ВЕСНА

Сильней войны – о ужас и бессилье,
когда с тяжеловесностью совиной
бомбардировщик распластает крылья
над обреченной хижиной невинной, –

ты вдохновляешь поле новой былью,
поклоном счастью, песней соловьиной.
С гор на багровый лед, на степь бобылью
бегут ручьи веселою лавиной.

Пока в горах рокочет эхо глухо,
и в дыме взрыва море пополудни,
и скорбный вопль сирен терзает ухо, –

неутомимо ты вплетаешь в будни,
о фея счастья, ласкою для слуха
печальный звон твоей пастушьей лютни!

РАССВЕТ В ВАЛЕНСИИ
(С башни)

Опять порывы мартовского ветра
на чердаках домов приморских. Льется
по перьям голубя сиянье спектра.
В саду – огромные тюльпаны… Солнце!

Шар пламени восходит постепенно
из мглы лиловой в небе левантинском.
Кипенье синьки, серебра и пены
и белый парус на море латинском!

Валенсия, я счастлив петь, мне дорог
твой мир обильных весен, небывалых,
посадки риса, рос цветущих шорох.

Укрощена река в твоих каналах,
смиренен бог морской в твоих озерах,
кентавр любви в плену соцветий алых!

* * *

Опять рукой врага, земля родная,
меж двух морей звучащая цевница,
чрез горы, степь проведена граница
фронтов, войны от края и до края.

Вновь жалкий враг, от жадности сгорая,
спешит смолоть зерно твоей пшеницы,
и сок твой винный выжать, и врубиться
в столетний мрак твой, роща вековая!

Испания печали, снова, снова
и ветер и волна разносят слово
предательской той песенки постылой.

Постыдное забвенье в Божьих храмах,
и поле, стынущее в горьких шрамах.
Всё продано, всё смято грубой силой!

ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА

(1898–1936)

АРЕСТ АНТОНЬИТО ЭЛЬ КАМБОРЬО
НА ДОРОГЕ В СЕВИЛЬЮ

Антоньо Торрес Эредья,
сын Камборьо – стройный, рослый,
на бой тореро в Севилью
шагает с ивовой тростью.
Смуглей, чем зеленый месяц,
шествует неторопливо,
и меж бровей его блещет
вихор с вороным отливом.
На половине дороги,
нарезав лимонов спелых,
швырял их небрежно в воду,
чтоб золотой ее сделать.
И в половине дороги
за темным ветвистым вязом
жандармами путевыми
он был захвачен и связан.

*

День покидает долины,
от моря уходит в горы,
на плечо накинув вечер –
длинный плащ тореадора.
Оливы жаждут прохладной
темной ночи Козерога,
и навстречу бриз, как всадник,
скачет по горным отрогам.
Антоньо Торрес Эредья,
сын Камборьо – стройный, рослый,
между пяти треуголок
идет без ивовой трости.
– Антоньо, кто ты такой?
Если сын и внук Камборьо,
пусть брызнут пять струй кровавых
фонтаном перед тобою!
Нет, видать, ничей не сын ты,
не взаправдашний Камборьо, –
кончились давно цыгане,
что шли одиноко в горы!
Древние ножи покрыты
горькой ржавчиной и тленом.
В девять вечера приводят
цыгана к тюремным стенам.
Между тем жандармы тянут
лимонад свой неизменный.
В девять вечера скрывают
цыгана в тюремных стенах.
Между тем небесный купол
блещет мокрым конским крупом.

ДРАКА

Блистая во мгле оврага,
альбасетские навахи,
красивы от вражьей крови,
словно две рыбы сновали.
Грубый луч игральной карты
кроет в сумерках зеленых
профили всадников гневных
и лошадей разъяренных.
Две согбенные старухи
плачут в оливковой тени.
Обезумев, бык раздора
лезет на крутые стены.
Черные ангелы носят
снежную воду с бинтами.
Ангелы с крылом-навахой
из той альбасетской стали.
Хуан Антоньо де Монтилья
в пропасть валится, как камень.
Лик его белее лилий
и гранат между висками.
И над той дорогой смерти
крест огня встает, сверкая.

*

Сеньор судья и жандарм
показались за маслиной.
Кровь скользящая стонала
немою песней змеиной.
– Сеньоры жандармы, драка
древнего происхожденья!
Умерло четверо римлян
и пятеро карфагенян.

*

Помешанный от смоковниц,
от шумов жарких и странных,
упал без памяти вечер
всадникам на бедра – раны.
Черные ангелы реют
в алом закатном мерцаньи.
Ангелы с косой цыганки,
с оливковыми сердцами.

ЛУНАТИЧЕСКИЙ РОМАНС

Зелень, ты мила мне, зелень.
Зелень ветра, зелень листьев.
Корабль на море ночном,
конь на горных склонах мглистых.
Опоясанная тенью,
возле перил она дремлет –
зелены кожа и косы,
а взор холодный серебрян.
Зелень, ты мила мне, зелень.
Цыганка в лунном мерцанье.
Вещи ее видят, видят,
для нее – незримы сами.

