ПРАГЕ
Венок сонетов
1

О Прага, ты - вина глоток!
Стократ повторено и спето,
Не потускнеет имя это,
Как вздох любимой, как зарок.

Снимите каменные шлемы,
Сирены - прочь привычный вид!
Ведь всё равно, хоть мы и немы,
Сирена совести гудит!

Но если рухнет Прага в прах,
А я один на черепках
Останусь неутешным сыном,
Я буду эту пыль глотать.
Оставь хоть на душе печать,
Когда пожрут тебя руины!

2

Когда пожрут тебя руины,
И ветры вступят в спор с водой
За пепел красоты былой,
За всё, что страх оставит, сгинув,

Ты станешь песней на волне,
Рисунком на струе воздушной,
Письмом для вечности грядущей
В моей неясной глубине.

И если мне - стоять у края,
А смерть нависнет, отмеряя
Секунду за секундой срок,
Не выйду я за стены эти,
Пусть голод с ног собьет, как ветер,
И кровля рухнет на порог!

3

И кровля рухнет на порог,
А мне - блуждать среди туманов
Вокруг Собора... Без каштанов
Я б выжить всё равно не мог...

Мне все твои ветра знакомы.
Весной, подняв засохший лист,
Фиалку - влажный аметист -
Открою у любого дома...

Ты - облако: ты каждый миг
Являешь мимолетный лик
Изменчивой, как дым, картины...
Стой хоть на сводах катакомб,
Стой, если хлынет ливень бомб
И кровь размоет комья глины.

4

И кровь размоет комья глины -
Казалось мне, когда броня
Гремела, площадь накреня,
А переулки возле Тына

Хрипели сдавленно, когда
Орудия ревели в Летне,
И, защищая башню, ветви
Ломались, рвались провода...

Но все-таки надежды слово
И крест на фоне пепла злого
Взгляд на челе твоем найдет,
И Влтава под стеной твоею -
Косой, ложащейся на шею...
Не выйду из твоих ворот!

5

Не выйду из твоих ворот,
Как вышли те, которых страхи,
Отчаянье, иль призрак плахи,
Или неверие ведет.

Благодарю за ломоть хлеба,
За ржавый нож, за вкус беды,
За каплю той святой воды,
Что из кропильницы - как с неба.

Здесь и платка случайный взмах
Мне больше даст, чем чей-то флаг...
Стихи бессонными ночами
Читаю четырем стенам.
Но даже Время - в тягость нам:
Ждать буду вместе с мертвецами.

6

Ждать буду вместе с мертвецами,
Пока не порастет травой
Синь, наспех сшитая весной
Стиха мгновенными стежками.

Друзья мертвы и дом мой пуст,
Но я покинуть их не в силах:
Клочки травы на их могилах
Расскажут больше чьих-то уст.

Во мне - их сны, их боль и смех...
Поблекли платья женщин тех,
Что где-то танцевали с нами.
Но в ложе вдруг - бинокля блик...
Плащ на углу... О, я привык
Под зноем ждать и под дождями!

7

Под зноем ждать и под дождями,
Что Прага вынырнет из тьмы,
А ветер кружево зимы
Иными сменит кружевами.

Апрель. И солнце льет опять
Молочный отсвет из кувшина.
Возьми же ветку розмарина,
Скажи мне, где свиданья ждать?

Когда на старой башне Тына
Часы ударят половину,
Она перчатку расстегнет...
Под выщербленной аркой этой
Я жду, как тени жаждут света,
Как тот, кто у калитки ждет.

8

Как тот, кто у калитки ждет,
Терпением смиряя муку,
Кому в протянутую руку
Лишь дождь за каплей капля бьет, -

Жду. Ветер сдует покрывало.
Едва заметная заря
Блеснет в окне монастыря,
Утонет в глубине квартала...

Сирены, разве - не весна?
И снова серые тона?
Зачем вы зонтики раскрыли?
Иль Прагу суждено опять
На чей-то произвол отдать?
Пусть гибель вновь пророчит филин?

9

Пусть гибель вновь пророчит филин,
И по ступеням в темный храм
Мы ощупью идем, но там
Лампаду мы не угасили.

И в эти роковые дни
Нам станет близок небывало
Холодный камень у портала
И гвозди, вбитые в ступни...

