АДЕЛИНА АДАЛИС

В тени чинары тыква подросла,
Плетей раскинула на воле без числа,
Чинару оплела и через двадцать дней
Сама, представь себе, возвысилась над ней.
«Который день тебе? И старше кто из нас?» —
Стал овощ дерево испытывать тотчас.
Чинара скромно молвила в ответ:
«Мне — двести… но не дней, а лет!»
Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день,
Я — выше!.. А тебе расти, как видно, лень?..»
«О тыква! — дерево ответило. — С тобой
Сегодня рано мне тягаться, но постой,
Вот ветер осени нагонит холода, —
Кто низок, кто высок — узнаем мы тогда!»

Слова, которые пошли с делами врозь
И жизнь в которые вдохнуть не удалось,

На дыню «дастамбуй» похожи, как ни грустно:
Она — красавица, душиста, но безвкусна…

Благоразумному указываю путь:
Игральным шариком иль мячиком не будь!

Польстив играющим, в низкопоклонстве пылком
Мяч обращен ко всем лицом, а не затылком.

А ты не сей того, что пожинать не рад.
Те не болтай слова, что самому претят.

О, беспокойство снова и снова!
Дерзкая шутка мира земного!
Где твоя жалость, ветреный идол?
Кто ты — не может выразить слово.
Камень не мог бы вытерпеть столько!
Нет, не знавал я в жизни такого…
Боль причиняешь, вновь покидаешь,
К выходкам резвым вечно готова!
Если умру я в горькой разлуке,
Ты и не вспомнишь смеха былого…
Слез моих жемчуг топчешь ногами:
«Что ж, — отвечаешь, — в этом дурного?»
О, не печалься из-за Камоля:
Быть одиноким вовсе не ново!

Земля весною ранней тобой благоухает,
Тебя едва увижу — печаль моя стихает…
И мне, и всем, и саду лицо твое приятно!
Нарцисс о кипарисе слезами истекает…
Я цветников не слышу: меня благоуханье
Той улицы заветной повсюду настигает…
Чем венчики нарциссов, глаза твои живее!
Их пламя колдовское то жжет, то потухает…
Камоль в лицо такое глядит не отрываясь:
Тебя предпочитая, о розе не вздыхает!

Войско идолов бесчисленно, мой кумир — один,
Звезд полно, а месяц, явленный сквозь эфир, один.

Сколько всадников прославлены в воинствах земных, —
Мой — в красе его немыслимой — на весь мир один!

Что коронам царским кланяться? Сто таких корон —
Прах дорожный у дверей твоих… А за дверью — пир.

Там во сне хмельном покоишься, на губах — вино, —
Два рубина мной целованы, в сердце — мир один…

Власть любви не стерпит разума, царство сердца взяв!
Падишах второй не надобен, мой эмир — один.

Убиенье жертв невиннейших — вечный твой закон.
Что ж, убей! Я всех беспомощней, наг и сир, один.

Не меняй кабак на сборище дервишей, Джами! —
В махалла любви не разнятся, будто клир один!

К вину я в этой жизни привык давно, о шейх!
Чем дальше, тем упорней зовет вино, о шейх!
Мне пить вино приятно, тебе, о шейх, — молиться…
Судить, чей вкус превыше, — не нам дано, о шейх!

Нет, от вина отречься — твоя, аскет, ошибка.
Хоть согласись, хоть думай, что мой совет — ошибка.
Я пью не добровольно: я пью, пожалуй, спьяна,
И, значит, не виновен, что пьяный бред — ошибка!

Вино ты осуждаешь, — я пью, о проповедник!
Любовь ты проклинаешь мою, о проповедник!
Мы бросим ради рая и чашу и подругу, —
Но что нам предлагаешь в раю, о проповедник?

Одно недостижимо никогда:
Спокойствия достигнуть без труда.
Безделье не лекарство, но отрава!
Пусть труд тяжел — в нем нет того вреда,
Пусть даже к смерти приближает, — право,
Безделье всё же худшая беда!

Пусть рок тебя и ввергнет в пасть ко льву,
Не думай — «гибну»! Знай — «переживу»!
Пытайся изловчиться в пасти львиной!
Стремись к освобожденью, к торжеству,
И лев еще придет к тебе с повинной!
В кошмаре — смерть, спасенье — наяву.

Прекрасна жизнь! Какая благодать
Для путников, способных наблюдать
Хорошие обычаи и нравы
И, в очередь свою, пример подать —
Для пользы, для красы и для забавы…
Всё доброе годится, всё под стать!

Увы! Цветок прекраснее всего
В тот крайний миг — удержишь ли его? —
Когда расцвет граничит с увяданьем…
Как с этим быть? Не скажешь ничего!
Взор тешится мгновенным обладаньем…
Благоуханье, вздох… А для чего?

Посмешище! Ты сам тому виной:
Подобен старушонке той шальной,
Что мушку на лицо свое налепит,
В морщинах пудру разотрет слюной…
Беззубые ужимки, сладкий лепет…
…Ты в царедворцы лез? — Очнись, дурной!

Жаль от души лягушечку! Беда,
Коль выпрыгнет из доброго пруда
Не на траву, а вдруг высоко в гору…
Прощай, родная, теплая вода!
Погибнет тварь злосчастная, нет спору,
А как была резва и молода!

Кривому глазу не идет сурьма.
Пусть криводушный, с сердцем безобразным,
Достигнет счастья — спятит он с ума —
Не в полном смысле, — но бесчинствам разным
Откроет путь душа его сама!

Ты хочешь быть на высоте? — Ну что ж! —
Не всякий там блистательно хорош.
Достоинству учись, однако, с толком:
Без лестницы высоко не взойдешь.
Всё от того зависит в деле тонком,
Как ты себя, взбираясь, поведешь!

С той поры, как рожден на свет, мне спасенья в молитвах нет.
И пускай священник зовет — сворочу, не пойду вослед.
А красавица поглядит — славословлю и шлю привет.
У колен ее — мой алтарь, я грудям ее дал обет.

Ко дверям возлюбленной подведите меня скорей!
Обнажите раны мои, покажите ей!
Вместо свеч мои пальцы отрубленные зажгите ей!
Схороните любовью сгубленного у ее дверей!

Детство было похоже
        На звук саламури…
Что ты знаешь об этом?
        Что ты знаешь об этом?
Зрелость нашего поля,
        Сладость нашей лазури
Нам, подросткам безусым,
        Были жизнью и светом.

Как блестели мотыги,
        Всё смелей и упорней
Под землей обнимая
        Кукурузные корни.

Когда в платьице тонком
        Шла девочка мимо, —
Мимо поля и дома,
        Вдоль забора и дыма, —
Мы почтительно, нежно
        Окликнуть спешили.
Что ты скажешь при этом?
        Что ты скажешь при этом?

«Эй, сестра, мы устали,
        Мы уста иссушили.
Дай водички холодной —
        Да в кувшине — с приветом!

Так должна охладиться
        Ключевая водица,
Чтоб кувшин раскололся
        (А теплей не годится).
Мы удержим мотыги,
        А вода пусть прольется, —
Не облей только платье!
        Слышишь? Песня поется.

Это ты — наша песня,
        Это ты — наша прелесть!»
Так у сельских мальчишек
        Песни сельские пелись…
Так мы в детстве любили,
        Веря песням пропетым…
Что ты знаешь об этом?
        Что ты знаешь об этом?