* * *

У колдуний подгорных обычай таков:
Презирают мужчин и больных стариков,
Любят юношей лишь безбородых
На коварный заманивать отдых.

Жнец пройдет ли вблизи – парень кровь с молоком! –
Собираются вмиг, настигают тайком,
Волосами как шелком сверкают
И колосья скосить помогают.

Сладострастно чаруя, витают кругом:
«Приходи, сожалеть ты не станешь о том,
Приходи, мы зовем к наслажденью,
Отдохнешь на подгорье, под тенью».

Что же должен на зов их ответить бедняк?
От колдуний спастись уж не сможет никак;
За кудрями спешит золотыми,
Чтобы мог любоваться он ими.

Увлекают его под уклоны горы,
Но куда он исчез, не узнать с той поры;
Только раз, среди облачной дали,
На горе словно спящим видали…

SILS-MARIA

Здесь сидел я, ожидая, но – кого? чего? – не зная,
По ту сторону сидел я и добра, и зла;
За игрою превращений я следил луча и тени,
Весь – пространство, время, полдень, море, свет и мгла.
Вдруг окружность просветлилась, Единичность раздвоилась,
Предо мной тень Заратустры медленно прошла.

БОГ ВЕСТЬ ГДЕ

Колинский бой, 18.VI.1757

На кровь и трупы, гарь и пыль,
Измятый конницей ковыль –
Текли лучи.
Потом стемнело, бой затих,
Но многих ты в строю из них
Уж не ищи.

Был юнкер там, еще дитя;
Искал, глазенками блестя,
Он встреч с врагом, –
Но как ни бился, храбр и смел,
Избегнуть смерти не сумел
В сраженье том.

Родных подарок дорогой,
Возил он Библию с собой;
Ее вблизи
(Дивясь: «Находка не в пример!»)
Один знакомый гренадер
Нашел в грязи.

Взял и родителям принес,
И причинил им много слез
По простоте.
Отец вписал в нее: «Колин…
Лежит… в песке зарыт… мой сын…
Бог весть где…»

И тот, кто песнь слагал, и тот,
Кто песню невзначай прочтет, –
Мы все, мы все
Сегодня бодро на кровать,
А завтра ляжем вечно спать –
Бог весть где…

БЫТОВАЯ КАРТИНКА

Херр Хольгер сидит пред огнем,
У ног сторожит верный пес,
А ветер поет за окном,
По комнате искры разнес.

Херр Хольгер о чем-то мечтал,
Устало он никнет челом;
Пес тоже, как видно, устал –
И оба забылися сном.

Спит пес, вспоминая о том,
Как в поздний охотились час
И он в перелесье глухом
От вепря хозяина спас.

Хозяина ж думы и сны –
О том, как не дрогнет рука,
Чужой домогаясь жены,
Убить своего кунака.

* * *

Над морскою темной гладью
Проплывала с черной кладью
Наша лодка. Лодка Смерти.

     Факел молнией летучей
     Освещал сырые тучи,
     Отражаясь под водою.

Вдруг туман стоял, как сторож;
Молча я сжимал ещё раз
Милой зябнущие руки.

     И над морем, и над твердью –
     Все дышало черной смертью:
     Мель и рифы, ночь и буря.

Даль слилась во взоре смутном –
Дай забыться, дай уснуть нам:
Всюду светит наша гавань.

ДУХ ЗЕМЛИ

Из греха цветет услада.
Друг! Греши, как я грешу, –
Ах, тебе – что малышу –
По азам учиться надо.

Клад придется ль повстречать,
Забери бесцеремонно:
Лишь на то статьи закона,
Чтоб ногами попирать.

Лучше ловко и бесстрашно
По чужим шагать гробам,
Чем – добычей ставши сам –
В петле биться бесшабашной.

НАДЕЖДА

Гость забывчивый и редкий,
Ты качаешься на ветке
                              сердца моего.
Прилетай ко мне почаще
Отдохнуть в зеленой чаще
                              сердца моего.
Жизнерадостным павлином
Ты гуляешь по долинам
                              сердца моего.
Блещешь тенью голубою
Над причудливой резьбою
                              сердца моего.

