* * *

Вчерашней ночью ветер прилетал —
И долго я не мог заснуть, к несчастью.
Пристанища тогда я не искал,
Но не было приюта у ненастья.

То всхлипывал за дверью гость ночной,
То сторожем под окнами шатался.
Он прошлое раскрыл передо мной —
И в горести я сразу разрыдался.

И я, как он, в безвестности бродил —
И столько я ночей своих прославил,
И сладостные мысли погубил,
Утехи и мечтания оставил…

Вчерашней ночью ветер прилетал —
И в час, когда настало пробужденье,
Был воздух пуст — и ясный свет упал
На землю без намёка на движенье.

Я вышел в сад… На тропке, в тишине,
Листва уже лежала золотая —
И долго, долго брёл я, как во сне,
В минувшие лета перелетая.

* * *

Одинокий, по улице брёл он,
Следом — ветер и дождь, словно братья.
Божества в этот миг не обрёл он,
Не узрел, как ни жаждал, Распятья.

Жар неслыханный в тебе почуя,
Шапку снял он. Чело так пылало!
Дождь сгущался, сознанье врачуя,
И прохладная мгла обнимала.

Были здания частью пропажи,
Местность мнилась туманною тенью.
Лишь сменялись, шурша, экипажи,
Как пейзажи в цветном сновиденье.

Как, откуда?.. Он вздрогнул впервые,
На мосту неизведанном стоя.
Где же тяжесть? Узнают другие —
Он познал равновесье покоя.

МЕРИ

Да, ты венчалась в ночь эту, Мери!
В ночь эту очи твои умирали.
Не было горше для неба потери —
С грустью осенней сравнится едва ли.

Вспыхнув, сиянье рвалось мне навстречу,
Пламя, дрожа, разгоралось сильнее.
Был отрешённей, чем все эти свечи,
Призрачный лик твой, сквозь тайну бледнея.

Куполом дивным храм был увенчан,
Розы сводили с ума, опьяняя,
Но ожиданьем измученных женщин
Не исцеляла молитва ночная.

Клятву былую твою вспоминаю…
Мери, и днесь я не верю — и дале…
Знаю — мученье со мной, но не знаю:
Ты ли венчалась? Тебя ль отпевали?

Камни перстней среди скал затерялись,
Ветра зрачками в рыдании стали…
Жалость — настигла, с сиротством — спознались,
Празднества днём этим мы не искали.

Хоть бы шаги меня дальше от храма
Прочь увели! — Я не видел — куда же?
Улицей ветер захлопывал рамы,
Дождь непрерывно твердил о пропаже.

В бурку плотнее закутаться надо,
Мысли отринуть — как сон, что не сбылся…
Что это? — Дом её? — Нет с нею сладу! —
И, обессилев, к стене прислонился.

Скорби ни скрыть, ни постичь не умея,
Долго стоял я — и, встав надо мною,
Лишь тополей очертанья, темнея,
Звучной своей шелестели листвою.

Ветвь тополиная тихо шептала,
Только — о чём же? — Ах, Мери! — кто знает!
Видишь — судьба не меня ожидала,
С ветром порошей она исчезает.

И озаренье меня поразило:
Так исчезает? Молю я — кого же?
Может, мечта свои крылья раскрыла,
Крылья орла, воспарившего всё же?

В небо зачем же с улыбкой глядел я,
Луч твой ловил, ниспадающий свыше?
И отчего же «Могильщика» пел я?
Кто «Я и ночь» мою понял и слышал?

Капли дождя в круговерти мятежной
Ранили сердце обидой высокой.
И зарыдал я — король безутешный,
Всеми покинутый Лир одинокий.

* * *

Дней игра кружит ли, к нам пристрастна,
Иль цветы пылают в тишине —
Для меня, как день, давно уж ясно,
Что потомство скажет обо мне.

Пусть лета уходят в эстафете,
Ветер сменит ветры всех времён…
Как земля единственна на свете,
Так на ней — один Галактион.

ЛАЗУРЬ ИЛИ РОЗА В ПЕСКЕ

Матерь Божия, солнце Мария!
Словно роза в дожде и в песке,
Жизнь моя — только сны золотые
Да лазурь в небесах, вдалеке.

Станут сумерки вестью тумана —
И когда рассветёт не в бреду,
Пивший вина с бессонницей — встану,
Как вдова, я к иконам приду.

