На главную страницу

ЭРИК ГОРЛИН

1916, Петроград – в апреле 1944 года пропал без вести на фронте

Только чудом из его творческого наследия кое-что сбереглось. Он родился в Петрограде накануне переворота, детство его пришлось на годы «Петрокоммуны». Его отцом был известный переводчик Александр Николаевич Горлин, (1878–1939), матерью — англичанка по фамилии Старк. После окончания средней школы в 1936 году поступил на английское отделение филологического факультета Ленинградского университета. Печатался под своей фамилией и под псевдонимом «Старк», состоял в Союзе писателей. При этом был известным в Ленинграде скандалистом, открыто рвался в Англию. По открывшимся недавно данным, «29 апреля 1941 года на заседании комитета ВЛКСМ филологического факультета рассматривалось личное дело комсомольца Э. А. Горлина. Согласно решению комитета он был исключен из комсомола, как не плативший взносов в течение четырех месяцев и за преклонение перед западными странами». После такого в те времена обычно сажали — но «не успели». Он окончил университет, получил диплом с загадочной специальностью «литератор-западник». В начале войны был призван в армию. В апреле 1944 года рядовой Эрик Горлин — по официальным данным — пропал без вести. Лишь одинокий перевод из Киплинга («Плотины») в послевоенные годы многократно переиздавался. Вадим Шефнер вспоминает о своих занятиях в «Молодом объединении» ленинградских писателей в 1938 году и перечисляет тех, с кем учился в нем у Александра Гитовича: «Это Эрик Горлин, Владимир Зуккау-Невский, Анатолий Клещенко, Алексей Лебедев, Владимир Лифшиц, Елена Рывина, Иван Федоров, Глеб Чайкин, Анатолий Чивилихин, Борис Шмидт, Павел Шубин». Анатолий Клещенко был арестован еще до начала военных действий, Алексей Лебедев погиб в 1941 году, Иван Федоров — в 1942. Исчез на фронте и Эрик Горлин. Говорили — попал в штрафную роту. Проверить не удалось. Клялись — Эрика видели в Ленинграде после войны (кто и когда — неизвестно). По данным Г. Подольской, Горлин переводил также и Джона Китса. Еще один представитель поколения переводчиков, павших на Великой Отечественной? О его смерти нет данных нет, но и среди эмигрантов такой человек тоже неизвестен.
Двоюродная сестра Эрика, московская переводчица Л. Г. Горлина, сохранила неизданный, видимо, его перевод из Роберта Сервиса (1874–1958), «Киплинга холодной Канады», лучшего англо-канадского поэта, совершенно неизвестного русским читателям: из-за «Баллады о могиле Ленина» Сервис был наглухо запрещен в СССР, а позже — не было времени вспомнить.


РЕДЬЯРД КИПЛИНГ

(1865-1936)

ПЛОТИНЫ

Не любим рыбную ловлю мы, взмахнуть не умея веслом.
Всё то, чему нас учили отцы, называем мы пустяком,
И в том, во что сердце верить велит, сомневаемся мы всегда.
Мы не верим в хлеб, который едим, нам радость работы чужда.

Смотрите, наши берега и вдаль, и вширь лежат.
Их осушили наши отцы и плотин поставили ряд.
Они оттеснили море назад. То был непомерный труд.
Мы родились, чтоб жить под защитой плотин, но плотины нас не спасут.

А вдали прилив на плотины ползет, всё пробуя пенным ртом.
У шлюзных ворот обгрызая края, он стены обходит кругом,
Волны швыряет, и снова швыряет, жует морской песок...
Мы слишком от берега далеки, чтоб знать, как прилив жесток.

Мы приходим порой, заботой полны, у широких стен шагать.
Все это - плотины наших отцов, и в камне щелей не видать.
Не раз и не два налетали ветра, но мы не боимся ветров -
Мы ходим только смотреть на плотины, плотины наших отцов.