Но если б к небу не дошла
Молитва Той, что так светла,
И взор поник бы, обескрылен,
И всё ж не смиловался Бог -
То значит, мы - чертополох!
И пусть! Господень гнев - всесилен!

10

И пусть Господень гнев всесилен,
Когда бы вдруг Он захотел,
Чтоб грифы нашу плоть когтили,
Предать наш город туче стрел -

Возьми себе их! Вот стрела
В плаще булавкою нестрашной
Блестит, пока с высокой башни
Не рухнули колокола!

Одно боюсь лишь увидать я:
Среди руин обрывки платья.
Отринь же этот страх от нас!
Ведь нас могла б спасти от битвы
Твоя улыбка и молитвы,
Одна слеза из этих глаз!

11

Одна слеза из этих глаз
Нам станет крепкою стеною,
И снова дерево сухое
Распустится в урочный час!

Мотив неведомой весны
На чашечки цветов прольется,
И цвет и запах к ним вернется,
И звон блаженной тишины...

Ты, жизнь принесшая с собой,
Как, наступив ногой босой,
Ты крылья сатане сломала?
А те, кто слаб... Молись за них:
Одна слеза с ресниц Твоих
Проклятье смоет с крыш усталых!

12

Проклятье смоет с крыш усталых
Весенней Праги новый шум,
И бомбам не придет на ум,
Что город мой когда-то знал их...

Жить не по каплям! В полный вздох!
С врожденным ощущеньем воли!
Быть - не для страха, не для боли,
Жизнь, а не смерть вписать в итог!

Спать на мече - не лучший сон.
Но безоружный обречен
Не спать совсем. И так случалось,
Что в безопасной тишине
И это я кричал во сне,
И всё, что на сердце осталось.

13

И всё, что на сердце осталось
С тех рваных дней, когда позор
О совести твердил, как вор,
Грязь в благородство наряжалась,

Когда обрушивался свет
И, разделив добычу, нечисть,
Над бездной вдруг вочеловечась,
Смеялась, что отчизны нет,

Когда людей, вдавив друг в друга,
Одним ремнем связали туго,
Чтоб груз тройной взвалить за раз, -
Всё, что тогда во мраке давнем
Твердил слепым, оглохшим ставням,
Я в песне сохраню для вас.

14

Я в песне сохраню для вас
Ее отчаянье ночное:
Мне ветер, без суфлера воя,
Твердил, что вновь фонарь погас...

Но - хоть в огонь, хоть в темноту!
Я, как дитя, при ней повсюду,
Я это имя не забуду,
Как имя женщину, как ту,

Что так капризна и старинна
(В руках луна, как мандолина),
Как ту, что знает час и срок
На страже, в каменном покое,
Куранты придержав рукою...
О Прага, ты - вина глоток!

15

О Прага, ты - вина глоток!
Когда пожрут тебя руины,
И кровля рухнет на порог,
И кровь размоет комья глины -

Не выйду из твоих ворот,
Ждать буду вместе с мертвецами,
Под зноем ждать и под дождями,
Как тот, кто у калитки ждет.

Пусть гибель вновь пророчит филин
И пусть Господень гнев всесилен -
Одна слеза из этих глаз
Проклятье смоет с крыш усталых,
И всё, что на сердце осталось,
Я в песне сохраню для вас.

* Тын - готический собор в старой части Праги.
** Летна - район Праги, богатый парками. Расположен на холме.

ЛЕСТРИГОНЫ
Одиссея, X, 77-134

Улисс! Тут земли ненасытных лестригонов,
Тут жалкие рабы отары стерегут.
Какою злой судьбой ты оказался тут -
В обители беды, проклятий, злобных стонов?

Ты скажешь - Полифем? Потомок Посейдонов,
Тот всё же знал огонь! А эти мясо рвут
Ногтями! Тут любой неудержимо лют.
Гостеприимство? Нет здесь никаких законов!

Останься, не ходи! Укройся под скалой,
Я ночью снаряжу корабль стовеслый твой...
Туда, где хлеб едят, где нету сыроядцев...
А сам останусь тут, меж горем и бедой.
Мне б только призраком до скал родных домчаться!
Мне б только чайкою с тобою над водой!

