* * *

       Я слышу от Лизетты
       Негласные советы,
Вещунья шепчет от души:
"Ты, сударь, пой, а не пиши.

Наличье службы подходящей -
Большой соблазн для бедняка;
Но вспомни гнет руки платящей,
Будь то честнейшего рука.
Тому ведь бедность не в обиду,
Чью лиру сам готов Амур
Настроить вновь, когда Фемида
Ее расстроит чересчур".

       Я слышу от Лизетты
       Негласные советы,
Вещунья шепчет от души:
"Ты, сударь, пой, а не пиши.

Старик-дитя, лишась свободы,
В конторе будущей своей
Сложить ты не посмеешь оды
Под звоны денежных ларей.
Пускай бы ты лишь друга славил -
Злорадный приговор глупца
Ему б твой стих в вину поставил,
Тебя ж возвел бы в чин льстеца".

       Я слышу от Лизетты
       Негласные советы,
Вещунья шепчет от души:
"Ты, сударь, пой, а не пиши.

Твою совсем придавит музу
Небезызвестный нам барон,
Агент Священного Союза
И многих королей патрон.
Он, ложь о греках смело сея,
Дрожит пред кризисом, как трус:
Ведь в интересах Моисея,
Чтоб стал банкротом Иисус".

       Я слышу от Лизетты
       Негласные советы,
Вещунья шепчет от души:
"Ты, сударь, пой, а не пиши.

Не то, утратив разум здравый
И вздумав льстить, напишешь вдруг,
Что черпает в Пактоле справа
Лишь интриганов жадных круг,
А слева - ловкачи и доки
Индустрии, что слева лишь
Текут к нам золота потоки,
Суля и беднякам барыш".

       Я слышу от Лизетты
       Негласные советы,
Вещунья шепчет от души:
"Ты, сударь, пой, а не пиши".

Тут мой оракул добавляет:
"Еще одна опасность есть, -
Любовь дистанций ведь не знает,
Но дружбе их не перенесть.
Свободный дух всех благ нам краше.
Он искони Лафиттом чтим.
И ты, с богатством сблизив чаши,
За равноправье выпей с ним".

       Я слышу от Лизетты
       Негласные советы,
Вещунья шепчет от души:
"Ты, сударь, пой, а не пиши".

ПРОЩАЙТЕ, ПЕСНИ!

Чтоб освежить весны моей трофеи,
Когда-то полный блеска и огня,
Я вздумал петь, - но слышу голос феи,
Что у портного нянчила меня:
"Взгляни, мой друг, зима уж наступила.
Ищи приют для долгих вечеров.
Ты двадцать лет пропел под шум ветров,
И голос твой борьба уж надломила.
       Прощайте, песни! Старость у дверей.
       Умолкла птица. Прогремел Борей.

Те дни прошли, когда в клавиатуре
Твоей души был верен каждый звук,
Когда, как молния, навстречу буре
Твоя веселость вспыхивала вдруг.
Стал горизонт и сумрачней и уже,
Беспечный смех друзей твоих затих.
Сколь многих нет из сверстников твоих,
Да и Лизетты нет с тобой к тому же!
       Прощайте, песни! Старость у дверей.
       Умолкла птица. Прогремел Борей.

Ты пел для масс - нет жребия чудесней!
Поэта долг исполнен до конца.
Ты волновал, сливая стих свой с песней,
Всех бедняков немудрые сердца.
Трибуна речь всегда ль понятна миру?
Нет! Но, грозивший стольким королям,
Ты, не в пример напыщенным вралям,
Простой волынке уподобил лиру.
       Прощайте, песни! Старость у дверей.
       Умолкла птица. Прогремел Борей.

Ты стрелы рифм умел острить, как жало,
Чтоб ими королей разить в упор.
Ты - тот победоносный запевало,
Которому народный вторил хор.
Чуть из дворца перуны прогремели.
Винтовки тронный усмирили пыл.
Твоей ведь Музой взорван порох был
Для ржавых пуль, что в бархате засели.
       Прощайте, песни! Старость у дверей.
       Умолкла птица. Прогремел Борей.

Ты сердцем чист был в годы испытаний,
Ты на добычу не хотел смотреть.
Теперь, в венце своих воспоминаний,
И годы старости достойно встреть.
Учи пловцов искусству переправы,
Им повествуя про былые дни;
Когда ж возвысят Францию они,
Согрейся сам у пламени их славы".
       Прощайте, песни! Старость у дверей.
       Умолкла птица. Прогремел Борей.

