На главную страницу

СТАНИСЛАВ ЧУМАКОВ

р. 1947

Выпускник ЛГУ. Кандидат филологических наук, славист. Преподаватель кафедры зарубежной литературы КубГУ. Поэтические переводы с польского публиковались в журналах "Филология", "Польша", учебных и научных изданиях.


БОЛЕСЛАВ ЛЕСЬМЯН

(1877-1937)

КОРЧМА

Между пеклом и небом, в бездорожьях известных,
Огибаемых Богом в полетах небесных,
Есть корчма, где фантомы пропойц околевших
Пьют за полный триумф своих бредней сгоревших.
Там скупец, аметисты пред смертью глотавший,
Свой бессрочный ночлег покупает, уставший,
И преступник, чей нож новых душ вожделеет,
Не одну себе жертву найти там сумеет.
И блудница, дразнящая запахом пряным,
Щеки там подставляет могильным румянам
И кокетливо тень толстяка соблазняет
(А толстяк, видно, толк в этих прелестях знает).
Есть еще музыканты в корчме. Их работа –
Заводить всю компанию вполоборота
И такого врезать стукача-брыкача,
Чтоб корчма прямо в бездну неслась, грохоча.
Заиграли: и призраки топчутся внятно,
В их глазницах мерцают кровавые пятна...
Лишь – за печью – старуха их не замечает,
Мать убийц пятерых, она тихо мечтает;
Замогильно свернувшись, она видит в дремоте
Чудо первой любви на чердачном пролете.
И, отдавшись виденьям души своей нежной,
Тихо польку гундосит на расческе железной.

* * *

Для чего мне эти свечи, эти лица?
С моим телом уж худого не случится.
Я лежу, а скорбь стоящих мне известна:
Все притворно, умирать же нужно честно.
Засмотревшись на венки, лежу я смирно,
Обособленно – торжественно – всемирно,
Смерть то стихнет, то в висках шумит натужно,
Но я знаю: ничего мне знать не нужно...
Так мне тягостно к могиле приобщаться,
Так не хочется в ИНОЕ превращаться.

КАЗИМИРА ИЛЛАКОВИЧ

(1892-1983)

СМЕРТЬ

Сначала смерти не было вообще,
но я росла, и смерти призрак вырос;
потом она пылилась по углам –
еще не нужный свернутый папирус.
Ну а сегодня – прямо под рукой,
и каждый день о ней напоминает:
так книга неразрезанная ждет
читателя, который понимает...

* * *

Я жду тебя о сумрачной поре,
когда кругом все пенится от ветра...
Ты восклицаешь: "О, Корэ! Корэ!"*
и плачешь надо мною, как Деметра.

А я застыла от своей беды,
меня накрыли тяжкою плитою;
не знаю, сколько утекло воды,
пока я с этой черною бедою...

Но вдруг дыханье мне втекает в грудь,
меня земля желает оттолкнуть
и вытолкнуть наверх из тьмы могилы;

и я, как полусгнившее зерно,
вновь прорастаю... вновь мне жить дано
и видеть позабытый облик милый...

Моя душа, одолевая страх,
растет, цветет и раздвигает прах!

А мама, разбудившая меня,
уж больше ничего не говоря,
на край могилы вздыбленной садится
и вышивает крестиком на ситце
картину чудную, что чистотой полна,
цветами, счастьем, сном озарена...

Я вижу в той картине соответство
с родимым домом. Вижу свое детство.

* "О, Дева! Дева!"(греч.) – возглас Деметры, ищущей свою дочь Персефону (Кору), похищенную Аидом.

КОНСТАНТЫ ИЛЬДЕФОНС ГАЛЧИНСКИЙ

(1905-1953)

ПУТЕШЕСТВИЕ В СЧАСТЛИВУЮ АРАВИЮ

Бахрому развеять ветры прилетели,
В небе звезды-птицы, золотой венок,
Кони еле-еле... Колеса заскрипели...
И возница пьяный страшно одинок.

Музыки шкатулка – катится карета,
Ночь вокруг кареты – чудеса одни:
Серебристой бурей пролетит комета,
В чаще замерцают светляки, огни...

А в карете двое, на подушках млея,
Словно пьют ночное старое вино...
И поют дорога, синева и время,
Только им, умершим, слышать не дано.

СМЕРТЬ БРАТИКА

Он вместе с гробом качался мерно,
когда увозили его от нас.
И гроб внутри голубел, наверно,
От голубых его глаз.

Казалось, время вообще пропало.
Отец в потрепанном брел пальто.
Не причитала мама. Шептала:
"Боже, скажи, за что?.."

Потом могила была пустая
и заполненья могилы жуть.
– Смерть, понимаете, вещь простая, –
доктор сказал. И запнулся чуть.

И было тихо. Так тихо очень.
А может, все это не всерьез?
Но дядя – седенький голубочек –
Стоял с глазами, полными слез.

Когда все кончилось, доктор картинно
воскликнул: "Боже, уже третий час!".
И умер братик мой, умер невинный,
оставив душу – разбитую окарину – для нас.

ТАДЕУШ РУЖЕВИЧ

(1921–2014)

ПОКОЙНИК ИЗ ВЕЖЛИВОСТИ

Когда человек скончался,
живые спешно купили
чудный сосновый ящик
и ему подарили.

В тот ящик вежливо лег он,
длинный и с виду беспечный,
а все вокруг зашептали,
что ждет его отдых вечный.

Горели рыжие свечи,
тускнели в запахе хвои,
и тени склонялись грустно,
впечатанные в обои.

Глаза приоткрыл покойник,
но близкие со слезами
глаза торопливо прикрыли
черными пятаками.

В соборе вздохнул, что жив он,
рыдала свеча золотисто,
но Реквием гаркнули разом
певчие с органистом.

Близкие крышку прибили,
венки положили как надо,
и в мир иной отошел он,
чтоб не испортить обряда.