Над соленым болотом, где наши дома под ветром холодным дрожат,
Измученный, жалкий и тусклый блеск струит, умирая, закат.
Будто красный уголь мелькнул в золе, будто искра скользнула там...
Мы отданы морю и ночи во власть, и пощады не будет нам!

У моста на болоте стоит загон, и стада беснуются в нем,
Оглушенные шумом бегущих ног, ослепленные фонарем.
Скорее срывайте замки с ворот, выпускайте на волю стада!
Низины тонут на наших глазах, отовсюду хлещет вода.

Поднимаются волны над верхом плотин, огромны в густеющей мгле.
И пена, летящая с губ морских, крутится по земле.
Морские кони копытом бьют, грозят белизной зубов,
Ломая кустарник, глотая песок, сметая труды отцов!

Хворост велите людям собрать, варить на кострах смолу.
Огонь, а не дым, будет нужен нам, коль рухнут плотины во мглу.
С колоколен велите людям следить (как знать, что покажет заря?) -
Гремящий колокол наверху и веревка в руках звонаря.

Теперь со стыдом в душе мы ждем среди бурлящей тьмы.
Вот это - плотины наших отцов, но о них не заботились мы.
Нам не раз и не два говорили о том, мы в ответ лишь махали рукой.
И погублены жизни наших детей, и нарушен отцов покой.

.............................................................................................

Мы ходим по краю разбитых плотин, а море шумит вдали.
Для нашего блага, для выгоды нашей их наши отцы возвели,
Но выгоды нет и спокойствия нет, беззаботность пройдет, как дым…
И самый город, где жили мы, покажется нам чужим.

АЛЬФРЕД НОЙЕС

(1880–1958)

РАЗБОЙНИК

Выл ветер среди деревьев, стонала ночная мгла,
Полосою лунного света дорога в полях легла,
Луна туманной галерой в пене туч плыла, высока,
И разбойник тихо подъехал,
                Тихо, тихо, —
Разбойник тихо подъехал к дубовым дверям кабака.
На лоб надвинута шляпа, кружева на груди лежат,
Из бархата винного цвета был сшит дорогой наряд,
Его брюки из мягкой кожи, ботфорты его длинны;
Он ехал, блестя перстнями,
                Пистолеты его блестели,
И рапира его блестела при ярком свете луны.
По камням загремели копыта, он въехал во двор, во тьму,
Хлыстом ударил по ставню, но никто не вышел к нему;
Тогда засвистел он песню, и окно над ним поднялось,
Там Бетти, дочь кабатчика,
                Черноглазая дочь кабатчика,
Вплетала красную ленту в пряди длинных черных волос.
Скрипнула тихо калитка, темнотой был охвачен дом,
Где конюх Тим подслушивал с перекошенным, бледным лицом,
Взлохмачен, глаза безумны, и не было больше сил:
Любил он дочь кабатчика,
                Красногубую дочь кабатчика,
И он молча стоял и слушал, как разбойник ей говорил:
«Я очень спешу, дорогая, мне один поцелуй подари,
Но с желтым золотом я к тебе вернусь еще до зари;
Ну, а если будет погоня, и с поводьев не снять руки,
Я вернусь при лунном свете,
                Жди меня при лунном свете,
Я приду при лунном свете, всем дьяволам вопреки!»
И она распустила косы, но до окна не достать,
И она распустила косы, чтобы мог он лицо купать
В этом черном, душистом потоке, что струился к нему на грудь,
Он ласкал его в лунном свете,
                (Волны черные в лунном свете!)
Тронул шпорой коня в лунном свете и умчался в далекий путь.
Он не пришел на рассвете, и в полдень он не пришел,
А в пурпурный час заката, когда месяц еще не взошел,
Когда, словно лента цыганки, золотилась дорога слегка,
В красных куртках пришли солдаты, —
                Солдаты, солдаты, —
Короля Георга солдаты пришли к дверям кабака.
Отцу ничего не сказали, только вылакали вино,
Дочь связали и рот ей заткнули, приказали глядеть в окно;
И двое с ней рядом встали, — мушкет в руках заряжен.
Смерть глядела из темных окон, —
                И страданье в одном из окон, —
Ведь была ей видна дорога, по которой прискачет он.
Прикрутили стоймя к кровати, смеясь, целовали ее;
И дулом ей в грудь уперлось прислоненное к ней ружье.
«Сторожи!» — А в ушах звенели слова смертельной тоски:

Я вернусь при лунном свете,
                Жди меня при лунном свете,
Я приду при лунном свете, всем дьяволам вопреки!


