Рабле

Люблю мусью François Rabelais -
Француз-остряк и алкоголик,
Кто прихвостней, навеселе,
Смешил без устали до колик.
С достоинством нёс толстый зад,
Разя словцом - знал в шутке смак -
Домой смывался невпопад...
Фальстаф средь земляков-писак.

В среде грацильной Фенелон,
Легко скользя, искал гармоний,
Расин, монархом отчуждён,
Скончался вдруг, без антимоний.
Мольер собратьям угодил,
Тем, что кривлялся для потехи,
И как Аристофан, твердил -
Сплин душат смехом, без помехи.

Насмешник тех времён Вольтер,
Что ставил всё под подозренье,
Сарказма пикой, например,
Колол богов и провиденье,
Но даже этот острослов
Не вымолил у них секрета
Lustspiele - для больших умов,
Как Рихтер нам поведал это.

А вот Rabelais — клянусь Христом! -
С ухмылкой на пунцовой роже,
Так пощекочет Вас словцом,
Как будто пальчиком по коже.
Ему попы да короли
Служили пищею для шуток,
А лучший повод нужен ли,
Для песенок и прибауток?

Случалось всё - в его года
Не поскользнуться очень сложно -
Болтал такое иногда...
И рассказать-то невозможно!
В старо-французской упаковке
Невинно выглядел товар,
Хотя святоши очень ловки,
Глубок был истины навар.

При всём при этом, он вам люб,
Маэстро шуточных дуэлей,
И смех, и грех срывали с губ
Большой Гурман с Пантагрюэлем.
У Жана - пиковая масть,
Монахом был насмешник дюжий,
Врагам он драил ряхи всласть,
Хоть с виду вроде неуклюжий.

«Зачем ругаешься, брат Жан?», -
Журил его дружок, бывало.
«А чтоб украсить свой фонтан, -
Смеялся, - слов приличных мало!»
А Худ донёс до немцев весть,
Что Лютер, в гордых монументах,
На Жана был похож... но есть
Нужда в серьёзных аргументах.

Á nos moutons, без экивок,
Моя задача — поиск сути
Весёлой жизни выпивох
Пантагрюэлей... А кто судьи?
Ведь, inter nos, Rabelais не прост,
И в шутке, будто недалёкой,
За смехом зрим идей подрост
С другой — серьёзной подоплекой.

Иначе мыслил Пьер Дюпон,
Он видел в той soif безбрежной,
Всех мудрецов былых времён
Лишь отголосок жажды прежней.
И восхваления вину,
И пыл Вакхических воззваний,
Минерве ставил он в «вину»,
Которой надо возлияний.

Тогда Francois мне ясен стал
С его учительской ухваткой -
Урок великий преподал,
Не в лоб, не по лбу, а украдкой,
Я понял, что его мораль
С «Le Grand Peut—être», не мистична...
Смеясь, поднимем свой "грааль"
Пантагрюэлево-этично.

Ну чтож, buveurs, мои пьянчужки,
Испейте мудрости Минервы,
Мигает нам сова из кружки -
Играть не будем ей на нервы.
Итак, parlons de boire — налей!
Le bon Dieu добавит пойла.
Святой Обжорий, не наглей,
За мудрость мира пьем... из стойла!

François Rabelais - читается «Фран-суа Раб-ле» - в 4 слога, «уа» - дифтонг.

Á nos moutons (франц.) - к нашим баранам (вернёмся) - французская поговорка.

inter nos (лат.) - между нами.

soif (франц.) - жажда.

«Le Grand Peut—être» (франц.) – «Великий Может-Быть» - по легенде, Франсуа Рабле сказал перед смертью: «иду на свидание с Великим Может-Быть».

buveurs (франц.) - выпивохи.

parlons de boire (франц.) - коль речь о выпивке.

ОКТЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР

Леса измучило ненастье,
Созрел на небе снегопад
Луна у холода во власти,
Травы поникшей полон сад.

