На главную страницу

СЕРГЕЙ СЕВЕРЦЕВ

1924–1991

Его отцом был прекрасный художник – Леонид Евгеньевич Фейнберг, в наследство Северцев получил, пожалуй, лучшее из виданных мной собрание акварелей Максимилиана Волошина, такого не было даже в доме Шервинских. Придя к Северцеву, гость неизбежно первые десять минут не воспринимал хозяина – акварели на стенах поражали. Северцев не обижался, он скорей гордился, дожидался – когда гость придет в себя, потом приступал к общению. Восточную лирику и эпику Северцев переводил километрами, из-за этого он терял читателя. Назым Хикмет высоко оценил переводы Северцева из Поля Элюара, были и другие столь же достойные отзывы, – но даже от “избранной” книги Северцева “Спелые грозди" (М., 1981, серия “Мастера художественного перевода”) на 90 процентов веет заданностью, заказанностью работы. Однако стопроцентностью публикаций, как Гинзбург или Корнеев, Северцев вовсе не был обеспечен, редактору он приказать ничего не мог, он писал собственные стихи “в стол”, даже “в стол” переводил – для переводчика восточной поэзии с подстрочника случай очень редкий. Среди его восточных переводов вполне достаточно таких, от которых “болит голова” (как сказал Тарковский), но немало и таких, от которых испытываешь эстетическое удовольствие.


ИОГАННЕС Р. БЕХЕР

(1891–1958)

ТИХИЙ СОНЕТ

Тишина – вдоль всех дорог,
Вдоль долин зеленых.
Даже ветер спать прилег
В неподвижных кронах.

Чуть колеблется трава,
Погружаясь в дрему.
Стадо тянется едва,
Направляясь к дому.

Тишина в свои же сны
Хочет погрузиться,
И встают из тишины
Канувшие лица.

Всё поет, клоня ко сну:
– Возвращайся в тишину!

ЖЕНЩИНА У МОРЯ

Каждым утром здесь ее встречали,
Где высоко берег поднялся.
Здесь она стояла – знак печали,
В черный плат закутанная вся.

Трижды молча руку поднимала,
Проводя незримую черту,
Трижды низко голову склоняла
И опять глядела в пустоту.

Три погибших сына – три поклона,
И казалось: пенясь на просторе,
С каждым всплеском море к ней несло
Три в пучине потонувших стона...

Так она смотрела через море,
Рея вдаль, как черное крыло.

ДЖОНАТАН КАРИАРА

(1935–1993)

ЛЕОПАРД

Леопард поселился на дереве муу,
Что растет возле самой моей ограды.
Он за нами следит – и под жгучим взглядом
Мои овцы пятнистых ягнят рожают.
Да и жены мои осторожней ходят
И стараются юбки стянуть потуже,
Потому что боятся пятнистого зверя
И его разбойничьих глаз боятся.
Лишь когда над лесом луна всплывает,
Плодоносная, круглая, золотая,
Мои жены спускаются по тропинке
И купаются в нашей бурливой речке –
Ледяною горной водою плещут
На свои молодые, острые груди,
И резвятся, и брызжутся, и хохочут,
Затевают шутливую перебранку.
Я же в хижине остаюсь на страже:
Леопард сидит на дереве муу,
Мне бы дерево это срубить поскорее,
Да уже нельзя к нему подступиться,
А мой враг уж на нижний сук перебрался,
Что над самой хижиной нависает,
Я хожу напряженный, и глажу бедра,
И молюсь, готовясь к жестокой схватке.
Леопард притаился над нашей кровлей,
Он следит за женщинами моими,
Я зову его братом единокровным
И зову его старшим, чтоб не сердился.
Но в ответ только щурится он с презреньем,
Бьет хвостом, поднимает голову дерзко,
Я же чувствую: сердце мое бессильно,
Будто старый меч, заржавевший в ножнах.
Да и жены меня уважать перестали
И, когда над лесом луна всплывает
И сова призывает к любовным ласкам,
Лишь насмешливо поджимают губы,
И хотя за водой по-прежнему ходят
Да и сладкий тростник по-прежнему рубят,
Но из рога, когда угостить их желаю,
Не хотят пригубить хмельного пива.
Нет мне больше жизни в моем жилище,
Днем и ночью гложет меня тревога,
Словно кто-то ограду мою шатает,
Чтоб меня убить, а добро разграбить.
Моя сила подрублена, кровь иссохла,
Мои жены и вовсе от рук отбились –
На поклон к пятнистому зверю ходят
Да украдкой ягнят для него таскают.
Леопард поселился на дереве муу –
Он над самой хижиной нависает,
День за днем ягнят моих поедает,
Набирает силы, к прыжку готовясь.