На главную страницу

ЮРИЙ ТЫНЯНОВ

1894, Режица (теперь - Резекне, Латвия) - 1943, Москва

Еще один "сын врача", увлекшийся не античностью, впрочем, а литературоведением, и первым, на наш взгляд, открывший, что если читать классиков XIX века глазами нового человека, то и вычитать можно нечто принципиально новое. Приложив этот метод к современникам Пушкина, превратился в исторического беллетриста и проявил в этой области незаурядные способности. В 20-е годы всерьез занялся переводами Гейне (кажется, никого больше Тынянов не переводил), издал "Германию" (1933) - притом это был первый полный перевод поэмы на русский язык, дошедший до печатного станка, но сразу следом появились перевод уже покойного к этому времени С. Рубановича под редакцией А. Дейча, почти одновременно - перевод Льва Пеньковского, годом позже - перевод В. Левика. Тынянова затравили в прямом смысле слова - за "деконкретизацию" Гейне и прочие малопонятные нынешнему читателю грехи; впрочем, переводу Пеньковского тоже досталось за "огрубление". Отдельные стихотворения для перевода Тынянов выбирал по простейшему принципу: он переводил почти исключительно то, чего не пропускала дореволюционная цензура, притом Тынянов щедро обогащал лексику своих переводов канцеляризмами немецкими же! Чуковский записал, что у Тынянова "наиболее удачны те, где Гейне жесток, сух, колюч". На книге своих переводов из Гейне (1935) Тынянов расписался: "Проваленный кандидат в секцию переводчиков". Чуковский полагал, что у Тынянова мания преследования - тому везде мерещились переводчики, озлобленные на его Гейне. Но так отчасти было на самом деле: вытесняя других из переводов Гейне, второго Гейне в издательствах не требовалось, и "в рассуждении чего бы покушать" иным переводчикам приходилось браться не за Гейне, а за акына Джамбула.


ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

(1867-1856)

* * *

Когда я ранним утром
Мимо окна прохожу,
Я радуюсь, малютка,
Когда на тебя гляжу.

Внимателен и долог
Твой взгляд из-под темных век:
Кто ты и чем ты болен,
Чужой, больной человек?

"Я - немецкий писатель,
Известен в немецкой стране;
Расскажут тебе о лучших -
Услышишь и обо мне.

А чем я болен, малютка,
Болеют в немецком краю;
Расскажут про худшие боли -
Услышишь и про мою".

* * *

Человек от этого счастлив,
Человек от этого слег.
Имеешь трех милых любовниц
И только пару ног.

К одной бегу я утром,
К другой в вечерний час,
А третья после обеда
Сама приходит как раз.

Прощайте вы, три дорогие,
Лишь две ноги у меня;
Я лучше поеду в деревню,
Созерцать красоту бытия.

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Женское тело - это стихи,
Они написаны богом,
Он в родословную книгу земли
Вписал их в веселии многом.

То был для него благосклонный час,
И бог был во вдохновенье,
Он хрупкий, бунтующий материал
Оформил в стихотворенье.

Воистину тело женщины - песнь,
Высокая Песнь Песней;
Строфы - стройные члены его,
И нет этих строф чудесней.

Как божеская мысль
Шея белая эта,
Что голову маленькую несет,
Кудрявую тему сюжета!

Распуколки розовые грудей
Отточены, как эпиграмма,
И несказанна цезура та,
Что делит груди прямо.

Плавные бедра выдают
Пластика-маэстро;
Вводный период, закрытый листом, -
Тоже прекрасное место.

И в этой поэме абстракций нет!
У песни мясо и зубы,
Руки, ноги; целуют, шалят
Отличной рифмовки губы.

Прямая поэзия дышит здесь!
Прелесть в каждом движенье!
И на челе своем эта песнь
Несет печаль завершенья.

Хвалу воспою, о боже, тебе,
Молиться буду во прахе!
Перед тобою, небесный поэт,
Мы жалкие неряхи.