О фея добрая, в мою мансарду
Пришла ты вовремя пробить отбой.
Забвенье скоро стихнувшему барду,
Рожденное покоем, даст покой.
Когда ж умру, свидетели сраженья -
Вздохнут французы, грустно говоря:
"Его звезду, сверкавшую не зря,
Бог погасил задолго до паденья".
       Прощайте, песни! Старость у дверей.
       Умолкла птица. Прогремел Борей.

ПРОВИНЦИАЛ В ПАРИЖЕ

Покинув захолустья тишь,
Чтоб сын не рос невеждой серым,
Отец привез его в Париж
На выучку к придворным сферам.
Он наставлял, боясь беды:
"Не сбейся с правильного тона -
Во все концы, на все лады,
Мой сын, отвешивай поклоны!"

Вот холм открылся им вдали,
Что стал могилой нашей славы:
"Там смерть себе юнцы нашли,
На подвиг ринувшись кровавый.
Здесь крови пролился поток,
Бесплодно обагряя склоны.
О пораженьи их - молчок!
Мой сын, отвешивай поклоны.

А здесь бессмертьем наделен
По воле дивного искусства
Тот, кто когда-то к Ментенон
И к Лавальер был полон чувства.
Здесь - Франции былая боль,
Улыбкой скрашенные стоны.
Он был святошей? Наш король?!
Мой сын, отвешивай поклоны.

Вот этой бронзе подивись:
Она - пример для поколений.
Ее, стремящуюся ввысь,
Венчает лаврами сам гений.
Чтоб слава не давила так
На капитель литой колонны,
Над нею реет белый флаг…
Мой сын, отвешивай поклоны.

Бьет барабан, трубит рожок.
Какой дворец! Какие виды!
Ты сразу встретишь там, дружок,
Сынов Беллоны и Фемиды.
Лишь знатность рода ценят там,
А если глуп, в том нет препоны…
Всем родовитым господам,
Мой сын, отвешивай поклоны.

Будь с этим маршалом учтив,
Маркизе кланяйся пониже,
Всем генералам угодив
И всем епископам в Париже.
Лакеев даже не забудь -
И те здесь важные персоны…
Ведь ко двору ты держишь путь, -
Мой сын, отвешивай поклоны".

Запомнив папенькин урок,
Юнец пускается в дорогу.
Его поклон всегда глубок,
Он наготове держит ногу.
Поклонов отмахал он тьму -
В честь орденов и в честь короны,
А через день уже ему
Весь двор отвешивал поклоны!

НИЩИЙ

Разыгрался буран. Воздух резок и мглист.
Свищет ветер, вопит… Снег размерами с лист…

Ветер хлопья метет, но упорствует снег.
У мечети стоит, весь в снегу, человек.

От зари до зари, в зной, и в дождь, и в мороз
Тут стоит он, – слепец, – словно в землю он врос.

«Посочувствуй народ! Хоть копейку бы мне!..
Ведь копейка с рублем не идет наравне!»

Так и быть, – расскажу: был старик богачом.
Жирно ел, сладко пил, не тужил ни о чем.

Был в Казани своим. В Ханкермане был чтим.
Да и Астрахань тож не кичилась пред ним.

Ну и лавка ж была! – из красот красота!
Все сорта, все цвета! Все шелка-бархата!..

Где ты, тройка его, где кареты его,
Лисьи шубы его, счастье, где ты его?

Поживал-наживал… Что прибавишь к тому?..
Нынче гол, как сокол, – одежонку б ему…

А, бывало, к нему подольстится был рад
Самый гордый мулла, самый знатный хазрат.

За поклоном – поклон, с добротой, с хитрецой,
Знай, трусят вкруг него жеребячьей рысцой.

Где же те, кому был он дороже души,
где былые друзья – Айнуки, Ахмуши?

«Посочувствуй народ! Хоть копейку бы мне!..
Ведь копейка с рублем не идет наравне!»

К совершившим намаз тянет руку слепой,
не услышан никем, – ни муллой, ни толпой…

Значит, что ж? Будь богат – и друзья тут как тут…
Опустеет мошна – только пятки сверкнут!

ВОДЯНИЦА

1

В речке купался я полуденною порой:
Брызгался я, нырял, волну бодал головой.

Тешился да играл, поди, часа полтора…
«Я освежился, – решил, – вылезу-ка, пора!»

На берегу в штаны втиснулся впопыхах:
Нет ни души вокруг, и пробирает страх.