БОГ

Царишь Ты в таинственном райском саду.
Все дальше, все ближе к Тебе я иду.
Прошли миллионы томительных лет –
На Твой не напал еще след!

Но некогда буду, победно-могуч,
Стоять на вершине, хватаясь за луч.
Свершится мистерия жизни земной:
Я стану Тобою, Ты – мной!

* * *

В былые дни я часто был невесел:
Струна предаст, как горе не таи.
Но Добрый Дух теперь уравновесил
С моей мечтой усилия мои.

Едва ж порой слезою вспыхнет снова
Угрюмых туч родная полоса,
То зычный крик мне слышен рулевого:
– К чужим краям развейте паруса!

Когда ж корабль средь бурных волн блуждает
И вихрь несет с собою слева тьму,
А справа смерть – руль быстро Он хватает:
Смирился шквал по знаку одному.

Порыву волн Он говорит: довольно!
С небес Он снял свинцовых туч покров…
Твой входит флот дорогою безбольной
В заветный порт спокойных островов.

СОН И СМЕРТЬ

Славы блеск! Пробудившийся свет
Ищет новых преград и побед.
Озирается царственный дух
На страну, на волну, что вокруг.

Вдруг вблизи чья-то тень, чей-то вид
Опьяняет, волнует, грозит.
Жизни смысл побежден навсегда:
«Ты мне счастие, слава, звезда».

А потом высший блеск – светлый сон:
Человек над Творцом вознесен.
В этот миг он свергается вниз,
Перед смертью, ничтожный, повис.

Все таинственным кажется сном,
И слилися на небе ночном
В ожерелье одно – славы блеск,
Жизни гнет, счастья сказочный всплеск.

КОНЕЦ МИРА

Над вселенной рыданья неслись,
словно Бог-Жизнедавец почил;
и свинцовою тенью повис
призрак вечных могил.

       Хочешь, вместе укроемся оба?..
       Жизнь во всех затаилась сердцах,
       как под крышкою гроба.

Но и там жаждой ласки палимы…
В мир стучится безумная страсть,
От которой погибнуть должны мы.

МЫ ОБА

Вечер шепчет розам про любовь свою,
загорелся луч серебряной обновкой,
ангелы склонились кроткою головкой,
мы с тобой в раю.

Сказка пестрой жизни нам принадлежит:
голубая книга в золотой обложке,
где шагают звезды по ночной дорожке
и душа дрожит…

С нами Бог мечтает, горе затая:
хмурая природа кажется влюбленной
и, как встарь, прижалась ласкою зеленой
к древу бытия.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Слышу топот и бег
Из опушки лесной выбегает
Грациозная серна –
       И ступает
       Осторожно и мерно
       На недавно выпавший снег…
И невольно тебя, моя гибкая серна,
Твой далекий друг вспоминает
Суеверно…

ПТИЧКА-ГРУСТЬ

Черная птичка над миром летает,
Так заунывно поет…
Кто услыхал, обо всем забывает;
Кто услыхал, безутешно страдает,
Счастья больше не ждет.

В черную полночь присядет порою
Смерти на палец она отдохнуть;
Смерть ее гладит костлявой рукою:
«Будь, моя птичка, послушной такою»…
Птичка вспорхнет, продолжая свой путь.

ВОССТАНИЕ ХОЛОПОВ

И колокол дрогнул, ударив в набат,
И туча весь край наводнила:
Рога вековые тоскливо трубят:
– Помилуй нас, Боже, помилуй!

Да смилуйся, Боже, над нашей судьбой.
Маркграфы, князья и бароны!
Сошлися вассалы несметной толпой –
Но не для чужой обороны!

Почуял вассал, что уж близок конец
Позорным обидам без счета;
Могучим ударом ломает кузнец
Вкрепленные им же ворота!