И погрузиться, о боже, хочу
В великолепье стихов я;
И изучать поэму твою
И день и ночь готов я.

Да, день и ночь зубрю я ее,
Без отдыха, ночь и день я;
Стали сохнуть ноги мои, -
Это все от ученья.

В МАЕ

Друзья, которых любил я в былом,
Они отплатили мне худшим злом.
И сердце разбито; но солнце мая
Снова смеется, весну встречая.

Цветет весна. В зеленых лесах
Звенит веселое пенье птах;
Цветы и девушки, смех у них ясен -
О мир прекрасный, ты ужасен!

Я Орк подземный теперь хвалю,
Контраст не ранит там душу мою;
Сердцам страдающим полный отдых
Там, под землею, в стигийских водах.

Меланхолически Стикс звучит,
Пустынно карканье стимфалид,
И фурий пение - визг и вой,
И Цербера лай над головой -

Мучительно ладят с несчастьем людей, -
В печальной долине, в царстве теней,
В проклятых владениях Прозерпины
С нашим страданием строй единый.

Но здесь, наверху, о, как жестоко
Розы и солнце ранят око!
И майский и райский воздух ясен -
О мир прекрасный, ты ужасен!

ФИЛАНТРОП

То были брат с сестрою.
Брат был богач, сестра бедна;
Сестра сказала брату:
"Подай мне хлеба, брат".

Богач ответил бедной:
"Оставь в покое меня:
Обед даю я сегодня
Членам высоких палат.

Один любит суп из спаржи,
Другой - лишь ананас,
А третьему дичь к обеду
И трюфли де Перигор.

Четвертый кушает крабов,
Но пятый ест и форель,
Шестой жрет все что угодно,
А пьет еще больше того".

И бедная, бедная тихо
Вернулась домой сестра;
Вздыхала всю ночь на соломе
И умерла к утру.

Всем умирать придется.
И смерть косой сечет
Богатого брата так же,
Как некогда сестру.

Когда же брат богатый
Свой смертный час признал,
Послал он тут за стряпчим
Духовную скрепить.

Изрядные угодья
Он церкви отказал,
И школам, и также большому
Музею Горных Пород.

И суммой большой обеспечил
Благотворитель навек
Союз Обращенья Евреев
С Институтом Глухонемых.

А новой церкви Стефана
Он колокол подарил,
Прекраснейшего металла,
Четыреста центнеров вес.

Тот колокол громадный
И денно и нощно звонит,
Вещает о чести и славе
Великого мужа того.

Гласит он медною глоткой,
Как много тот сделал добра
И городу и населенью
Каких угодно вер.

Великий благотворитель!
Как при жизни, так и теперь
О любом твоем добром деле
Гласит колокольный звон.

Был справлен роскошно и пышно
Его погребенья обряд;
Стремилась толпа за гробом,
Почтительно дивясь.

На черной колеснице,
Похожей на балдахин,
Султанами черных перьев
Украшен, гроб возлежал.

Вздувался серебряной бляхой,
Серебряным шитьем;
Оно на черном фоне
Производило эффект.

В попонах черных кони
Шестеркою гроб везли;
Как траурный плащ, ниспадали
Попоны вплоть до копыт.

В ливреях черных слуги
За гробом толпою шли,
Платки белее снега
Держа у красных носов.

Почтеннейшие лица
Города, - длинный ряд
Черных карет парадных
Покачивался в хвосте.

На это погребенье
Явились, само собой,
И члены высокой палаты,
Но только неполный комплект.

Средь них того не хватало,
Кто с трюфлями дичь любил;
Он умер незадолго
От заворота кишок.

АУДИЕНЦИЯ
Старая басня

"Я не желаю, как фараон,
Топить ребяток в Ниле;
Я вовсе не Ирод-тиран из тех,
Которые их давили.

Хочу, как древле спаситель мой,
Смеяться от детского взгляда;
Пускай ребятки идут ко мне,
Мне швабского мальчика надо".

