ШЕЛЛИ БАРИМ

              Гимн во славу и во имя восхитительной
              Святой Терезы, основательницы реформации
              среди босоногих кармелитов, мужчин и женщин,
              женщины ангельского полета мысли, мужества,
              более достойного мужчины, чем женщины,
              женщины, которая еще ребенком достигла
              зрелости и решилась стать мученицей.

Любовь вершит судьбу людей,
И жизнь и смерть подвластны ей.
И вот, чтоб это доказать,
Возьмем не тех. в ком рост и стать,
Слуг верных, кто ценою мук
Корону примет в лоно рук,
Кто имя божье в смертный час
Произнесет без лишних фраз,
Не тех, чья грудь, как трон любви,
В поту омытой и крови.
Нет, мы возьмем пример иной,
Где храм воздушный, неземной
В душе ребяческой возник,
Где юной нежности родник.
Умеет вымолвить едва
Ребенок первые слова,
Но мнит уже: что вздохи длить,
Дай смерти гордый лик явить!
Любовь со смертью - два крыла,
Но где ей знать - она мала -
Что ей пролить придется кровь,
Чтоб проявить свою любовь,
Хоть кровью, что должна истечь,
Не обагрить виновный меч.
Младенцу ль разобраться в том,
Что предстоит познать потом!
Сердечко словно шепчет ей:
Любовь всех-всех смертей сильней.
Тут быть любви! Пускай шесть лет
Прошли под страхом разных бед
И мук, что всех ввергают в дрожь,
На всех страдалец не похож,

Одной любовью создан он,
От прочих смертных отделен.
Любовь в ребяческой душе!
Как жарко бьется кровь уже
Желаньем смерти и страстей!
Ей - кубок с тысячью смертей.
Дитя пылает, как пожар,
Грудь слабую сжигает жар,
И ласки, что ей дарит мать,
Никак не могут страсть унять.
Когда покоя дома нет,
Должна она оставить свет
И в мученичество уйти,
И нет иного ей пути.

Строки, что прельстят Ваш взгляд,
Высшую любовь хранят,
Мысль о блеске Ваших глаз
Герберта влекла не раз.
Пусть Вам мнится: в томе этом -
Ангел, спрятанный поэтом.
Тот, кто пчелке малой рад,
Ловит утра аромат.
В церкви Вас узря украдкой,
Всяк познает трепет сладкий.
Вам дарит цвет души поэт,
Чтоб Вы узнали горний свет,
Вас он знакомит с высшей сферой,
Где всех одной измерят мерой.
Я б сказать Вам смело мог:
В ткани гербертовских строк
Плод моих душевных мук
Вам кладу в святыню рук.

Пройду я тихо меж домов,
По улице, где конок строй,
Шаги шуршат, и звук шагов,
Как дождь осеннею порой.

Полет фигур, мельканье поз,
Лиц равнодушных или злых,
На том - след затаенных слез,
Улыбка бродит на иных.

Спешат на отдых и на труд,
На шумный пир куда-нибудь,
Иного похороны ждут,
Последний долг, прощальный путь.

А тот спешит в счастливый дом,
Где дети нежным тельцем льнут,
Не передать и языком,
Что человеку даст уют.

В спокойном облике иных
Прочтем отчаяния след:
Постыл очаг, где дорогих,
Кто был их светом, больше нет.

Вот юность, чутка и стройна,
Мечта о будущем в очах!
Осуществит мечты она
Иль раньше обратится в прах?

Делец упрямый, что сейчас
Тревожит неуемный дух?
Огонь удачи не угас?
Успех, как шар, не лопнет вдруг?

Кто будет в вихре эту ночь,
В веселом танце до утра?
А кто, тоски снести не в мочь,
Разбрызжет боль из-под пера?

Для тех, кто в женщину влюблен,
Ночь будет длиться без конца.
Те, позабыв покой и сон,
Не сгонят жаркий стыд с лица.

И каждый по делам, без дел
Спешит, не видя никого,
Но кто-то всех объять сумел,
Все в мыслях и любви его.

И кажется, что жизнь течет,
Кружась в бессмысленной борьбе,
Но весь поток-водоворот
Подвластен заданной судьбе.

