виноградник средь камней и терна.
Над каждою лозой – бурьян на страже
И, цепкий, каждую лозу гнетет.

Где ж виноградарь тот, что правду скажет:
Лишь солнце пламенем наполнит плод.



НА ЛЫСОЙ ГОРЕ

Вершина гор, внизу – седая мгла.
Мглой скрыты города, леса и долы.
Лишь чахлый куст ползет по камням голым.
Зачем тропа меня сюда вела?

Над мглой густой вокруг неистощимый
Здесь ливень солнца с высоты кристальной.
Но сердце разрывает крик печальный:
Что вечность мне без родины любимой?