Король приказал; камергер бежит
И тотчас к нему приводит
Большое швабское дитя,
Которое, кланяясь, входит.

Король сказал: "Ты, мальчик, шваб?
Тут нет стыда никакого". -
"Попали в точку! - ответил шваб, -
Из Швабии, честное слово!"

"Не происходишь ли ты от семи
Швабов?" - "Нет, нисколько,
Я родился не от всех семи,
Но от единого только".

Король продолжал: "А в этом году
Пышки у вас хороши ли?" -
"Спасибо за память, - ответил шваб, -
Вы в самый раз угодили".

"А много ль у вас великих людей?" -
Король вопрошает. - "Где им!
Великие вышли, - ответил шваб, -
Теперь мы толстых имеем".

"А Менцелю, - молвил король, - с тех пор
Досталось много пощечин?" -
"Спасибо за память, - ответил шваб, -
Довольно и раньше колочен".

Король сказал: "Ты совсем не глуп, -
Да полно, это ты ли?" -
"А это кобольды в люльке меня, -
Ответил шваб, - подменили".

Король продолжал: "Обычно шваб
Отчизну любил, бывало, -
Скажи нам, пожалуйста, что тебя
Из родины вдруг погнало?"

Ответил шваб: "Мне каждый день
Давали капусту с кашей;
А если б говядины мать дала -
Остался б на родине нашей".

"Какой ты милости хочешь?" - спросил
Король. И, пав на колено,
Воскликнул шваб: "Верните, сир,
Свободу нам непременно!

Все люди свободны, природа их
Творит совсем не для рабства -
Верните, сир, права людей
Всем людям германского швабства!"

Король, глубоко потрясенный, встал -
Какая прекрасная сцена:
Слезу рукавом утирает шваб,
Поверженный на колено.

Король очнулся: "Прекрасный сон!
Прощай, и будь осторожен;
А так как ты лунатик, тебя
Проводят до таможен;

Жандармы проводят, - тебе нельзя
Идти до границ без охраны.
Прощай! А я иду на парад, -
Ты слышишь: бьют барабаны".

Таков был трогательный конец
Торжественного свиданья.
Но с этой поры говорить с детьми
Король не имеет желанья.

ЗАВЕЩАНИЕ

Пора духовную писать,
Как видно, надо умирать.
И странно только мне, что я ране
Не умер от страха и страданий.

О вы, краса и честь всех дам,
Луиза! Я оставляю вам
Шесть грязных рубах, сто блох на кровати
И сотню тысяч моих проклятий.

Тебе завещаю я, милый друг,
Что скор на совет, на дело туг,
Совет, в воздаянье твоих, - он краток:
Возьми корову, плоди теляток.

Кому свою веру оставлю в отца
И сына и духа, - три лица?
Император китайский, раввин познанский
Пусть поровну делят мой дух христианский.

Свободный, народный немецкий пыл -
Мыльный пузырь из лучших мыл -
Завещаю цензору града Кревинкель;
Питательней был бы ему пумперникель.

Деяния, коих свершить не успел,
Проект отчизноспасательных дел
И от похмелья медикамент
Тебе завещаю, германский парламент.

Ночной колпак, белее чем мел,
Оставлю кузену, который умел
Так пылко отстаивать право бычье;
Как римлянин истый, молчит он нынче.

Охраннику нравственных высот,
Который в Штутгарте живет, -
Один пистолет (но без заряда),
Может жену им пугать изрядно.

Портрет, на коем представлен мой зад, -
Швабской школе; мне говорят,
Мое лицо вам неприятно -
Так наслаждайтесь частью обратной.

Завещаю бутылку слабительных вод
Вдохновенью поэта; который год
Страдает он запором пенья.
Будь вера с любовью ему в утешенье.

Сие же припись к духовной моей:
В случае, если не примут вещей,
Указанных выше, - все угодья
К святой католической церкви отходят.