ГРУСТНОЕ ВОСПОМИНАНЬЕ

Чем еще Господи может быть солнце
как не утраченной жизнью моей
здесь я остался
как грустное воспоминанье

странную тень роняю
между теней
сверху звездная пыль золотая
меня озирает

только сверчок
в большой и безмолвной Вселенной
мог бы мотив монотонной судьбы
отстрекотать

КОШЕЧКА

Эта кошечка с шерсткой
шелковой черной нас разбудившая
в то счастливое утро
вот она плачет ты видишь за красным рулем

пустого автомобиля –
куда в самом деле уходит пустой лимузин
с черной кошечкой
плачущей за красным рулем?

VIA DOLOROSA*

Я умереть скорей хочу, скорей,
Пока еще я молод и покуда
Течет по венам кровь, и на моей
Щеке пылает стыд – а не остуда.

Пока умею плакать и пока
Есть мама у меня, что это тело
Проводит до погоста, где доска
Не скрипнет – зазвенит оледенело.

Пока на этом свете достает
Еще земли – укрыть мой остов тощий,
А то ведь все, на что ни глянь, гниет
И тлеет, превращаясь в прах и мощи.

И убывает влаги блеск на дне
И пламя в печке – пеплом улетая.
И застывая сфинксами, в огне
Зари – воронья утренняя стая.

О Господи, дай мне глубокий сон,
Чтобы вовек не знать того, что будет!
Тяжелый облак надо мной – и Он
Снижается и тихо сердце студит.

Я так грущу, я так боюсь, и страх
Мне не дает припомнить все, что было…
…Но только б ты, Любовь, моя сестра,
Горячая, сквозь вечность вдаль манила…

* Скорбный путь (лат.)

КАК В РАЮ

Кладбище в нашем селе – общий надел,
окруженный забором из серого камня,
чтобы не заражать
землю живую вокруг.

Крест деревянный – и тот через несколько лет
умирает, скривясь, и какие-то странники странные,
мужики на кобылах сюда приезжают – воруют кресты на костры.

Исчезает могила – она порастает травой,
и трава эта вьется так жестко и густо,
словно волосы у наших девчат по ночам долгой скучной зимой.
Время от времени кладбище переполняется,
это случается,
когда мертвый ухмылкой своей набивает оскому
живому
и предок потомку – мост на погост:
отец мой – над дедом моим, дед мой – над прадедом,
старый примарь – над предшествующим примарем,
бывший поп – над попом еще более бывшим,
над могилой – могила,
старое наше село – над старинным селом.

Вдоль забора – сливы и яблони, и видны
ароматнейшие цветы – их испаренья
расходятся и наполняют дома и все, что в домах.

И приезжие, а вернее – заезжие, те, что с наскоку
к нам являются на часок,
удивляются: да у вас
как в раю!

ГОЛУБЬ

Полет – его единственная власть.
Ни плеч, ни пяток, чтоб на них упасть.
Вокруг – снежинки, звездное кружение.
На что же уповать? На воскрешение?
Он за небо ухватится, чтоб стали
Его крестом – Вселенной высь и дали.

НОЧЬ СВЯТОГО ВАРФОЛОМЕЯ

Знаю скажешь: ты дома сидел ты сидел в одиночестве
и размышлял и понятное дело был против
Варфоломеевской ночи
в ту ночь ты был одинок чтó ты мог – излагать
мысли свои на бумаге
тебя вообще
еще не было ты тогда не родился еще
впрочем в мыслях потом ты всегда – всегда! – был противник
Варфоломеевской ночи
при том что тогда ты еще не родился на свет

Где же был ты в ту ночь – в ночь Святого Варфоломея
почему не явился из небытия – в свой дом не вошел
не присел очинивши перо за свой стол это было так просто
присесть и на белом подносе бумаги
мысль изложить подвергнуть свой мозг
анализу острым гусиным пером – и может быть ошибиться
один ошибочный росчерк пера – и смерть
но почему ж ты не сделал его этот росчерк

Почему они не вошли в твой дом и не убили тебя
Варфоломеевской ночью
кто подтвердит что ты нам не лжешь
что тебя не было среди убийц
ах у тебя есть алиби
нет у тебя никакого алиби как нет его ни у кого кто по ночам размышляет себе в одиночку –
ни малейшего алиби если была эта ночь
Варфоломеевской ночью
Где же ты был Варфоломеевской ночью
как ты смел не явиться на свет – ведь теперь
показанья твои запоздали да и слишком туманны:
сколько продлилась
сколько продлится еще
Ночь Святого Варфоломея

Варфоломеевской ночью
одному оставаться нельзя
запоздалые показанья не убеждают
их недостаточно чтоб объяснить весь размах
Варфоломеевской ночи
недостаточно
свидетельствовать в одиночку – хотя бы и против
и был ты обязан – еще до рождения! – быть с кем-нибудь заодно

Итак мы не верим тебе итак: ночь Святого Варфоломея

КОРАБЛЬ ОСЕНИ

Ничего не произошло в это воскресное утро
грустное словно осенний корабль на который
мы с тобою взошли

проплывающие перед глазами улицы города
я уже забывать начинаю

ты – над бездной: на самом краю

корабль удаляется
подняв не паруса –
наши души

СРЕДИ САМОЛЕТОВ ВЕЧЕРНЕГО РЕЙСА

Скоро мы перестанем совсем понимать друг друга
сказал глава делегации игуанов;
скоро мы перестанем совсем понимать друг друга
повторил миллиард лет спустя
глава делегации рыб;
скоро совсем для полета ах для полета
не останется места
горевал Великий Кондор в самый канун
исчезновенья
и с трудом уже пробираясь в небе
среди самолетов вечернего рейса

