* * *

Не только щедрость ласк и пыл томленья
Таятся в косах этой нежной лани!
Там скрыта волчья яма, там, в капкане,
Напрасно ждут влюблённые спасенья.

И снег её груди, и жар горенья
Смешались вместе в знойном урагане;
Скажи, кто видел в ледяном тумане,
Огонь, палящий всех без снисхожденья?

Из глаз её невидимой стрелою
Сердца пронзает страсть, как враг из лука,
И стягивает каждое петлёю.

И потому, друзья, вот вам наука:
Не устремляйтесь за её косою –
Там ждёт вас сеть, там суждена вам мука!

ГОЛОС ЖЕНИХА

О Хана, лань моя, ты воплощенье
всех девичьих достоинств. Видит каждый:
созрела ты для ласк любви, и жажды
родник твой обещает утоленье.

Лук красоты ты держишь в натяженье.
В глазах колчаны стрел. Стреляй однажды.
Спрячь под вуаль лицо, не целься дважды.
Ведь на тебя смотреть — изнеможенье.

Ты мне в одно мгновение раскрыла
великолепье, негу, блеск и чудо –
и обрекла на страсть и покорила.

Ты взглядом искры высекаешь всюду,
и там, где искры света ты дарила –
огонь любви начнёт пылать оттуда.

РОЗА

Как блещешь ты, роза, весенней красою!
Полны твои вены рубином багряным.
То плачешь, сверкая вечерней росою,
то взором сияющим льнёшь к моим ранам.

Цвет белый, цвет жёлтый – всю гамму цветенья
ты в завязи прячешь, и ждёшь, что природа,
тебе аромат подарив от рожденья,
добавит к нему запах дикого мёда.

И с тихим жужжаньем пчела золотая
украсить тебя блеском крыльев стремится.
Пьёт сладкий твой сок, над тобою витая,
и ты оживаешь, вспорхнув словно птица.

СЛЕЗА

Не сгинуть слезе моей тяжкой! Мы с нею
Всегда неразлучны. Слезу ту скрываю
Я в недрах души, и храню, и лелею,
И в муках рожденья из глаз изливаю.

Один я, один этой ночью бессонной!
К их чёрствым сердцам – со словами укора;
Страдаю от боли, шепчу иступлённо:
Народ погибающий...Племя позора...

И дни и недели слезу очищая,
Скоблю её в сердце до слоя седьмого;
И высохшим сердце моё оставляя,
Слеза моя кровью пролиться готова.

И эту слезу исторгаю я в муке,
Увидев весь срам глухоты их постылой:
Проклятие вам, ибо есть у вас руки,
И можете с горем померяться силой!

Верны мои слёзы – сам Бог это знает.
Весь сгусток страданья те слёзы вместили;
И с каждой слезою, что глаз мой роняет ,
Частицу души хороню я в могиле.

Но есть у меня и слеза роковая,
Зачатая гневом, рождённая в боли;
Не спит и не дремлет она, разрывая
Отчаяньем душу: «Где помощь?! Доколе?!»

Как гной на костях, в моём прячется теле,
Как тайный мой грех, не даёт мне покоя;
Смущает мой день, гонит сон от постели,
Как смертная тень – всюду рядом со мною.

И всё же я верю: пророк ещё встанет.
Он землю слезою великой омоет.
И громом рыданье небесное грянет,
И в страхе тогда всё живое завоет!

ДОЧЬ РАББИ

Гуляет казацкое войско — погром
для города Дубно не внове;
нагрянули тучей, прошли, словно гром,
походные торбы набили добром —
пьяны от вина и от крови.
«Эй, крали! — зовут — Подходите! Сейчас
в шелка разоденем заморские вас!»

С добычей богатой ещё со вчера
телеги стоят на майдане.
Атлас там и бархат, а рядом гора
субботних подсвечников из серебра,
и кольца, и жемчуг, и ткани.
Там гогот весёлый царит над толпой,
но где атаман, атаман молодой?

Сегодня ему не добыча не нужна,
не брага, не пьяные речи –
но брови, как бархат, но очи без дна
атласные груди, лица белизна,
и нежные девичьи плечи.
Хмельнее, чем сладкие вина,
уста этой дочки раввина.

Она в своей комнате, страх затая,
глядит на кафтан атамана:
«К тебе прикипел я, красотка моя,
с той самой поры, как холопом был я
в имении здешнего пана!
Я мчался сюда, не жалея коней,
чтоб стала ты, краля, женою моей!