*

Зелень, ты мила мне, зелень.
Звезды в морозном узоре
пришли со смолою тени,
открывшей дорогу в зорю.
Смоковница трет свой ветер
наждаком ветвей шершавых,
и гора горбатой кошкой
щетенит свои агавы.
Кто ж появится?
Откуда?
Следует своим балконом,
зелены кожа и косы
в дремотном море зеленом…
– Друг, хочу я поменять
моего коня на дом твой,
на твое зеркало нож мой,
на твой плащ седло с котомкой.
Друг, я, истекая кровью,
мчусь от перевала Кабра…
– Если б мог я, эту мену
мы б свершили, мальчик храбрый.
Только я теперь – не я
и в доме своем не властен.
– Друг, хочу я умереть,
согретый последней лаской,
на своей железной койке
с чистой простынью голландской.
Или ты не видишь раны,
разорвавшей мое тело?
– Триста смуглых роз пылают
на твоей сорочке белой.
Твоя кровь кипит и хлещет
и стынет смертной истомой.
Только я теперь – не я,
не мой дом уже и дом мой…
– Дайте мне пройти хотя бы
к этим высоким перилам!
Дайте же пройти мне, дайте,
к этим зеленым перилам!
Перилам луны безмолвной,
где слышно, как плещут волны.

*

Поднимаются два друга
на этот балкон зеленый,
оставляя след кровавый,
оставляя след свой слезный.
Горят фонарики жести,
играя у крыш на гранях.
Тысяча стеклянных бубнов
в кровь раннюю зорю ранят.

*

Зелень, ты мила мне, зелень,
зелень ветра, зелень листьев.
Встали у перил два друга.
Ветер, освежая лица,
жжет им губы редким вкусом,
медовым, мятным, миндальным…
– Друг, скажи мне, где, скажи мне,
дочь твоя с лицом печальным?
Сколько раз тебя ждала б,
сколько раз ждала и раньше –
свежесть кожи, темень прядей
на этой лунной веранде!

*

На просторе водоема,
качаясь, цыганка дремлет.
Зелены кожа и косы,
а взор холодный серебрян.
Льдинка луны ее держит
над водною гладью шаткой.
Ночь доверчиво склонилась
над маленькой той площадкой.
Орава жандармов пьяных
в дверь закрытую стучится.
Зелень, ты мила мне, зелень.
Зелень ветра. Зелень листьев.
Корабль на море ночном.
Конь на горных склонах мглистых.

ВАСИЛИЙ ЕРОШЕНКО

(1890–1952)

МОЙ ОГОНЬ

Я зажег в своем сердце огонь,
Даже шторм не затушит его,
Поднял жаркое пламя в груди,
Даже смерть не задушит его.
Грей, огонь мой, пока я живу,
Пламя, вечно сияй над землей!
Мой огонь – это к людям любовь.
Пламя – жажда свободы святой.

ЛЮБОВЬ К ЛЮДЯМ

Я зажег в моем сердце костер –
С ним и в бурю не будет темно.
Я в душе моей пламя простер
И умру – не угаснет оно.
Лей, костер, ласку жизни и новь!
Вейся, пламя, бессмертно горя!
Мой костер – к людям мира любовь.
Пламя – вольного Завтра заря.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Сна не знает бедный мальчик –
Ночи напролет,
Погремушку бросив, плачет,
Горько слезы льет.

Или глянуть он боится
В этот сумрак злой –
Что-то страшное таится
За глухою мглой?

Как дрожит он... Сын Китая,
Милый мальчик мой,
Что страшит тебя, влетая
В дом с ночною тьмой?

То ль японец к колыбели
Встал с ружьем опять?
То ль с дубинкой? снова белый
Избивает мать?

Милый мой, в года глухие
Свой закон и суд:
Если мы не бьем – другие
Нас с тобою бьют.

Если ты, как в страшной сказке,
В жизни не найдешь
Карт, вина, дешевой ласки –
Радости на грош?

Только скорбный и поникший,
Прокляв белый свет,
Повезешь до гроба рикшей
Груз тяжелых лет.

Ты не первый! В дни глухие,
В ночи тяжкой тьмы,
Раз не возят нас другие –
Сами возим мы!

Жалкий скарб за век рабочий
Наживешь с трудом –
Враг разграбит край твой отчий
И сожжет твой дом.

Дочь погубит в злом разгуле,
Заберет мальца –
И потянет новый кули
Лямку до конца.

Ты не первый в горе рабьем,
Милый мальчик мои!
Если мы с тобой не грабим –
Грабят нас с тобой!

Говорят, на свете волчий
Царствует закон –
Телом, духом правит молча
И жестоко он.

Над тобою вечной тенью
Будет он витать,
Ты оплачешь день рожденья
И родную мать.

Ты не первый в этом мире...
Видно, в черный час
Нас с тобой на свет родили,
Не спросив у нас.

Спи, как все другие дети
Спят в ночной глуши.
Тихо дремлют все на свете
В люльках малыши...