К ХОРУ ЮНОШЕЙ И ДЕВУШЕК

Противна чернь мне, таинствам чуждая!
Уста сомкните! Ныне, служитель муз,
          Еще неслыханные песни
                    Девам и юношам запеваю.

Цари грозны для трепетных подданных,
Царей превыше воля Юпитера.
          Гигантов одолев со славой,
                    Мир он колеблет движеньем брови.

Иной раскинет шире ряды борозд
В своих поместьях; родом знатней, другой
          Сойдет за почестями в поле;
                    Добрыми нравами славен третий;

Четвертый горд толпою приспешников;
Но мечет с равной неотвратимостью
          Судьба простым и знатным жребий, –
                    В урне равны имена людские.

Кто чует меч над шеей преступною,
Тому не в радость яства Сицилии,
          Ни мирный звон, ни птичье пенье
                    Сна не воротят душе тревожной.

Но миротворный сон не чуждается
Убогой кровли сельского жителя,
          Ни ветром зыблемой долины,
                    Ни прибережных дубрав тенистых.

Кто тем, что есть, доволен – тому уже
Не страшно море неугомонное
          И бури грозные несущий
                    Геда восход иль закат Арктура,

Не страшен град, лозу побивающий,
И не страшна земля, недовольная
          То ливнем злым, то летней сушью,
                    То холодами зимы суровой.

А здесь и рыбам тесно в пучине вод:
За глыбой глыба рушится с берега.
          И вновь рабов подрядчик гонит:
                    Места себе не найдет хозяин

На прежней суше. Но и в морской приют
К нему нагрянут Страх и Предчувствия;
          И на корабль взойдет Забота,
                    И за седлом примостится конским.

Так если нам ни мрамором Фригии,
Ни ярче звезд блистающим пурпуром,
          Ни соком лоз, ни нардом персов
                    Не успокоить душевной муки, –

Зачем на зависть людям высокие
Покои мне и двери роскошные?
          Зачем менять мой дол сабинский
                    На истомляющее богатство?

ЗАМОК ТЮБИНГЕН

Тих и пуст огромный замок отчий,
Обомшел ворот его гранит,
Над его развалинами к ночи
Только буря зимняя гудит.
Своды рухнули в высоких залах,
Где шумели буйные пиры,
Мертвым сном в забытых арсеналах
Спят щиты, мечи и топоры.

Внуков Маны гордыми словами
Здесь уже никто не воспоет,
И высоко поднятое знамя
Ветер над седлом не разовьет,
Не заржут, готовые к потехам,
Кони редкой стати и красы,
Не прильнут к сверкающим доспехам
Верные породистые псы.

Звуки рога в зелени дубравы
Чуткого оленя не вспугнут,
Юноши, объяты жаждой славы,
Отчий меч к бедру не пристегнут.
Мать седая с башни горделивой
Сыну вслед душой не полетит,
Первый поцелуй любви стыдливой
Раны жениха не освятит.

Но, печаль волшебную изведав,
Воодушевления полны,
Мы глядим на стены наших дедов
И внимаем песням старины.
В стороне от наслаждений света,
В стороне от глупой суеты
В сердце вдохновенного поэта
Брезжат непокорные мечты.

Пусть же здесь, вдали от наших взоров,
Под защитой поседелых стен
Дружба не страдает от раздоров
И любовь не ведает измен.
Пусть в заброшенном гнезде титанов
Снизойдет на внука благодать,
И свобода учится тиранов,
Как клеймом, насмешкой награждать.

Пусть смягчит слезою затаенной
Сердце тот, кого покинул друг,
У кого ни гения короны,
Ни объятий лебединых рук.
Кто себя сомнениями точит,
Мучится сознанием вины,
Кто бессонные считает ночи, –
Пусть придет на лоно тишины.

Но того, кто за ошибку брата,
Как змея, больней ужалить рад,
Для кого мерилом чести злато,
Полубог он родом или раб, –
Да не впустит гордая руина
Ради тех, что обитали здесь,
Если он не явится с повинной,
Не покается в своем стыде,

Ибо сердцу благородство стали
Дух свободы возвращает вновь.
Тени предков встретят в этом зале
Тех, в чьих жилах Туискона кровь.
Но не всех! Завистникам, тиранам
В эти двери проскользнуть нельзя,
Совесть, как пылающая рана,
Точит их, возмездием грозя.

Счастлив тем, что дух мой строг и кроток
И доступен радостям земным,
Что бесстрашен этой арфы рокот
И глумливый смех не дружен с ним,
Я с напевом сладостным и строгим
Буду жить, отвагою дыша, –
И в Валгаллу, в звездные чертоги,
К сонму предков отлетит душа.

*   *   *

Над свежим холмом могильным,
под которым покоишься ты,
сажать не хочу я пышные,
диковинные цветы.

Причудливые и пестрые,
они не расцветут
под черным кипарисом,
осеняющим твой приют.

Но пусть среди трав безымянных,
как снежинки и огоньки,
раскрывают ромашки и маки
яркоцветные лепестки,

и эти обыкновенные,
невзрачные цветы,
в которых никто не видит
особенной красоты,

не сажены, не политы
заботливою рукой,
но вспоены солнечной влагой,
божественною росой, –

стыдливые и скромные,
они мне напомнят не раз,
сияние и слезы
твоих любимых глаз.

И будет их, словно кудри,
ветер перебирать,
и будут они поцелуями
нежными одарять,

и головки их будут, качаясь,
манить, словно чья-то рука,
их сладкий младенческий лепет
я услышу издалека...

Будет скромен убор могилы,
как убор лугов и полей,
но цветы мне вернут частицу
воскресающей жизни твоей.