На главную страницу

АБРАМ ГОЗЕНПУД

1908, Киев - 2004, СПб

Искусствовед, литературовед, музыковед, переводчик, сценарист, педагог. В его творческом наследии - около пятисот разнообразных исследований в области музыки и литературы, в том числе - классическая семитомная история русского оперного театра. Трижды Гозенпуду приходилось заново строить свою жизнь: в 1941-ом он уходил пешком из родного Киева, чтобы, вернувшись, оказаться изгоем перед лицом "антикосмополитической" кампании. Несколько лет ему пришлось жить фактически на полулегальном положении в Москве, где его приютили и защищали от произвола великие Москвин и Качалов, затем - после очередного доноса - вновь очутился в Киеве, откуда под угрозой скорого ареста сумел бежать в Ленинград. Там он преподавал в Театральном институте, занимался исследованиями в архивах и библиотеках, в том числе, в Пушкинском доме, где защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора филологических наук. В 1958 году в Ленинграде была издана книга Конрада Фердинанда Мейера, составленная и отредактированная Гозенпудом, - в ней отыскались и несколько его поэтических переводов (в довоенные годы Гозенпуд тоже много переводил, но в основном на украинский язык).


КОНРАД ФЕРДИНАНД МЕЙЕР

(1825-1898)

МРАМОРНЫЙ МАЛЬЧИК

В кущах Капулетти древней вилы
Мраморный божок открыт был милый.
Вот и мастер Симон приведен.
Что за бог - пускай рассудит он.

И, седые опустив ресницы,
Мастер тайну разгадать стремится.
С ним Джульетта девочка. Она
В созерцание погружена.

"Мальчик, кто ты? Бог ли ты всесильный?
Вышедший из тьмы на свет могильной…
Ты крылат и с факелом в руках!
Ты Амур, царишь во всех сердцах?"

Мастер, детской речи не внимая,
Статую упорно изучая,
Молвит тихо: "Факел гасит он,
Этот мальчик - смерти вечный сон".

КРОШКА БЛАНШ

При дворе Наваррском в дни былые
Жизнь текла, как в сказке, своевольно,
То в личине радости, то страха,
С увлекательным рассказом сходно
Или выдумкой пустой и лживой.
Ко двору прибывший на побывку,
Капитан Плесси сидел в театре.
Девушка, покинутая милым,
Умирала в пьесе, а в финале,
Превратясь в надгробье, возлежала
Бледная на собственной могиле,
И над ней любовник горько плакал.
Чудо! Вдруг она встает живая.
Капитан Плесси назавтра вышел
В сень густую замкового сада,
Думая о Бланш, прелестной крошке:
Он ее легко увлек и бросил.
Что белеет там средь кипарисов?
На гробнице крошка Бланш уснула.
Можно прочитать на постаменте:
"Грезит Бланш, покинутая милым".
"Встань, дитя, - к ней капитан взывает, -
Сбрось скорее белые одежды!
Крошка Бланш, ты не шути со смертью".
Мрамор нем. И мрамору подобна
Девушка. Она мертва и вправду.

СТАРАЯ ШВЕЙЦАРСКАЯ ГВАРДИЯ

Они, громыхая, идут через зал,
Что кистью своей Рафаэль расписал,
В расшитых одеждах, верны старине,
Как будто их рог призывает к войне.

"Святейший отец, благочестья оплот!
Так дальше нельзя, дело так не пойдет!
На угле урезывай, свечи жалей.
С швейцарцами только скупиться не смей.

Бог, давший нам папу, нам дал и доход:
Одиннадцать талеров каждый берет.
Священный закон - не пустые слова,
Мы будем бороться за наши права.

Святейший отец, мы ведь очень скромны,
И предкам швейцарским подобны сыны.
Но если хотят у нас силы отнять,
То мы, словно львы, начинаем рычать.

Светлейший отец, подавай нам деньгу.
Иль скарб твой достанется в руки врагу.
Тьфу! Адские топи и грохот громов!
Апостольский трон твой мы пустим с торгов!"

И крестится в страхе святейший отец,
Он нехотя лезет в карман наконец.
И львы превращаются в агнцев опять:
"Даруй нам, святейший отец, благодать".

*При восшествии Льва XIII на апольстольский престол, в Ватикане произошел небольшой дворцовый мятеж, вызванный тем, что скупой папа не выплатил швейцарцам обычного жалованья. (Прим. автора)

ЛЕТА

Снилось мне: по глади вод спокойной
Челн без весел и руля плывет;
То закат пылает в выси знойной
Или новый день в волнах встает?

И венчает лотос благородный
Юношей, а девы на челне
Все из чаши пьют поочередно,
И несется песня по волне.

Ничего печальней и милее
Песни той я в жизни не слыхал.
Я узнал тебя по нежной шее
Голос твой из хора я узнал.

Бросился я в воду, и застыла
Кровь моя, так холод был жесток.
Я напряг слабеющие силы
И настиг медлительный челнок.

К чаше круговой припасть устами
Твой пришел, любимая, черед.
Ты сказала взором, не словами:
"Пусть забвенье сердце обретет".

И тогда стремительно у милой
Вырвав чашу, бросил я в поток,
Вижу: тень румянца озарила
Неподвижно-бледный мрамор щек.

Целовал тебя, молил смятенно,
Были холодом твои уста.
Вдруг исчезла ты, и я мгновенно
Вспомнил и во сне, что ты мертва.