Она напрягала руки, — успеть бы до лунной поры!
В темноте изгибались пальцы, от пота и крови мокры.
Часы ползли, словно годы, а веревка, как сталь, крепка.
Но вот, как пробило полночь,
                Вдали как пробило полночь,
Ее онемевшие пальцы, наконец, коснулись курка.
Ее пальцы курка коснулись, — значит, можно теперь отдохнуть!
Она встала, как на карауле, и дуло уперлось ей в грудь.
Молча она стояла, жадно глядела она
На дорогу под бледной луною,
                Пустую под бледной луною,
И стук влюбленного сердца подслушивала луна.
Тлок-тлок, тлок-тлок! — Чуть слышно на дороге подковы стучат;
Тлок-тлок, тлок-тлок — в отдаленьи... Почему же солдаты молчат?!
По дороге под бледной луною, по изгибам холмистых гряд
Разбойник тихо ехал, —
                Тихо, тихо, —
Она неподвижно стояла посреди поджидавших солдат.
Тлок-тлок, в холодном мраке... тлок-тлок в ночной тишине.
Ближе подъехал он, ближе... Лицо ее было в огне,
Глаза широко раскрыла, вздохнула в последний раз...
Палец дрогнул в лунном свете,
                И выстрелом свет раздроблен,
Грудь раздроблена в лунном свете, и жизнь оборвалась.
Он вздрогнул, коня пришпорил и скрылся в густую мглу.
Он не знал, кто стоял над мушкетом, на залитом кровью полу!
И только наутро узнал он — и серость на щеки легла, —
Как Бетти, дочь кабатчика,
                Черноглазая дочь кабатчика,
Ждала его в лунном свете и во мраке там умерла.
Назад, как безумец, он мчался, белела пыль по пятам,
Рассекая рапирой ветер, он проклятья слал небесам...
Окровавлены были шпоры, и луна золотилась едва,
Когда в него пулю всадили,
                Как в собаку пулю всадили,
И лежал он в крови на дороге, и на пыльной груди — кружева.
И все еще в зимнюю ночь твердят, когда тонет ночная мгла,
Когда полосою лунного света дорога в полях легла,
И луна туманной галерой в пене туч плывет, высока,
Подъезжает разбойник тихо.
                Тихо, тихо,
Подъезжает разбойник тихо к дубовым дверям кабака.
Гремят по камням копыта. Он въезжает во двор, во тьму,
Хлыстом ударяет по ставню, но никто не выходит к нему;
И тогда свистит он песню, чтоб окно над ним поднялось,
Где Бетти, дочь кабатчика,
                Черноглазая дочь кабатчика,
Вплетает черную ленту в пряди длинных черных волос.


РОБЕРТ СЕРВИС

(1874-1958)

СОН

Огнём костра уныло освещен,
Сидел забытый Богом человек.
Вокруг себя пустыню видел он,
Где ивы блеклые да голый снег.
Он кожаный в руке держал мешок,
Смотрел, не видя, как плясал огонь,
Тяжелый, желтый золотой песок
Пересыпая в жесткую ладонь.
Весь пот и кровь его тоскливых дней,
Тяжелых дней проклятая цена…
Набил он трубку и забыл о ней.
Так шли часы. Стемнело. Тишина.
У маленького дымного костра
Он спал, не просыпаясь, до утра.
Когда к нему сквозь падающий снег
Пришел с ружьем и встал невдалеке
Высокий молчаливый человек
С глазами волка, с шрамом на щеке.

...............................................