Ночь не спавший, изведавший вина,
Прислонюсь я к церковным дверям.
Храм — лучей переполнит лавина,
Чтобы ризам сиять и дарам.

И тогда-то скажу: я вернулся —
Лебедь, раненный садом мечты!
Посмотри — я к ней с детства тянулся —
Как лица изменились черты!

Насладись! Погляди в мои очи —
Эти росы с фиалками грёз,
Горевавшие с винами ночи,
Полны местью беспамятных слёз!

Насладись! Тем ли живы поэты?
Лишь Тебя ожидая с мольбой,
Пусть душа, точно бабочка эта,
Под Твоею погибнет стопой.

Что бывает взамен? Я не знаю…
Где же счастье для душ на земле?
Словно Дант, я вернулся из Рая —
Ад измучил — я гибну во мгле!

И когда на пути, за ненастьем,
Смертный час осознаю вполне,
Даже вместе с последним причастьем
Не придёт Твоё имя ко мне!

Руки сложат… Порой ураганной
Унесут меня кони!.. Тогда,
Пивший вина с бессонницей странной,
Я в могилу сойду навсегда.

Матерь Божья! О солнце Мария!
Словно роза в дожде и в песке,
Жизнь моя — это сны золотые
И лазурь в небесах, вдалеке!

АНГЕЛ С ПЕРГАМЕНТОМ

Свиток в ладонях сжимая пергаментный,
Ангел на землю взирал безутешную.
Что же, прощай! Зря поверил я в памятный
Вечер с серьгою алмазною грешною!
Шепчут моления губы бескровные —
Он ещё вспомнит величие горнее!..
Замки Грааля с Лидийской часовнею
Рухнули, — вспыхнуло пение скорбное…
Как побледнела мечта остранённая,
Равная небу в лазурном сиянии,
Облако с тополем — музыкой стройною
В дымке азийской, в плену расстояния!..
Ангел пергамент держал — продолжением
Листья взлетали — не с ними ль терзаемся?
Верил я зря. Мы томились сближением
Зря, — и отныне навеки прощаемся!..
Вихри янтарные занавесь смяли,
Вечер от страха дрожит и стеснения,
Ветер стихает — и розы увяли…
Что же, прощай! Навсегда! Без сомнения!..
Свиток в ладонях сжимая пергаментный,
Ангел на землю взирал безутешную.
Что же, прощай! Зря поверил я в памятный
Вечер с серьгою алмазною грешною!
Шепчут моления губы бескровные —
Он ещё вспомнит величие горнее!..
Замки Грааля с Лидийской часовнею
Рухнули, — вспыхнуло пение скорбное…
Как побледнела мечта остранённая,
Равная небу в лазурном сиянии,
Облако с тополем — музыкой стройною
В дымке азийской, в плену расстояния!..
Ангел пергамент держал — продолжением
Листья взлетали — не с ними ль терзаемся?
Верил я зря. Мы томились сближением
Зря, — и отныне навеки прощаемся!..
Вихри янтарные занавесь смяли,
Вечер от страха дрожит и стеснения,
Ветер стихает — и розы увяли…
Что же, прощай! Навсегда! Без сомнения!..

* * *

Так светла моя жизнь, как прозрачно вино,
И сияет, покуда хватает в ней света.
В ней давно я упрочил величье поэта,
А бессмертье настанет — я понял давно.

Ясных дней хоровод всё такой же, не краше, —
И подъемлю я чашу за здравие ваше,
Чьи знакомства — лишь страсти, увлёкшие слово.
Ни грядущего я не боюсь, ни былого.

* * *

В волосах давно уж серебриста вьюжность —
Старость эту пряжу выткала, спеша.
Я не обижаюсь, право же, на юность —
Ведь была она на редкость хороша.

Где же повседневность? Тоже миновала —
Ведь её почти не помню на пути.
Жалобы на то, чего и не бывало,
Никогда нельзя нам вслух произнести.

Ужас раздвоенья вовсе мне не ведом —
Никогда не чуял и совсем не знал…
Я ведь жизнь проведал, чтоб услышать следом
Небывалый, горний, горестный хорал.

* * *

Все, кто любили, и все, кто кляли,
Все, кто в душе моей истинно живы,
Все вы сегодня на пир мой пришли, –
Как одеяния ваши красивы!