Пощады не знает мятежный вассал,
Он тешится грубою силой.
Повсюду пожар языки разбросал –
Помилуй их, Боже, помилуй!

ЩЕЛКАЮТ СОЛОВЬЕВ МИЛЛИОНЫ

Звезд – голубых – отдаленных –
песня огнем полна.
Щелкают – соловьев – миллионы.
Сверкает – весна.
Вздрагивают ресниц миллионы.
Пирует весенняя ночь.
Четкий смарагдо – зеленый
блеск убегает прочь.
Мир глядит, удивленный, –
как – мириады подруг! –
пляшут загадки вокруг.

Щелкают соловьев миллионы.

ПОЛДЕНЬ

В трясине, как в печке, изжарилась дичь.
Бекасы решились последним полетом
сердца вознести над старинным болотом,
зеленую горку пытаясь достичь.

За медленным временем движется лодка,
с трудом побеждая горячий наркоз.
Среди камышей – под надзором стрекоз
пути сообщенья всего околотка.

ЦАРЕВИЧ ЗВЕЗД

Зачем закона убить дракона ждет человек?
Мгновеннократен, начни летать он, летать вовек!
Пусть, словно знамя, летит за нами горящий хвост!
Пусть нам дорогу укажет к Богу царевич звезд!
Наш кубок выпит: дрожит Египет, молчит Памир.
Горят возмездья, грозят созвездья. Сверкает мир.
Смерть испоконным ночным драконам, пугавшим рысь!
Конец вчерашней позорной башне, губившей мысль!
Над злом и твердью излом к бессмертью взлетает ввысь.

Святая рать мы, должны взлетать мы в священный круг!
Полей растенья, как душ хотенья, блестят вокруг.
Пылают розы как сердца грезы, до пирамид.
Морская влага, грознее флага, о том шумит.
Как ветер бьется, как пламя льется, летит душа.
Любовь огромна, душа бездомна, жизнь хороша!
Конец вчерашней позорной башне, губившей мысль.
Смерть испоконным ночным драконам, пугавшим рысь.
Над злом и твердью излом к бессмертью взлетает ввысь.

Лелея душу, творю и рушу. Как сон, лечу.
Там древо смерти – о верьте, верьте его лучу.
Сердца, как свечи. Наш дух, как вече, неукротим.
Мы зеленеем, мы пламенеем, мы полетим!
Спускают сосны видений звездных нить до земли.
Сказанья высей кругом зажглися в пустой дали.
Они как песни. Полней, чудесней сиянье звезд.
Там древо смерти. О верьте, верьте: оно наш мост!
Конец вчерашней позорной башне, губившей мысль.
Смерть испоконным ночным драконам, пугавшим рысь.
Над злом и твердью излом к бессмертью взлетает ввысь.

Мечтою рея, нам ткут деревья корону туч.
Сверкают пашни. Над черной башней зажегся луч.
Там сосны света. В крови ответа моря небес.
Мечтают дети. Сметает ветер столетий лес.
Кто юн, тот верен. Не изуверен земной удел:
Тысячелетний Адам последний помолодел.
Цель вьется к небу! Сгорай, но требуй ответ на мысль!
Лети, сгорая! Созвездья рая прикоромысль! –
Над злом и твердью излом к бессмертью взлетает ввысь!

СВЕРШЕНИЕ

Когда крикливый мир душой отвергнешь гордой,
Ища убежища в работе и в тиши,
Тогда лишь вникнешь в смысл могучего аккорда,
Что бил ключом давно из собственной души;

Не современности, но всех времен потоки
Закружат, завлекут тебя в водоворот –
Но не потонешь ты: божественно-глубокий,
Твой мощный дух тебя на Вечность вознесет.

СЛОВА

Шептали порою слова нам про ласки
                              нагой красоты.
Душой молодою мы верили в сказки,
                              как прежде в мечты.

Слова обещали опасность и мщенье
                              и властный приказ.
Но тщетно мы ждали, чтоб их наважденье
                              похитило нас.