А спящий видел сон: в сырую ночь
Торопит он вспотевшего коня.
Как он устал! Спеша ему помочь,
Блеснули два приветливых огня.
Кабатчик, подозрителен и зол,
Его впустил, засовы отведя,
И в комнату унылую привел
Пришельца… Тот, немного погодя,
В камин углей подбросить приказал,
Подать вина… Еще вина. Живей!
Наполнил он и поднял свой бокал,
И заметалось скопище теней…
Как он устал! Но это ничего.
Георг – король, а Карл в бою разбит.
В глазах его сияет торжество,
Гинеями кошель его набит.
Он взял свечу. Дубовую кровать,
В углу приметив, завалился спать.
Кабатчик ждал. И вот пришел наверх,
Сжимая нож в протянутой руке,
Высокий молчаливый человек
С глазами волка, с шрамом на щеке.

................................................

Лежавшему в кровати снился сон,
Холодной тьмы зияющий провал.
Он в подземелье мрачном заточен,
Соперник жалкий восторжествовал.
Судил его, собрав войска свои,
И был тот суд несправедлив и скор,
И в торопливом шепоте судьи
Он уловил смертельный приговор.
Что ж, смерть так смерть, коль нет иных путей,
Но он король, и как король умрет…
Цепь холодна, и, прислонившись к ней,
Крестовый вспоминает он поход:
Враги бегут смятенною толпой,
Их не спасут ни доблесть, ни Аллах.
Стучат мечи, идут солдаты в бой
С железными крестами на щитах…
Он вспоминал минувшие года.
Им не вернуться больше никогда.
И сон смежил края усталых век…
Вошел палач, неся топор в руке, –
Высокий, молчаливый человек
С глазами волка, с шрамом на щеке…

................................................

Прикованный к стене увидел сон:
Он жил в пещере теплой и сухой.
Темнел вокруг, рекой пересечен,
Безлюдный край, дремучий край лесной.
В тиши пещеры часто он сидел,
Дремал под теплой ласкою огня
Иль делал наконечники для стрел,
Ножи из желтоватого кремня.
Охотником великим он прослыл,
Немало волчьих и тигровых шкур
Он в глубине пещеры накопил,
А сам он был тяжел, мохнат и хмур.
Однажды в ночь медведя затравил,
И, шкуру сняв, он отдохнуть решил
И под скалою лег на талый снег.
Он не слыхал, как подошел к реке
Высокий, молчаливый человек
С глазами волка, с шрамом на щеке.
Его сосед, завистливый и злой,
Давно за ним с опаскою следил,
И вот валун, нависший над скалой,
Он на голову спящему свалил.

.................................................

Проснулся спящий, громко застонал,
Взнесен топор над сонной головой,
С глазами волка перед ним стоял
Его палач, высокий и худой.

................................................

И вновь проснулся. Близкой смерти дрожь
Его трясла. Увидел он в тоске
С размаху опускающийся нож
Кабатчика со шрамом на щеке.

................................................

И вновь проснулся. И увидел он
Ружейный ствол над самой головой.
Он встать хотел. Но был курок взведен,
И грянул выстрел резкий и сухой…
Задумчиво смотрел на алый снег,
На золото, лежащее в руке,
Высокий молчаливый человек
С глазами волка, с шрамом на щеке.

СТРАНА, ЗАБЫТАЯ БОГОМ

Долины дикие пусты.
Закат сгорает, одинок.
И гор надменные хребты
Тихи, как смерть, сильны, как рок.

Закат пылающий умрет,
В долины сумерки сойдут;
Уперлись горы в небосвод –
Их звезды жадно стерегут.

Худой, под выпуклой луной,
Пронзая бархат тишины,
Шлет волк свой заунывный вой
Злой дух отверженной страны.

О прокаженная страна!
Как в волчьем вое глубоки
Вся ненависть, чем ты сильна,
Вся крутизна твоей тоски.

БРОДЯГИ

Есть люди, которым жизнь тесна.
Им трудно на месте жить;
Прощайте, друзья и родная страна, –
Уходят они бродить.
Скитайся в степях, по рекам плыви,
Срывайся с гор голубых!
Проклятье течет в их цыганской крови,
И отдыха нет для них.

