ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ КИНОХРОНИКА

Как изменились мы!.. Глядел бы и глядел
в мерцающий экран – в утраченный Эдем,
где пацанов, догнав, накроет на холсте
сегодняшний их смех в нетрезвой темноте.

А в канувшем саду – блаженная весна.
(Вне времени, увы, лишь года времена.)
Ни лысин, ни долгов... О времени поток!
Он всё летит во мрак, невидим и жесток,

как взрослый человек, поймавший наш балдеж
в свой кинообъектив... Попался! Не вернешь
тех лет волшебный свет. Стена... И не дано
вскарабкаться назад. Кончается кино.

БЕСПРЕДЕЛ

Скосил глаза на пальцы ног.
Их целый век не видел я.
Как скрючились за этот срок
вернейшие мои друзья!

А помню, в детстве золотом,
в любви безгрешной и слепой,
их пересчитывая ртом,
я сходу различал любой.

Года... Иные счеты. Рос,
не глядя вниз, меняя вкус.
Чем дальше в лес – тем больше врозь.
...И каждый бросил мне: "J'accuse!" *

Бледны. Распухли. Как я мог?
О Боже!.. Где второй носок?!

* J'accuse! – Обвиняю! (фр.) Открытое письмо Эмиля Золя президенту Франции, в котором писатель осудил разгул антисемитизма в стране в связи с делом Дрейфуса.

ЭКСКУРСИЯ НА СВАЛКУ

Тот день перед разводом. Я с детьми
иду гулять. Вот перед нами свалка.
Волшебный мир вещей, что отслужили,
их завораживает.
Каждая из этих, столь сложносочиненных судеб
здесь обнажает жалкое желанье
побыть – ну хоть мгновение – игрушкой.

Мне тоже кажется волшебным этот мусор.
И россыпи радиоламп сгоревших,
и никелем блестящий автохлам,
гирлянды стружек и холмы жестянок,
нахально радужных, как хвост павлиний –
всё будоражит
        врожденное стремленье сохранить.

Не получается. Всё это – переговорено
и приговорено к освобожденью.
...А сыновья прочесывают свалку,
подобно дистрофикам на дармовом пиру,
где угощенья слишком уж обильны
и слишком праздничны, чтоб оказаться
вдобавок и съедобными.
...Кричу:
        "Там битое стекло! Поосторожней!"

На неприступном некогда металле
цветенье рыжих кружев проступает.
Ветер полощет целлофановые флаги и лопухи.
И чайки плачут.
Мои мальчишки волокут не заводной ли вездеход?
И ключик,
в надежде оживить
то, что однажды
уже заиграно детьми другими насмерть.

Нет. Невозможно.
Я пришел сложить
свои обломки – к всеобщему вместилищу утрат.
И пусть жестоко, в продолженьи – с ними –
я не участвую.

Дочурка тащит нагого и безрукого кукленка.
И всё еще смущается надежда
в истершихся ее глазах.
И я
сказать могу ей лишь одно:
"Жалей его сейчас. Люби сейчас.
Забрать его с собою мы не сможем".

АВИАШОУ В БЕДФОРДЕ

Природа – что... Вот наши ВВС
Разнообразят фауну небес!
То бишь войны. Зверья ни Бог, ни Босх
такого не придумают. Но спрос...
И новым монстрам уступив места,
повымерли, в борьбе за мир устав,
бомбардировщик-хряк былых времен
и стройный истребитель. Вышли вон.

Вот он – отполированный дракон!
Осклабится, обласкан ветерком,
натужит огнедышащий свой зад,
сглотнет пилота и рванется в ад,
со всем усердьем отторгая звук.
Весь в ненависти ко всему вокруг.
Весь – совершенство. Пламенный привет
залогу наших будущих побед!

Заклепок блестки словно жемчуга
на кардинальской мантии. Рога
антенн. Сплетенья нервов-проводков.
А лозунги на серебре боков!
С такою важностью вплелись в металл,
как если бы Господь их начертал.

Три тысячи чертей! Как те рабы,
на царские одежки морща лбы,
на гордый цвет червонных позолот
таращились – на каторжный свой пот,
уставимся на собственную блажь.
...Да сам бы Чингисхан, увидя наш
Воздушный флот, утерся: "Во дает
оплот демократических свобод!"

ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ ПРОВОДА В КРУЧИНЕ,
А СТОЛБЫ НАКРЕНЕНЫ, КРИВЫ И СКРИПУЧИ,
АЖ ДО САМЫХ ДО ОКРАИН ТЯНУТСЯ НА КРУЧИ?

Выспрашивал старик у молодого в сером,
который эту сеть напряг над каждым долом,
со вдолем поперек связав таким манером
в стране лесов, полей и рек тому назад.

А наш-то – вздором сыт, наш разум просвещенный,
и след распознает орлинейшей вороны,
накаркавшей задор на склоны и равнины,
связующий столбы в единый невпопад.