Мелькали недели сквозь мутные стекла
                              житейского зла.
Слова холодели, их яркость поблекла,
                              их прелесть прошла.

Лишь несколько пестрых – слова вакханалий! –
                              хранили свой блеск.
На сказочный остров их люди изгнали,
                              забыли их плеск.

Мы знали, что тайна там спит беспробудно,
                              но, слыша грозу,
порою случайно в их музыке чудной
                              роняли слезу…

ПРИЗНАНИЕ

Я до сих пор Тебя не знал, Творец!
Я до сих пор твердил слова других,
Твой тайный смысл не постигая…
– Теперь познал Тебя из этих мягких губ,
Тобою сотворенных,
когда они дыханьем расцвели,
Тобою сотворенным,
и в нежный распустились поцелуй,
Тобою сотворенный.
– Познал Тебя из этих мрачных улиц,
что с башнями и тайнами столетий
Ты на своей торжественной ладони
донес ко мне, к моей ничтожной грезе,
Тобою сотворенной…
– Познал Тебя, Бог гнева и ветров,
я по своей несокрушимой воле,
по страху и смиренью своему,
по музыке сердечных мускулов,
по тихому пожатию руки,
Ее руки, Тобою сотворенной…

ГЕРОЙ КРИЧИТ

Мир желал бы разорвать я,
по кускам изжечь,
сжать в смертельные объятья
небывалых встреч!

             Захватил моря и сушу
             (– я в пустом дворце ль? –),
             жру людей, все цели рушу
             (– в этом вся ли цель? –)

Пусть! «Вперед!» – вот мой эпитет:
льюсь, как злой поток,
прежде чем чума похитит
Запад и Восток!..

ГОРЕ

К тачке бледных мук
я прикован зло..
Время, как паук,
тихо подползло.

             Зоркий глаз ослеп.
             Череп полем стал –
             там последний серп
             злобно засвистал.

Стала голова
черной от забот,
и полынь-трава
из нее растет.

В ПЛЕНУ

Мое исчерпано терпенье.
Хозяин космоса! приди,
от сфер пустых освободи –
под древним древом отупенья!

Рукой хватаю воздух я,
душа свистит, летя стрелою,
и над обыденностью злою
сверкает женщина-змея.

Разврат и слабость ждут участья.
Схватить, разбить о стенку их?
… В сени осенней я затих –
погибну пред зарею счастья.

ПОЕЗД-ЭКСПРЕСС

Коричнево, как коньяк. Рдяно, как листва.
             Красно-буро. Малайски желто…
Поезд-экспресс “Берлин-Треллеборг и
                          купальные курорты”, –
             тело весь день оголённое,
             солнцем морским опаленное.
             Томность, усталость, даль,
             кровь, георгины, миндаль…
Смуглое мясо самца кидается к смуглому
                                       мясу самки.
             Женщина нечто пьянящее.
             Нет, не сказать! Умри! Резеда.
             В ней юг, пастух и звезда.
             Радость, над бездной висящая…
Светлосмуглость самки цепляется за
                          темносмуглость самца:
             держи меня! Ты, я падаю!
             Мой затылок истечь готов.
             О какою пряной прохладою
             веет из темных садов! –

СИНТЕЗ

Безмолвна ночь. Безмолвен дом.
Я на пустыннейшей звезде;
горю своим лучом везде,
везде горю своим стыдом.

        Из злых пещер и смрадных врат
        домой тянулися мозги.
        Ни слов ни снов, ни чувств, ни зги –
        стоит привратником разврат.

Игрушкой – мир. Добычей – смерть.
Купаюсь в счастье, плавлю гром,
забыл о небольшом, о том
где жизнь в пыли и в плаче смерть.

ВЕСНОЙ

С чьих-то темных шагов тихо стряхнулся снег.
Под сенью дуба
розовые ресницы ищут любовных нег.
Уже выплывают, ответом на темный зов,
месяц и звезды.
Мерною тенью движется лодка с низов.
У ветхой ограды скоро под пенье птиц
вздрогнут фиалки
И лоб одинокого будет клониться ниц.