Болота дышат в слабом свете
Тумана призрачной водой,
И кружат Звёздные Медведи
Маня Полярною звездой.

Не слышно голосов на небе,
И всё беззвучно на земле,
Когда мечты зимы о снеге
Плывут в ночной молочной мгле.

Лишь ненависть ветров морозных,
И сон, и смерть, и тишина,
И всполох в небе лезвий грозных,
Жестокий блеск и крутизна.

Наш мир всё старше и суровей,
Любви же облик - всё бледней;
И Смерти доброй быть не внове
Ко всем, что покорились ей.

ЧЕЛОВЕК-ПТИЦА

Широкий месяца клинок рассёк пролив... Крута,
Вошла волна багряных зорь в восточные врата,
Окрасив скалы в алый цвет, и в киноварь - пески,
Где двое собрались взлететь, природе вопреки.

Там хитроумный мастер был, что строил Лабиринт,
И Минотавра он сковал, и вделал цепь в гранит.
А рядом – сын его младой, в лице - отваги свет,
И луч рассветный удивлён тем чудом юных лет.

Дробит огромных крыл удар воздушное желе...
Как пузырьки в вине зари, как искры в хрустале,
Они парят - Дедал внизу, чтоб крылья не спалить,
Но храбрый сын его Икар весь устремлён в зенит.

Летит сквозь небо напролом, отца не слышит он,
Бросает вызов всем богам, мечтой одушевлён,
И чёрной молнией летя на фоне алых зорь,
Как новый птице-человек бросает гордый взор.

Златом солнца он объят, будто бы сияньем лат,
Смелый юноша летящий, презирая жар и хлад,
Подбирался к тайнам неба - смертным недоступный клад.

Песни пел для новых притч... испуская звонкий клич,
Глотку рвал в шальном экстазе – юной грёзы в том престиж,
Чтобы сердце жечь в полёте, круг за кругом, словно стриж.

Выше туч парит герой, к Солнцу мчится по прямой,
Полпути осталось только - но ведь это – жёсткий бой!..
Вдруг - паденье, дождь из перьев, хаос бездны водяной.

Ах, Икарус, каждый взмах – муки стоном на устах,
Но примером людям будешь ты, эллин, презревший страх.
Славу мы твою запомним навсегда - не жалкий крах!

Твой удел, и в том успех – путь увидеть дальше всех!
Человек-гигант, абсурда и романтики стратег,
Легионы духов ада ты копьём разбитым сверг.

Обитает в вышине, дух твой ясный – выше нет...
Где зловеще над снегами с холодом витает Смерть
Стынет красных крыльев глянец, и дыханья круговерть.

И с тех пор с высот в простор, словно эхо с дальних гор,
Песнь короткая Икара, вниз торжественно плыла,
Гимн, что пел, раскрыв над миром два растерзанных крыла!

СВОБОДЕН

Шумом толпы утомлён я - мучил вниманьем народ,
В море мой гнев словно тонет, дух во весь голос поёт.
Прелестью сыт городскою, чудной мечты пилигрим,
Морей синевою грежу с тоскою...
Где ты, мой старый Гольфстрим?

В танце, безумию вторя, ты ни о чём не жалей
Жизни вино, свой позор я пил и платил без затей
Отдых в волнах предвкушаю - дух увлекает меня,
Где радуги тают, в брызгах играют,
Вдаль поцелуем маня.

Хей-хоу, оставьте сомненья! Палуба в пене – ура!
Хриплым рычаньем и пеньем встретит команда с утра.
Помнить о тех, кого любим? Сбросив оковы забот,
Мы всё позабудем... в море остудим
Головы - ветром свобод!

ДАМЕ В РОЗОВОМ ПЛАТЬЕ

Как в этом платье хороша,
Что раздевает так умело…
Из кружев — шейка и душа,
Выглядывают очень смело!

Хрупка — что крылышко пчелы,
Свежа — как сердце чайной розы,
И ткани — розово-белы,
Не скроют грациозность позы.

