К ЛЕСБИИ

Будем жить и любить, моя подруга!
Воркотню стариков ожесточенных
Будем в ломаный грош с тобою ставить!
В небе солнце зайдет и снова вспыхнет,
А для нас, чуть погаснет свет мгновенный,
Непробудная наступает полночь.
Так целуй же меня раз сто и двести,
Больше, тысячу раз и снова сотню,
Снова тысячу раз и сотню снова.
Много сотен и тысяч насчитаем,
Всё смешаем потом и счет забудем,
Чтобы злобой завистников не мучить,
Подглядевших так много поцелуев!

ССОРА

Все сюда, мои ямбы, поспешите!
Все сюда! Соберитесь отовсюду!
Девка подлая смеет нас дурачить
И не хочет стихов мою тетрадку
Возвратить. Это слышите вы, ямбы?
Побегите за ней и отнимите!
Как узнать ее, спросите? - По смеху
Балаганному, по улыбке сучьей,
По бесстыдной, разнузданной походке.
Окружите ее, кричите в уши:
"Эй, распутница! Возврати тетрадки!
Возврати нам, распутница, тетрадки!"
В грош не ставит? Поганая подстилка!
Порожденье подлейшего разврата!
Только мало ей этого, наверно!
Если краски стыдливого румянца
На собачьей не выдавите морде,
Закричите еще раз, втрое громче:
"Эй, распутница! Возврати тетрадки!
Возврати нам, распутница, тетрадки!"
Всё напрасно! Ничем ее не тронуть!
Изменить вам придется обращенье,
Испытать, не подействует ли этак:
"Дева чистая, возврати тетрадки!"

НА АРРИЯ

Аррий "корысть" говорил - но "кхорысть" у него выходило,
Иль говоря "интерес" - произносил "хинтерес".
Думал при этом всегда, что сказал он дивно, прекрасно -
Если ему удалось проговорить "хинтерес".
Думаю, мать, ее брат, свободные, так говорили,
Или по матери дед, бабка - былые рабы.
В Сирию послан был он - и уши у всех отдохнули:
Слышали те же слова, только свободно, легко, -
И не боялись, что впредь всё те же придется услышать
Странные речи, - но вдруг... страшная весть донеслась!
Только лишь Аррий проплыл Ионийским морем - как стало
Не Ионийским оно, а Хионийским тотчас.

НА ЭМИЛИЯ

Нет, я никак не сумел различить, помилуйте боги!
Рот ли Эмилия иль... зад мне нюхнуть довелось...
Нет грязней ничего, да и рот-то нисколько не чище...
Всё же, пожалуй, что зад чище, приличнее рта:
Он без зубов, а во рту торчком в полтора фута зубы,
Десны - что ветхий тот ящик: навоз вывозить.
Лик же, обличье его - мне ослицу напомнили сзади,
Что свой природе отдать долг вдруг должна на жаре.
Сколько б ни делала раз, очистить себя не забудет,
И об осле говорят разве не то ж на кругу:
Если приспичит ему, запрещать не станут, конечно,
Это мученье свое, остановясь, уделить.

КАБАЦКАЯ СВОРА

Кабак презренный, вы, кабацкая свора,
У пятого столба от "Близнецов в шапке",
Мужчинами считаете себя только?
Иль девушки родятся вам одним в радость?
Вам пить и веселиться, мы ж ослов стадо?
Расселась сотня дурней или две сотни,
И думаете нагло, с вами нет сладу?
Не растянуть мне разве дураков двести?
Ошиблись. Будет жечь над кабаком надпись
Из яда скорпионов и моей злости.
Подружка милая из рук моих скрылась,
Любимой так другой уж не бывать в мире.
Великие я вел из-за нее битвы.
Теперь средь вас она, она лежит с вами,
Вы все с ней тешитесь (постыдная правда!),
Вы, шалопаи, гниль, озорники, ферты.
Эй, слышишь, волосатый, коновод шайки,
Ты, кроличье отродье, кельтибер мерзкий,
Эгнатий! Чем гордишься? - бородой клином?
Оскалом челюстей, что ты мочой моешь?

ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА

Фурий ласковый и Аврелий верный!
Вы - друзья Катуллу, хотя бы к Инду
Я ушел, где море бросает волны
            На берег гулкий.

Иль в страну гиркан и арабов пышных,
К сакам и парфянам, стрелкам из лука,
Иль туда, где Нил семиустый мутью
            Хляби пятнает.

Перейду ли Альп ледяные кручи,
Где поставил знак знаменитый Цезарь,
Галльский Рейн увижу иль дальних бриттов
            Страшное море.

Всё, что рок пошлет, пережить со мною
Вы готовы. Что ж, передайте милой
На прощанье слов от меня немного,
            Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружит!
По три сотни их обнимает сразу,
Никого душой не любя, но печень
            Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!
По ее вине иссушилось сердце,
Как степной цветок, проходящим плугом
            Тронутый насмерть.