С их силой и мужеством, с верностью их –
Только цель в этой жизни имей.
Но они забывают о целях своих
В поисках новых вещей.
«Если б только нашел я место свое,
Я б себя показал тогда».
Так они говорят... Но напрасно все,
И без пользы проходят года.

И каждый забудет, бросаясь вперед,
Что одной быстротой не возьмешь,
Что только спокойный, упорный ход
Для жизненной гонки хорош.
И каждый забудет, что юность прошла,
Пока не заглянет во тьму,
Где надежды его сожжены дотла.
Где правда открылась ему.

Проиграл он игру, проиграл игру
Дошел до больших потерь.
Жестоко жизнь подшутила над ним.
Ну что ж, посмеемся теперь.
Ха, ха! Ведь погибших душ не счесть,
Не ему удача дана.
Он пропащий навек, он такой человек,
Для которого жизнь тесна.

МОЯ МАДОННА

Я проститутку домой привел.
Как прекрасен лица овал!
Я велел ей сесть за рабочий стол
И картину с нее написал.

Я в виде мадонны ее написал,
Я скрыл следы ремесла.
И облик на сером холсте предстал
Той, какой она быть могла.

Она рассмеялась: какой в этом прок?
Но, глаз не сводя с холста,
Шептал восхищенный работой знаток:
— Мария, мать Христа.

Я прибавил сиянье над головой
И снес картину в собор.
Я продал мадонну, и в нише стенной
Висит она до сих пор.

СЕРДЦЕ САРДО

Туда, где хребты могучих гор оскалились на луну,
Туда, где тюленьи стада стерегут Забытую Богом Страну,
Где реки ломают зеленый лед, встречая свою весну;

Где в нерушимой вовек тишине сиянье в ночи горит,
Фиолетовым, розовым, желтым огнем взлетая в ночной зенит
Где в промерзлой тундре лиловый мох под снежным покровом лежит;

Туда, где, сползая к морским волнам, грохочут громады льда,
Где в окрашенных кровью заката ручьях кипит и бурлит вода,
В тот край отправляюсь я снова бродить и не вернусь никогда.

...............................

Необъятные дали меня влекут и над волей моей властны;
Это золота зов, это холода зов, это зов ледяной страны.
О бессмертный бог бескрайних дорог, как улицы эти тесны!

Мне тошно от лживости вашей страны, от ханжеских ваших слов,
Я жажду жизни грубой, простой. В тот край я уйти готов,
Где глядишь и глядишь в необъятную тишь первобытных седых снегов.

Я готов сразиться с дикой страной. не терпящей слабых людей
Где решается в честном, открытом бою – кто из двоих сильней.
Встав лицом к лицу с этой голой страной, я считаю ее своей.

Это голос крови тревожной моей, это север меня зовет.
Я сражался с ним, я иду к нему, сквозь бури, сквозь свет и лед,
Но победа за ним, и настанет день, когда Север меня убьет.

Так волки вступают в смертельный бой, который не знает ничьей,
Где слабейший падает в бурый снег, захлебнувшись кровью своей.
Так вот и я свою смерть найду во мгле полярных ночей.

ДОРОГА В НИКУДА

Ты помнишь ли, товарищ, как вместе мы бродили,
Как пели песню странствий, что вечно молода,
Смеялись над законом, дрались и виски пили,
Скитаясь по дороге, дороге в Никуда?

Тогда нас ожидали заманчивые дали,
Тогда мы были молоды и веселы всегда,
Когда, устав от странствий, мы трубки набивали,
Закатом любовались на дороге в Никуда.

Увы, дорога в Никуда нам славу не сулила,
А нищету и горе в темные года.
Но весело мы шли по ней, свобода нас манила,
И знал ли кто-нибудь, о чем мечтали мы тогда,
Когда вперед влекла нас неясная дорога,
Тяжелая дорога, дорога в Никуда.