На главную страницу

ПАНТЕЛЕЙМОН ПЕТРЕНКО

1908, близ Киева – 1936, утонул в Куре, Грузия

Еще в детстве переехал в Грузию, где сначала жил в Батуми, а с 1932 года – в Тбилиси. Молодой поэт писал и на украинском и на русском языках; много занимался поэтическим переводом. Им были выполнены переводы стихотворений французских символистов (Ш. Бодлера, П. Верлена, А. Рембо и др.), насколько можно судить, частью на русский, частью на украинский язык; переводил он также грузинских, армянских, азербайджанских поэтов. В начале тридцатых годов Петренко взялся за перевод поэмы Руставели. Однако жизнь поэта оборвалась трагически: в 27 лет он погиб, упав в бурлящую Куру. Мать не выдержала и потеряла рассудок. Ее надгробие в Тбилиси стало памятником матери и сыну. К сожалению, из 1587 строф поэмы Петренко не успел перевести 141; перевод был закончен репрессированным позднее поэтом Борисом Бриком. Книга грузинского поэта и филолога Рауля Чилачавы о Петренко на русском языке вышла в 1985, в Ленинграде, 100-тысячным тиражом. Работы Петренко распылены в периодике начала тридцатых годов, многое, очевидно, не издано – однако сохранившиеся крохи архива собрал упоминавшийся Рауль Чилачава. Нам удалось найти два перевода Петренко из величайшего поэта Грузии XVIII века, известного под псевдонимом «Бесики» (Виссариона Габашвили). Видимо, стихи придворного поэта грузинских царей проскользнули в печать почти по недосмотру цензуры.


ВИССАРИОН БЕСИКИ (ГАБАШВИЛИ)

(1749–1791)

ТЕЛО ТОПОЛЯ

Тело тополя до боли довело влюбленный взгляд.
Смертоносно-произвольно волны локонов блестят.
Снятся брови и ресницы или явью взор объят?
Уст коралл и лал и пламя… Я сожжен огнем услад…
Не минуй – милуй могилу, лунный лик велик и свят!

Глаз твоих нарцисс, мерцая, леденит и пламенит.
Шеи ствол хрустальной зоркой, золотой змеей обвит.
Прелесть родинок таится в блеске ласковых ланит.
Двуединство апельсинов тело бешенством полнит.
И пылает, привлекая, ливень пламенных молитв!

К небу ветки молодые поднимаются вдвоем.
Это ладан для закланий! Пальцев мраморен излом!
Стан всю землю изумляет – нежным выращен лучом,
Сколько новых тыщелетий за твоим росло челом,
А потом все дни развеял на чужбине бурелом…

Губы-розы, грустно грезят без росы мои уста,
Но не глянет быстрый образ в эти скорбные места.
Сердце сравнивать устало – мечет меч в него мечта.
Где расти мне, если дымной далью скрыта красота?
Область плена белостенна, ненавистна и пуста.

Как мое воображенье, серп ущербный оробел –
Чуждой жизни жаждет, чтобы мгла вошла в ее пробел.
Все влюбленные, сойдитесь, чтоб оплакать мой удел,
Ведь убитому любовью – время темный дать надел,
Чтобы жизнью пораженный жар в могильной мгле дотлел…



О КОЛЕСНИЦЕ

Вроде бега небес колесницы разбег,
Но не долог ее легкий путь или век.
          Как догнать роковую?
          Как достичь поцелуя?

Колесницы лицо, сладкой песней маня,
Словно лодку на вал зашвырнуло меня.
          Порождая стремниной,
          Двадцать бед из единой.

К счастью, в гости влечет колесница услад,
Чьи дары, как раба, по дороге разят.
          Лег я, сброшенный строгой
          Далеко за дорогой.

Вот на спинке лицо появилось у ней,
Дружно к ребрам ее жмутся спины чертей.
          Это время, маня,
          Убивает меня.