Было ушел, да взор вдруг к мосткам обратил:
Странное существо сидит на краю перил…

Гребень в худых руках горьмя-горит золотой!
Космы свои карга диковинкой чешет той.

Я и дохнуть боюсь; тут же невдалеке,
Зубы и губы сжав, спрятался в ивняке.

Подсматриваю: она ж косищу свою сплела.
Да в воду бултых с мостков! – а наверх и не всплыла…

Вылез я из-под ив, бегу себе по мосткам;
Вдруг вижу, что гребень свой забыла старая там.

И так-таки ни души на всей как есть реке!..
Я – опрометью домой, добычу стиснул в руке…

Дух захватило – мчусь… Мчусь и не чую ног.
Словно в огне, горю, весь я, хоть выжми, взмок.

Глянул же я назад, в глазах помутился свет:
Аллах! Я погиб! За мной летит водяница вслед.

Летит и кричит «Вор! Куда ты?! Постой Постой!
Мой ведь! Как смел ты взять гребень-то золотой?!»

Гонится… Звон в ушах… Вот-вот разорвется грудь…
И – ни души вокруг! Встреться б хоть кто-нибудь…

Так бежал до села. Вот оно! Чур, меня, чур!
С визгом да лаем псы высыпали из конур.

Хау, да хау, гав! – во всю их собачью мочь.
Сворачивает от них речное чудище прочь.

И, отдышавшись, я к себе захожу домой:
Что, мол, ведьма взяла? Гребень-то вот он – мой!

«Дай-ка скорее испить, – матери говорю, –
Быстро бежать пришлось, – весь, как в огне, горю».

Все рассказал. А мать, гребень взяв, – ни гу-гу…
Вижу – огорчена. Чем – понять не могу.

2

Солнце ушло с небес. Ладно. Лег на сенник.
В хату вечерний дух, свежий такой, проник…

Дремлется. Но не сплю. Тихо. Полутемно.
Только вдруг – стук, да стук! – кто-то стучит в окно.

Не шелохнусь я. Лень… Трудно с устали встать.
Тут, пробудясь от сна, с полатей слезает мать.

Спрашивает: «Ну, что? Кто там еще такой?
Сгинул бы, чем в ночи рушить чужой покой!»

«Где гребень мой, где? Отдай! Отдай! Водяница я!
В полдень его твой сын, твой сын украл у меня».

В страхе гляжу: окно залито сплошь луной.
«Аллах! – шепчу, задрожав. – Смилуйся надо мной».

И снова – стук-стук, стук-стук… Водяница ждет, – беда!
С седых и длинных волос ручьями хлещет вода.

ВЛЮБЛЕННЫЙ

Ты его видаешь часто. Часто с виду он остряк.
Он смеется, он играет, балагур и весельчак.

«Шут гороховый», – процедит про такого верхогляд.
Знать кому ж (не видно дыма), что пожаром тот объят?

А случись, вошла зазноба – погляди-ка, он каков:
Стал застенчивей девицы онемевший острослов.

То побагровеет густо, то бледнеет сразу он,
То глаза опустит долу, словно по приказу, он.

Весь осядет, сил лишится перед гурией своей…
Что ж?! Перед господним ликом пасовал и Моисей.

Мусульманин же, коль встретил сердца своего алмаз,
Тронь, как при азане*, уши – да и совершай намаз!

*Азан – призыв муэдзина. Услышав азан, мусульманин, готовясь к совершению намаза (молитвы), должен потрогать пальцами уши – в знак отречения от всего мирского.

КАЖДЫЙ ПОЖИВЫ ИЩЕТ

Комар, которому не повезло,
Метался, чтоб найти еду скорей,
И тут же оказался, как на зло,
Высматривавший пищу воробей.

Комар, никак не чаявший беды,
Немедля был замечен воробьем,
И тот – не отказаться от еды! –
Сейчас же и сглотнул его живьем.

Но пролетела тут одна из сов:
«У-у!.. Я голодна!.. Поела б я!..»
И вдруг смакующего свой улов
Заметила беднягу-воробья.

Теперь и воробью пришел капут,
Теперь он сам стал завтраком совы.
Был совий суд куда как скор и крут,
И воробья, как не было, – увы!

Вдруг, крыльями огромными взмахнув,
Кружиться начал беркут над совой.
Пустил он когти в ход да гнутый клюв –
И утолил совой он голод свой.

Но не дремал охотник. Чуть узрел
Он столь ему желательную дичь,
Взял хищника он метко на прицел
И пуле повелел его настичь.

И беркут, насладясь чужим концом,
Свалился сам, отягощен свинцом.