Между тем еще один день был перелистан
в воздушном календаре
и отмечен ярким захватывающим зрелищем
падения
современного лайнера со всеми его пассажирами:
причина сказали – озверевшая кондоров стая
напавшая на самолет
защищая
жизненного пространства последнюю пядь;
говорят потом
с огромным трудом
пришлось их кровавые крылья
из пропеллеров извлекать

ВРЕМЯ ГОДА – ВЕСНА

Anno Domini *, видел я кладбище автомобилей
позеленевших, разворошенных ветром весны.
Видел, как пашет в полях человек;
молодую брюхатую видел волчицу,
убегающую в дебри рожать.
Anno Domini, только прикрою рукою глаза –
вижу в зорях большую слезу,
нашу круглую Землю
с изумрудными злаками, нефтяными полями, сиянием городов.
Anno Domini, кончилась зимняя стужа с погибшей форелью
и сырыми ветвями; наши легкие – воздух, как птицы, клюя –
наполняются вновь,
опадают
и кровоточат.
Anno Domini, видел велосипедистов, спускающихся
с голубого холма, нараспашку рубашка, продуктов мешок –
про запас.
Видел стада, видел всадников, видел цапель хохлатых,
возвращающихся домой.
Anno Domini, нежный свет разгорается в небе и наземь нисходит.
Земля, поворачиваясь, покрывает своею травой
лошадиные кости, дороги, моторы, трубопроводы.
Anno Domini, этот год ни на один из годов не похож.
Кровь у нас опускается в стопы, захолонув.
Загорелые плечи мужчин – опаленные ветром,
тяжелеют, мышцы скручиваются, как жгуты.
Детвора подрастает, носится в травах, ловит птиц,
теряет сознанье от свежего воздуха – сколько простора!
Женщина тихо стоит перед зеркалом, смотрит
как змея на убитую жертву.

Anno Domini, я видел кладбище расцветших автомашин.

* В лето Господне (лат.).

МОЯ АФРИКА

Вы, грустные родины нашей планеты, вы,
прячущие слезинку свою в общем хоре
ликующих возгласов,
вы, грустные родины в одеянии флагов, вы,
хохочущие, к небесам простирая усталые
руки,
вы, бедные родины, хрупкие родины, суетливые родины,
вновь и вновь выходящие с новой надеждой на площадь,
вы, родины голода, глиняной мисочки риса,
вы, родины стачек и крови
и плясок безумных,
вы, родины, выбрасывающие сыновей
в мир
на поиски хлеба,
вы, гигантские сердца земель лучистых и горьких,
в чьих биеньях
слышен грядущий, шагающий свет.

БЕСКОНЕЧНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Три дурацкие мачты поднимите на мне: в этот вечер
я – трансатлантик окраины
я – пасмурный ослепленный фарами пес
которого местные паханы забрасывают камнями
а бродяги и алкаши – подманув куском сала –
целуют взасос
Здесь тоска разлилась вместо моря
здесь продрогший беспачпортный Бог
будет – из благоразумья – убит на рассвете
здесь влюбленные сами себя – как компот – закатывают
в банки
здесь старики
не шелохнувшись стоят к стене прислонясь
здесь разве что только мой кашель звучит неподдельно
здесь шумный эфир
проносит над свалками вечные радости жизни:
футбольный матч взволновавший семейство
неподзапретное мычание радиолы
Весна стучится в окошко перстами
зеленых мух
и я сомневаюсь уже: существуешь ли ты? –
покуда опять не коснусь твоих губ
горькими губами

КОРМУШКА

Есть ничтожества
которым вдруг подфартит и судьба их забросит
– зажав между ломтиком хлеба и ломтиком хлеба –
как бутерброд
прямо на стол богов
Плечи у них осыпаны крошками
и сгибаются под бременем славы
а под языком
задыхаются современные модные тюрьмы
Их весной не сбивает волной прекраснейших женщин
не заносит в какой-нибудь нищий притон
желудок у них закреплен будь здоров – как на кнопках
а между ногами
задолго до срока они начинают таскать божий храм

Они могут позволить себе насвистывать в бане
им механический ведом экстаз
и бессмысленная
абсурдная жертва
Основатели некой морали более страшной
чем нейтронная бомба –
они умирают по воскресеньям
чтобы к понедельнику
лик успел уподобиться пятнам жира в бульоне
и они бы опять осчастливили нас
у кормушки –
хоть на экваторе хоть на этой камчатке
у черного моря где я ноги сижу полощу

ФИЕСТА

Твоя красота рассекает мне грудь
быки невесомые как медузы
парят поднимаясь над городом

приходи

приходи покуда в кармане моем позвякивает надежда
покуда лавчонки свои не прикрыла весна:
ах как недорого было б сейчас умереть
от ароматов

С легким щелчком раскрывается зонт воробьев
но дождь забывает пролиться
на башне часы
высовывают прохожим язык а газеты
перелистываемые ветром
сообщают про восстанье кокосовых пальм
про забастовку киви
и на бойне
уже омыты быки горячей струей
и ты придушила розу платочком
и как старую лампу задула мою любовь