Я сплю лишь для тебя,
И в гамаке из водорослей цепких,
Тобой сплетённом, во второе море
Плыву, тобой влекомый.
Перед глазами у меня - твой рот холодный.
То подымаюсь вверх, то погружаюсь
Вдали от человеческих стенаний.
Ты онемевшие мне распрямляешь члены,
Перебираешь жаркими руками
Чуть зеленеющие волосы мои,
Как будто в пригоршнях реликвии сжимаешь.
Разводишь, складываешь рук моих сплетенье,
Прижав к моей чернеющей груди.
Меня вновь тянет вверх, твой пульс стучит у горла.
Из-за тебя я здесь для жизни новой,
Во сне я вижу лишь одну тебя.
Окутан в розово-лиловые туманы,
Как будто в саван к смерти обряжённый,
В безбрежном безвоздушье я один.
А в солнечном и неподвижном небе,
И далеки, и близки в то же время,
Отражены зеркально острова.
В пространстве - X, под самым горизонтом,
Ни неба, ни земли, ни запаха, ни звука,
И стрелки постоянно на нуле.
Я встретил то, что нам всего дороже:
Жизнь нашу, утонувшую давно.
О, наша жизнь! Здесь, в призрачной могиле
Плывут безмолвно, в чётких очертаньях,
Все наши дни от утра до заката.
Взываю к ним, стремясь раздвинуть губы,
Чтоб удалось твоё промолвить имя,
Но нету рта, и звуки глухи, словно
Дождинки ночью на сердцах растений.
Где ты? Мне без тебя так зябко, одиноко,
Шныряю я в плывущие растенья
Подобные рыбёшкам лепестки,
То наше "нынче", "нет ещё" и "прежде".
Взгляни со мной: вот наша жизнь - букет.
Он здесь - застывшая звезда морская.
Её лучи из центра разбежались,
По сторонам струясь и извиваясь.
Тебя всё нет. Передо мною нечто,
Подобное плывущему столу.
Я окунаю призрачную руку,
Чтобы достать у фруктов сердцевину,
Успеть схватить, пока не тронет гнилью,
И мёд достать, подобный янтарю
И золотом сверкающей пшенице,
Чтоб выпить хоть один, всего один напёрсток
Орехового брачного вина.
Всегда страдаю я от холода и жажды.
Но почему наш первый райский завтрак
Вдруг перешёл в прощальный адский ужин,
Где блюда - только сгнивший горький корень
И в прах истлевшие листки алоэ.
Ни голода, ни чувства насыщенья,
Ни трапез промежуточных меж ними.
Лишь потолок подводного кафе
В стекле своём весь отражает праздник,
Похожий на неутолённый голод.
А я скольжу туда, затем обратно
И, как притворщик, перевоплощаюсь,
Одновременно зритель и участник:
То в облике невесты появляюсь, то гость,
То плакальщица я попеременно.
Судя по тюлевым узорам пены,
По конфетти из риса - это свадьба.
Нет, праздник, то седьмой твой день рожденья,
И что за диво этот гость-ребёнок!
Он лопнувший воздушный шар
Стремится склеить, и в его ручонках
Свои ручонки вдруг я узнаю.
Чьё здесь блаженство?
Что стоит на карте?
Чья смерть таится в этом пробужденье?
Не знаю я, не знаю. Неотступно
Глядят глаза, залитые слезами.
У жениха глаза точь-в-точь такие,
Как были нарисованы на маске
У твоего отца тому назад полвека.
Вас, годы, вижу сквозь прикосновенья,
Что растворились в начертанье классов,
Гвоздичек красных, линий и костей.
Где тот ларец серебряный, в котором
Лежит ребёнок с нашею улыбкой?
Я падаю всё ниже, ниже, ниже.
Волна, кружась, сливается с волною.
Идут на дно со мною гиацинты,
И затворились мрачно анемоны.
Лишь шёпоты и вздохи тишины.
И я затих, спокоен и недвижим.
И вдруг явилась ты.
Тигровый свет пролился
И пал на тень добычи, заключённой
Сюда, в безмолвную гробницу солнца.
В меня ты входишь нежно, осторожно,
Изящней, чем скользит зверёк мохнатый,
Вливаешься всей призрачною сутью
В меня, водой захваченного в плен,
Мы целое одно! Какая радость!
Ты не сердита, я не одинок.
Сияем: хорошо нам быть друг в друге.
Куда же плыть теперь, когда мы вместе,
Что скажем, говоря лишь меж собою?
Ничто и никуда. Но никому,
Ревнивые сирена и сатир,
Разъять единство наше не позволим.
Ты голос только мой, а я твоё лишь эхо,
Давай споём вдвоём: "Как гармонично
Мы вписаны в текущие мгновенья.
Во мне весь разум времени таится,
А жизнь и смерть моя - в его руках".
Я сплю, так разбуди меня, коль хочешь,
И если я смогу, то я проснусь.
Но почему меня не называешь
Забытым именем, когда-то в жизни данным?