НОЧНОЙ РОМАНС

Под звездным шатром одинокий
идет по равнине ночей.
Мальчика сон глубокий
Разбудил журчащий ручей.

        В келье безумной красотки
        песня как плач слышна.
        В пруду проплывают на лодке
        два сердца, две ласки, два сна.

Вином опьянен убийца,
больной страхом смерти полн.
Монахиня будет биться
в чаду молитвы о пол.

        Мать тихо поет, засыпая,
        едва присмирело дитя.
        Смеется толпа слепая,
        с продажной девкой шутя.

В подвале тупом и безтенном,
поднявшись в ночной тишине,
мертвец колотится в стены.
Живой что-то шепчет во сне.

К МАЛЬЧИКУ ЭЛИСУ

Элис, когда кукушка в черном лесу позовет,
ты нас покинешь,
припав губами к прохладе синеющих вод.

Медленно вьется красная струйка по лбу.
Смолкнут легенды,
вещие птицы забудут пророчить судьбу.

Мягок твой шаг, уходящий в лазурную высь,
в ночь уходящий,
где виноградные лозы, как руки, сплелись.

Лунных очей отдыхает любимый изгиб,
плачет кустарник,
мальчик нежный так рано погиб?..

В тело твое – гиацинт – пальцы монах погрузит,
наша тоска – лабиринт, в нем так нежно ягненок скользит
капля черной росы, стекая тебе на висок:
золото девственных звезд, скромного дерева сок…

КАРАВАН ТОСКИ

Нашей бледной тоски кочевой караван
тщетно ищет оазис покоя и тени!
Нас сжигает любовь безнадежностью ран,
наше сердце сожрут птицы скорбных видений.

Шепчет ласка ветров, шепчет водный разбег:
– А ведь всюду могли б мы воздвигнуть Элизий! –
Дерзко прыгнет порой из окна человек,
чтоб отшпилить звезду на небесном карнизе.

Разобьется, умрет, не постигнув никак,
что он истину видел в луче запоздалом…
– Или: ходит в паноптикум некий чудак,
обольщенный навек восковым идеалом…

Сон горячих страстей, сон холодных могил,
словно огненный диск, в дух вторгаются каждый:
пусть над нами б текли Ниагара и Нил –
мы бы только кипели умноженной жаждой!

УТРОМ

Весь в гроздьях тонет звездный лес,
но скоро ветра колыханье
зарю похитит у небес.
Земли расширилось дыханье.

        В плодах небес, в святом вине
        мечтанья золотые тают,
        клубясь в горящей бузине,
        где души тайно прорастают.

ГИМН

Склонись с небес, улыбкой просветленный,
излейся в нас своим святым огнем:
пусть ярко засияет в нем
наш рай столь близко-отдаленный.

Сознанье Вечности нам в сердце погрузи,
ее заставь вневременной причудой
и пусть (о сладкое, молитвенное чудо!)
любовь, как тень, мелькнет вблизи.

Над морем, над звездой, над мрачной преисподней
с Божественным сливаясь въявь,
в самом себе, о Человек, восславь
Преображение Господне! – –

ДИФИРАМБ СМЕРТИ

Я держу в руках темный плод познанья,
             называю его: плод смерти..
Слово смерть – шесть танцующих букв –
             так просто уста произносят.
Как броненосец гремя, проносится
             властная жизнь,
мы же, как утлые челны, дрожим под
             вращеньем ее.

Смерть ищет в далях слепой, в себе ж
             обретает прозревший,
веянье смерти храня на маскарадах
             земных, –
не забежав, не отстав, чувством горя
             равномерным,
зная, что жизнь и смерть друг в друга
             навек включены.

Я и о смерти пекусь, ее вместе с
             жизнью питаю;
древом во мне разветвлясь, она тяжелеет
             плодом;
в ней яркие птицы гнездятся, листвой
             она никнет под ветром,
но под палаткою лба черной верхушкой
             грозит…