HOI TRIAKONTA

                                   О. Бурхардту

Вы помните - в дни тридцати тиранов
Была почти такая же пора:
Безмолвная пустая агора,
Позорное молчание пританов.

И все-таки не замерли ветра,
И разносился смех Аристофанов,
И все-таки Сократ хлестал профанов,
И все-таки резвилась детвора!

Вот так бы и теперь... Но всё заснуло:
Таится в ожиданье Трасибула!
А мы? Где ж наших кос немирный свист?
Где тяпка на сорняк? Счет нашим ранам?
Слепые дети! Где Сократов хлыст?
И где бессмертный смех Аристофана?

* * *

Любовь и верность - истины извечные.
Сотворены до нас, давным-давно...
А мы? Что мы?
                     Случайные мы встречные...
Ох, горькое, ох, горькое вино!
А надо пить. Уж так велит обычай.
Он тоже сотворен до нас. Давно...
За расставанья наши
                            и за встречи...
Ох, горькое, ох, горькое вино...

* * *

А груши сыплют - словно из рогаток,
И стадо где-то бродит без дорог.
Засохший дуб, насупившись рогато,
Закатный горизонт надел на рог.
Зевает колокольня. Тут всё то же.
Но во дворе (меня давно в нем нет!)
Стоит девчонка, на меня похожа,
Очами в душу втягивая свет.
Вдруг озорство арканом схватит смутно.
На девочку чужую погляжу,
На белую ограду... И как будто
Коня у двери наспех привяжу.
И в дом войду. Притихну. Онемею.
Но время бьет копытом... не беда!
А время бьет копытом... Да успею!
Вот отдохну немного и айда!

* * *

Уж третий день в лесу живу я,
Бельчонка я кормлю с руки...
Под стрехой зелень моховую
Покрыли тканью пауки.
И глухо в хате, как в пещере.
А стекла - фреской дождевой.
Что там пустоты Торичелли
Пред этой крайней пустотой?
Но огонек, живое чудо
Зажжется - блики по лицу,
И вот уже щенок-приблуда
Хвостом молотит по крыльцу.

* * *

...А зэк танцует в сапогах отцовских
Под небом сивым, под дождем слепым.
Грохочет, словно колотушкой в доски,
Вытряхивая из души, как пыль,
Скорбь одиночества и злую тьму...
А дождь - за шиворот (на коем номер!).
Эх, добежал бы с Киева в Житомир
За этот час, что выдали ему!
Гуляй!
              А что там дальше, через час?
Плевать, что снова ни вздохнуть ни охнуть,
Пусть не вздохнуть: тут главное - не сдохнуть!
Чтоб снова фигу показать в свой час!

* * *

          Памяти Миколы Зерова

Колеса туго тарахтят,
Как волны, бьют в паром.
Встречай товарища, Харон,
И с горем и с добром!

Колеса бьют, колеса бьют,
И бесконечен путь.
И всё. Домой не повернуть,
И дом свой не вернуть!

Москва, Медвежегорск и Кемь,
И остров в волны врос,
Колючей проволкой оброс
И весь распух от слез!

И снова - Вятка, Котлас, Усть-
Вим... Не перечисляй!
Сов-конц-соц-лагерный Союз,
Забытый Богом край!

Он даже дьяволом забыт!
Тут правит бог иной:
Марксист, Расист и Людоед -
Един их лик тройной!

Москва-Сибирь, Москва-Сибирь...
Руками лагерей
Сооружают новый мир
Из крови и костей!

* * *

Гляну вдоль стерни осенней -
Куда ты бежишь, дорога?
Горизонты всё пустынней,
В мире мокро и убого...

За прудом - лес холодеет,
Витражи берез, пылая,
Всё зовут: "Беги скорее
В мир безвестный, в мир без края..."

Осень - зимой обернется...
Стынет над землей Сварога
Обезумевшее солнце.
Мокро в мире и убого.

МОЛИТВА ВЛЮБЛЁННЫХ

Серые глаза... Восход,
Доски мокрого причала.
Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.
И отходит пароход.
Нашей юности года...
Вера и Надежда? Да -
Пой молитву всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!