По коже шелковая ткань
Скользит от сладострастной дрожи,
И посылает телу дань
Искристой розовой пороши.

Откуда странный твой наряд,
Что сделан будто бы из плоти?
Одушевлён будь и крылат —
Придал бы лёгкости в полёте.

Заря, сияньем пробуди
Румянец нежной Афродиты
В бутонах зреющей груди,
Что будто в жемчуге отлиты!

Подкрасили сей нежный шёлк
Не добродетели твои ли?
Но разум в форме знает толк,
А чары форму вдохновили.

Отбросив бытия покров,
Сведя его к вещей основе,
Боргезе из оживших снов
Позировала бы Канове.

И эти складки — страстный рот
Моих желаний беспокойных,
Что к телу жаркому прильнёт
Туникой поцелуев знойных.

БУРЯ

Разбит штурвал грозой! Грохочет гром не в шутку,
Мешая вопли с ним, вопит команда жутко.
В отрепьях паруса, и море в той войне,
Во гневе мачты рвёт, кидая их волне.
Работает насос. И временами скрежет
Из чрева корабля пилой по душам режет.

А воздух воем полн. И альбатрос кругами
Парит над кораблём в свирепом ветра гаме.
Ужасен знак судьбы! Надежд последних свет,
Кровавя чёрный вал, ныряет в бездну бед.

Ликует ураган! Смотри: над буйным морем,
Фантом из глуби встал, пугая злом и горем.
Безглазой Смерти тень! Шагая по волнам
К фрегату напрямик, несёт погибель нам.

На судне ор и плач! А ужас опьяняет,
И катимся в волну, что в вечность погружает.
На палубе - друзья, сплочённые бедой,
И молит о душе наш юнга молодой.

Но кто, невозмутим, стоит в сей круговерти?
Зачем он не дрожит? Не знает страха смерти?
Он смотрит и молчит, и в грёзы погружён.
Кто грезит в грозный час - и вправду счастлив он!
Но нет счастливей тех, которые слезами
И кроткою мольбой прощаются с друзьями!

ОЩУЩЕНИЕ

Я в летний вечер-синь тропинкою степной,
Щекотною стерней уйду в густые травы,
Прохладу белых рос почувствую ступнёй...
Пусть голову зефир полощет, для забавы.

Не буду говорить, не буду песни петь,
Пусть полнится душа любовью бесконечной,
И счастлив, как цыган, в закатную камедь
Уйду с природой я, как с женщиной беспечной.

КОРАБЛЬ СЕБАСТИАНА

Куда плывём — вперёд ли? Иль двигаем назад?
А горизонт закрыт туманных туч затвором,
Мышей рожает палуба и вёсла брешут хором,
В каюте — пир, и карты, и пьяный шумный ад.

Погасли угли в топке, поломана буссоль,
И некто, словно бриз, подул на квёлый парус,
Но хлынула волна, нацелясь в верхний ярус,
И кризис наступил… вот в чём сей басни соль.

Кораблик занедужил, и в ритме разудалом,
То вверх, то вниз — но тонет в ухабистой волне,
А наверху — обстрел — шампанского навалом,
Мужи толкают речи, серьёзные вполне.

И невдомёк убогим, что крыс уносит валом —
Те покидают судно в ужасной толкотне.

ИМПЕРИЯ ПЕСКА, САХАРА

Сахара поглотила нас живьём,
Пропахли мы Помпеями и лавой.
Песок, песок в зубах - сухой отравой,
Песок глотаем и верёвки вьём.

Но Апокалипсиса пыль-песок
Растёт, как плотоядная лиана
И душит нас, и пожирает рьяно,
И целит пастью без лица в висок.

Песок течёт струёю без конца,
Рождая миражи в глухой пустыне,
Творя Сахары образ на картине...

Как будто бы эмблема для венца,
Маячит маской монстра-мертвеца
Та Башня Вавилонская доныне.