Не зря пощадил я твою красоту.
Назавтра, в той церкви над гаем*,
когда прикоснёшься к святому кресту,
наброшу тебе я на косы фату,
и свадьбу с тобою сыграем.
Наденешь шелка, золотую парчу:
Сто шаферов будут! Мне всё по плечу!» –

«Казак, твоя сабля меня не страшит!
Всегда, если буду с тобою,
убитую мать мне напомнит твой вид,
напомнит отца мне, который лежит
с пробитой насквозь головою.
Не жди, что в одеждах пройду золотых
по трупам растерзанных братьев моих!» —

«Ну что же, как знаешь!» — и парень встаёт,
стремительно к девушке прянув —
«Подумай ещё! Мы уходим в поход
на Умань — туда польский гетман ведёт
стреляющих метко уланов.
И если не встретится пуля со мной,
клянусь тебе — станешь моею женой!» —

«Коль так, то смелее садись на коня,
и мчись, изготовившись к бою.
От пуль заклинание есть у меня.
Хочу, чтобы жизнь твою в битве храня,
всегда оно было с тобою.
Смеёшься? Не веришь? Попробуй! Узнай!
Прицелься в меня и не бойся! Стреляй!»

И вытащил он пистолет свой, огнём
готовый разить. Серебрится
его рукоять, пуля верная в нём,
и встала дочь рабби в проёме дверном:
«К мезузе** хочу прислониться!»
И выстрел, и грохот — должно быть, рука
нечаянно дрогнула у казака...

Её на постель положил атаман,
и глядя на мёртвое тело,
подумал: «Что было здесь? Чары? Дурман?
Она говорила, что есть талисман,
но, видно, лишь смерти хотела»
И слёз не скрывая, шагнул за порог:
«Жидовка шальная! Прости её Бог!»

*небольшая роща, лесок.
**футляр с молитвенным текстом, прикрепляемый к внешнему косяку двери.

ШУЛАМИТ

Ты – Шуламит! Голубкою порхая,
Ты охраняешь лозы, и в тоске
Душистый мёд лесистых гор вдыхая,
О друге грезишь в каждом уголке.

Твой гнев пылает, братьев догоняя,
А те смеются, скрывшись вдалеке;
И ранит мир краса твоя, сверкая,
Как острый меч в протянутой руке.

День опалил твой лик, созрела мгла
В тени твоих грудей, и ночь легла,
И пряный аромат в саду расцвёл.

Как до сих пор не встретился с тобой
В горах твой друг?! Ведь зов весенний твой
Всю землю Иудеи обошёл!

Твоя слеза

Меня к земле твой пригибает взор,
И прерывает мой повинный лепет.
В твоих глазах – мой суд и приговор,
А между век – слезы прозрачной трепет.

В твоей слезе есть свет и глубина.
Она сосуд, наполненный до края.
Не облик мой в ней отражён – вина.
Дрожит слеза, обиду не прощая.

Она не разобьётся, как хрусталь,
Но на ресницах будет серебриться.
В ней целый мир растёт и вширь и вдаль,
Её секрет в твоём зрачке таится.

Заключительная песнь

Если б я был рукою Всевышнего взят,
то поставленный Им у скрещенья дорог,
я бы выбрал тропу, где остались следы моих ног,
по которой я шёл до сих пор – и с неё не свернуть,
ибо там, с двух сторон, кипарисы горят,
и погибнет посланец оставивший путь.

Если странником Божьим пойду я босым,
предвестником Царства, открытого взорам моим,
зелень леса увижу, закатных небес красоту,
золотые каштаны и гроздья сирени в цвету.
И хрустальные реки, и лодки на них, как во сне,
и залитые солнцем поля будут видеться мне.
Разноцветье лугов и колодезный сруб,
и покой предвечерья, окутанный дымом из труб –
с ними сердце моё и движенья неслышные губ.

Божий странник, грядущего Царства пророк,
видит край благодатный: колосья, цветы и поток.
Звуки бубнов он слышит и песни призывные хора
ханаанских красавиц, жриц страстных Пеора,
манящих к шатрам, к полумраку, где веет прохлада,
к изваянью Астарты у ворот заповедного сада.
Только он – странник Божий к Святыне идущий босым:
орёл величаво парит в свете солнца над ним.
Он – предвестник, чьё пламя сжигает сердца,
воспевает он пламя, ослепляет сияньем лица.
В огне его песня, и сам он в огне – до конца.

АДАМ

Где древа крови ствол багровой кроной
венчает утра схватки родовые-
там на окне узоры костяные,
и крик- стеклом по ране обнажённой.

А между тем стремится свет бессонный
на рубежи забвенья ледяные,
и заставляет течь ручьи живые
в туман прохлады яблочно-зелёной.

Адам из глины бредит в лихорадке
о мальчике, что надувая щёки,
галопом скачет на резной лошадке.

Другой Адам же, сумрачно-далёкий,
камней пустыни видит отпечатки,
и мальчика из света в лунном оке.

ПРОСЬБА О ПИСЬМЕ

Любовь, как смерть, как зов из недр страданья,
всё тщетно жду, пока пришлёшь хоть слово,
хоть каплю влаги для цветка больного,
чей стебель вянет в муках ожиданья.

Но вечен воздух. Камень без дыханья
не может видеть мрака рокового.
Не хочет сердце наслаждаться снова
холодным мёдом лунного сиянья.

И в битве, где голубку тигр терзает,
там кровь моя из вскрытых вен струится,
и листья лилий в траур одевает.

Так дай словам в моё безумье влиться,
или оставь в ночи, что навевает
мне сон души, в котором тьма роится.