Чёрные глаза... Молчи!
Шёпот у штурвала длится,
Пена вдоль бортов струится
В блеск тропической ночи.
Южный Крест прозрачней льда,
Снова падает звезда.
Вот молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!

Карие глаза - простор,
Степь, бок о бок мчатся кони,
И сердцам в старинном тоне
Вторит топот эхом гор...
И натянута узда,
И в ушах звучит тогда
Вновь молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!

Синие глаза... Холмы
Серебрятся лунным светом,
И дрожит индийским летом
Вальс, манящий в гущу тьмы.
- Офицеры... Мейбл... Когда?
Колдовство, вино, молчанье,
Эта искренность признанья -
Любим? Значит навсегда!

Да... Но жизнь взглянула хмуро,
Сжальтесь надо мной: ведь вот -
Весь в долгах перед Амуром
Я - четырежды банкрот!
И моя ли в том вина?
Если б снова хоть одна
Улыбнулась благосклонно,
Я бы сорок раз тогда
Спел молитву всех влюблённых:
Любим? Значит - навсегда...

ДОМ ПРИЗРАКОВ

Я живу в одиноком доме. Я знаю о нём,
Что много зим назад исчез этот дом:
Бесследно исчез, кроме стен подвала,
Подвала, где света дневного мало,
Где лиловой малины стебли кругом.

Решётки как щит лоза заплела,
Леса возвращаются, пашня ушла,
У яблони целая роща потомков,
И дятел стучит по-хозяйски громко,
И тропка к колодцу давно заросла.

Так странно - сердце болит всё сильней
В исчезнувшем доме вдали от людей,
На этой забытой ненужной дороге,
Где нет даже пыли, а ночью в тревоге
Взлетает рой чёрных летучих мышей.

Пронзительно козодой закричит,
Захлопает крыльями где-то в ночи,
Издалека начинает он снова,
Пока, наконец найдёт своё слово.
И проскрипит, и опять замолчит...

Я не знаю, кто они, но они тут кругом,
Те немые, что делят со мной этот дом,
Живём мы под тусклой летней звездой.
Ветви низко прикрыли камень седой,
Имена и даты съедены мхом...

Неутомимы они, но медлительны и печальны...
Парень с девчонкой среди них... А ночами
Никто из них не поёт - и всё же,
Мы общий язык нашли бы, быть может,
Вот и сложилась бы компания нечаянная...

ИЗ ЦИКЛА "ПАРАНГ"*

Помнишь детство? Помнишь дождь, шуршавший вдали?
Вчера написал я письмо и тут же порвал в клочки.
Ветер унёс обрывки с холмов, и порхали они,
как чайки в Порт-оф-Спейн над долиной реки;
глаза наполнились старыми горестями до краёв,
будто лежу я в постели кверху лицом
и смотрю - низкие руины остаются от тающих в дожде холмов,
и всё пробую заглушить сердца смурного гром -
это дождь накатывается на Санта-Круз, следа не оставив от синевы,
щеки мокры, за последний луч солнца ухватываются холмы,
пока не исчезнут, а потом - далёкий шум реки, волны травы,
тяжелые горы… Тяжёлые облака тканью лиловой тьмы
последнюю яркую трещину затягивают, и мир
спешит возвратиться к мифу, к зыбкой молве,
к тому как было уже однажды, да, было однажды…
Помнишь похожие на колокольчики красные ягоды в траве,
кустарники вдоль дороги и церковь в конце неопытности,
и шум ля ривьер Доре, сквозь деревья слышный едва,
запах свиной сливы, которую с тех пор я ни разу не нюхал,
длинные тени на маленьких пустых дорогах, где сквозь асфальт - трава,
от мокрого асфальта подымается варёный
запах, и повлажневший воздух ненадёжен, зыбок,
а потом дождь зачёркивает часовню Ла Дивина Пастора
и жизнь, состоящую из невероятных ошибок?