Празднество наше – прощанье со мной,
Вспыхнул мой дар несказанным сияньем.
Сколько вас, девы!.. Я предан одной –
Быть ей немеркнущим воспоминаньем.

С нею танцую и с ней говорю.
Тысячи женщин врата осаждают
Сердца поющего, – с ними горю
Жаждой великою, – пусть отстрадают.

Страсти источник ищите смелей –
Пусть разольётся целебная сила!
Сердца разбитого, друг, не жалей –
Станет с годами целее, чем было.

Пью я за тех, кто лицо открывал,
Кто завораживал, чар не жалея,
Тех, кто терзался и кто прозревал, –
Пью я сейчас, в песнопенье хмелея.

Пью я за тех, кто мерещились днём,
Тех, исступлённых, томивших вначале,
Лёд бытия расплавлявших огнём, –
Вы безрассудства души укрощали.

Это для них в этот вечер кипит
В кубках высоких блаженства напиток.
Молодость, пей! – за безмерность обид,
Подлинность тайн, беспредельность попыток!

Ночи Вальпургиевой пестрота.
В центре – я, Фауст. И – в хаосе света –
«Эй, Мефистофель! Чаша пуста –
Останови же мгновение это!»

ПОЛУНОЧНЫЙ БЛЮЗ

Руки твои белые отныне,
словно корни редкостных растений,
берега реки соединяют –
ненависть и вечную любовь;
пыльной тайной ящиков почтовых
до сих пор жива на свете моль –
люди же, по чудесам тоскуя,
в треснувших находят зеркалах
отраженья грустных лиц своих,
свечи в изумлении роняя,
ждут, покуда возвратится свет,
выгнанный порогом в щель дверную
иль сквозь прорезь скважины замочной –
и, синоним имени любви,
сядет в кресло рядом с утешеньем.

Запрудить, быть может, реку мыслей,
мечущуюся в мирской пустыне
в поисках единственного слова,
осудившего знакомых и друзей;
оправдать, быть может, темноту
и людей, что в ней спокойно дремлют,
с трепетом недавно лишь глядевших
в щель чужих расшатанных дверей,
что отгородились в огорченье
от того, что всё-таки узрели,
странствующей зыбкою стеною
предрассветного тумана – сна,
к сожаленью, так и не увидев,
как пред именем бессмертным на коленях
одиночество дежурит их.

КРЫМСКИЙ НОЯБРЬ

Я был ошеломлён виденьем светлым Крыма
и охмелел слегка, но всё же ощутимо,
не от прибрежных скал, не от чинар дремотных,
не от ленивых пальм – недвижных, беззаботных,
не от теней густых, упавших на аллеи,
где кипарисы врозь маячат, лиловея,
не от касанья губ иль парусов на шхунах,
совсем не от луны, мерцающей в лагунах,
подобно серебру заброшенной монеты
(чтоб возвратиться вновь – наивная примета!) –
я охмелел тогда от света ноября,
который принесла прозрачная заря, –
как буревестник, он был в подлинности всей
и смел и горделив средь невозвратных дней.
Ноябрь – мелодий гул, торжественные даты.
Вернуться в дом родной торопятся солдаты.
О расставанья час! Не Севастополь – сад,
где бескозырки вниз, как бабочки, летят
и падают, кружась по тёплым мостовым,
и руки второпях матросы тянут к ним,
обнимутся, вздохнут, задумчиво молчат...
А песни, как волна, туда уносят взгляд,
где зародится вдруг начало дружбы новой,
где новобранцев строй, где лист горит кленовый
алеющей звездой, где в воздухе дрожат
и отзвуки шагов, и музыки набат.
А утро ноября над кронами каштанов
напиток солнца пьёт, не веря мгле туманов, –
и льётся лёгкий хмель сквозь золотистый цвет,
и смерти в этот миг на свете вовсе нет.
Невесты, так милы в радушии старинном,
подобны кружевным пушинкам тополиным,
ноябрь наперебой на свадьбы приглашают,
за стол его ведут и щедро угощают.
Усталый стонет пирс. И кони водяные
на улицу, в толпу, проскачут, удалые,
и встанут на дыбы, и в пене захлебнутся –
и ринутся назад. И сейнеры вернутся –
в царапинах, рубцах, намного постарев,
но море победив и ветер одолев.
И время подошло – и штормы где-то рядом
с узорною листвой, с последним виноградом.