ТАМАРА СИЛЬМАН
1909-1974
Когда в конце 50-х годов стали появляться публикации зарубежных писателей, ранее числившихся по запретному и вредному ведомству декадентства, переводчики, само собой, перецапались. Если кому-то удавалось издать кого-то (особенно, если этого "кого-то" выпустить своей, авторской книгой), то удачливый переводчик рисковал стать среди коллег парией. С 1958 года, когда Рильке стал мелькать в провинциальных журналах, и до 70-х годов, когда одна за другой стали выходить его книги, в СССР вышло лишь одно издание: Р.М. Рильке. "Лирика". Л., 1965 – целиком в переводе Тамары Сильман и с предисловием ее мужа – Владимира Адмони. Ни один "интеллигентский разговор" в последующее десятилетие не обходился без ругани по поводу этой книги. Но, хотя и ошибок в книге хватало, и с поэтическими достоинствами было не всегда ладно, – теперь, когда книга отошла в историю, стало ясно, что совсем не так плохи были переводы Сильман, особенно из ранних стихов и из самых поздних. По крайней мере, то, что печаталось позже, часто было намного хуже работы Сильман – в своем роде целостной и не лишенной изящества.
ГЕНРИК ИБСЕН
(1828-1906)
ЖИЗНЕННЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
В весеннем саду, словно снег, бела,
Нарядная яблоня расцвела.
Вокруг хлопотала пчелка одна, –
Как видно, в яблонев цвет влюблена.
Утратили оба душевный покой, –
И тут наш цветок обручился с пчелой.
Пчела улетела на дальний луг, –
Тем временем завязью стал ее друг.
Заплакала завязь, плачет пчела.
Как видно, неважно сложились дела!
У старой стены, окружавшей сад,
Жил в норке мышонок, он был небогат.
Шептал он любовно: "О завязь, услышь!
Убогий мой погреб ты в рай превратишь".
Пчела совершает вторичный полет,
Вернулась: на ветке качается плод!
И плод зарыдал. Рыдает пчела.
Как видно, неважно сложились дела!
Под самою крышей, вдали от людей,
В уютном гнезде проживал воробей.
Он стонет любовно: "Меня ты услышь!
О плод, ты гнездо мое в рай превратишь".
Страдает пчела, изнывает плод,
Тоска воробья и мышонка грызет.
И так, без ответа, их жизнь протекла, –
Как видно, неважно сложились дела!
Сорвавшийся плод догнивает в кустах,
Мышонок скончался с горестным "ах!".
Когда же сочельник настал у людей,
Из гнездышка мертвый упал воробей.
А пчелка свободна от брачных оков!
Глядит – уже нет ни тепла, ни цветов.
И в улей ушла, чтобы там, среди сот,
Что твой фабрикант, вырабатывать мед.
А как хорошо бы сложились дела,
Когда бы мышонком стала пчела!
В дальнейшем – чуть завязь стала плодом, –
Мышонок обязан был стать воробьем!
СОЖЖЕННЫЕ КОРАБЛИ
Повернул он штевни
От родных берегов.
Он северных, древних
Предал богов.
И родины зовы
Утонули в волнах, –
О, счастье так ново
В южных краях!
Там навек он остался,
Сжег свои корабли, –
А дымок всё стлался
До родимой земли.
И к хижинам дальним
От радостей прочь
Скачет всадник печальный
Каждую ночь.
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
(1875-1926)
НАРОДНЫЙ НАПЕВ
Мне так сродни
чешских напевов звуки –
смутную боль разлуки
будят они.
Слышишь?.. Поет
робко ребенок в поле.
Чувство щемящей боли
в сердце встает.
Минут года,
будешь бродить по свету, –
грустную песню эту
вспомнишь тогда...
* * *
Почти все вещи ждут прикосновенья.
За каждым поворотом, нас маня,
когда-то неприметное мгновенье
вдруг властно просит: вспомни про меня!
Кто выигрыш измерит наш? И в чем
разлука наша с прошлыми годами?
Ведь только то и остается с нами,
в чем мы себя, как в друге, узнаем.
И что в себя приемлем без изъятья:
о дом, о роща, о вечерний свет...
Как страшно близок нам любой предмет:
он обнял нас и к нам упал в объятья.
Единое пространство там, вовне,
и здесь, внутри. Стремится птиц полет
и сквозь меня. И дерево растет
не только там: оно растет во мне.
И всё живет слиянностью одной.
Из недр моих забот воздвигся дом.
И я любим. И на плече моем
любимая в слезах найдет покой.