* * *

Ничего кроме солнца - улица раскалена,
горячее море в рамке между разваливающимися домами,
а потом подымается слабая от жары, вялая волна,
будто кто-то смахивает мошкару с глаз старческими руками,
да ещё выводок утят канареечного цвета… Вот он, Грос Илет,
с его воскресеньем, потягивающимся в постели, с грузовичком
мороженого, жужжащим всё ту же музыкальную фразу,
тот же механический вальс - все грехи твои кружатся в нём,
всё твоё детство, а теперь уж и детство твоих внуков сразу,
будто пастушка на шарманке медленно вертится, и звук,
серебряный сверкающий звук, словно мелкий дождик на солнце.
А в три часа - ослепительный блеск пустоты вокруг,
и дремлющий мороженщик,
уставясь на дымящийся асфальт, никак не проснется.
Можешь с тем же успехом перекреститься, но прощенья не жди
за то, что ты всё ещё делаешь, за то, что когда-то сделал,
вот так же этой мёртвой улице даже не снятся дожди,
и остаётся ей только слушать посвисты дрозда и воркованье белой
горлицы в зарослях терновника, когда ветер зашевелит вдруг
бамбук, постукивающий в налетевшей прохладе,
когда любое имя у тебя в голове - только ЕЁ имя,
а сейчас нету даже и отчаяния - всё стучит и стучит бамбук,
дрозд пьёт, отряхивается, взмахивая крыльями,
и исчезает в запущенном саду за кустами густыми.

* Паранг - рождественская музыка на Антильских островах. Корни ее в испанских рождественских песнях.

НИЩИЕ

Падение темноты, холодный взгляд -
Ничто не сломит волю этих вонючих
Трагиков, которые, как фиги вразнос, поштучно,

Или как цыплят, продают беду, как еду... Они
Против каждого дня, против перста указующего
Затевают судебный процесс: весь миропорядок

Несправедлив и капризен! К Суду и к Суду ещё его!
Под узкими мавританскими окнами,
Под белыми стенами с керамикой арабесок - гримаса гОря,

              Потёртая временем - сама на себя гротеск -
Процветает на монетках жалости. И вдоль моря,
Мимо хлебов, яиц, мокрых рыб, копчёных окороков

Нищий бредёт, на деревяшке хромая,
Жестянкой трясёт под носом у солидных хозяек,
Посягая на души не столь грубые, как у него,

Ещё не задубевшие от страданий за краем
Совести... Ночь расправляется с синевой
Залива, с белыми домами, с рощами

              Миндаля. И восходит над нищими
Звезда их. Самая злая. Её надолго переживая, они ещё
С фальшивым, уродливым вдохновеньем за ней следят,

Отталкивая жалостливый взгляд
Тьмы...

ДРУГИЕ ДВОЕ

Всё это лето мы жили в переполненной эхом вилле,
Как в перламутровой раковине прохладной,
Копытца и колокольчики чёрных коз нас будили,
В комнате толпилась чванная старинная мебель
В подводном свете, странном и невнятном.
Листья не шуршали в светлеющем небе.
Нам снилось, что мы безупречны. Так оно и было, вероятно.

У белых пустых стен - кресла с кривыми ножками,
Которые орлиными когтями обхватили шары.
              Мы жили вдвоём, в доме, где дюжину разместить можно,
И полутёмные комнаты умножали наши шаги,
В громадном полированном столе отражались странные жесты,
Совсем не похожие на наши - не отражения, а жесты тех, других.

В этой полированной поверхности нашла себе место
Пантомима тяжёлых статуй, так не похожих на нас, будто их
Заперли под прозрачной плоскостью без дверей, без окон,
Вот он руку поднял её обнять, но она
Отстраняется от железа бесчувственного, почти жестокого,
И он отворачивается тут же от неё, неподвижной, словно стена.
              Так они и двигаются, и горюют, как в древней трагедии…

Выбелены луной, непримиримые, он и она.
Их не отпустят, не выпустят… Всякая наша нежность,
Пролетев кометой через их чистилище, не оставив там ни следа,
Ни разбегающихся кругов - была бесформенной темнотой съедена,
И выключив свет, мы в пустоте их оставляли тогда.
А они из темноты, завистливые и бессонные,
Преследовали нас, отнимали обрывки сна…

Мы порой обнимались, как всякие влюблённые,
Но эти двое не обнимались никогда. И он и она
              В жестоком тупике, чем-то настолько отягощённые,
Что мы себе казались пушинками, призраками: это они, а не мы
Были из плоти и крови. Над развалинами
Их любви мы казались небесными. Они, наверное, только мечтали
О нашем небе, едва различимом из их тьмы.