СИГНАЛЬНЫЙ ОГОНЬ

Здесь, где в лоне морей вырос остров,
за ночь взнесенный жертвенный камень,
здесь под черными небесами
зажигает свои огни Заратустра,
сигнальные знаки для заблудших пловцов,
знаки вопроса для знающих ответы.

Это пламя с пепельным чревом –
языки его алчут холодных далей,
оно тянет шею к чистейшим высям,
как змея, выпрямившаяся от нетерпения, –
вот этот знак я возвел пред собой.

То сама душа моя пылает:
в ненасытной жажде новых далей
всё вперед устремляется тихое пламя.
Для бежал зверей и людей Заратустра?
Для чего оставил твердую почву?
Шесть одиночеств он уже знает,
но даже одиночества моря ему было мало,
острова было мало, и вот на горе он – пламя,
и в поисках седьмого одиночества
к небесам забрасывает невод.

О пловцы заблудшие! О древних звезд осколки!
Вы, моря грядущего! Сокрытые тайны неба!
Здесь ловец одиночеств закинул невод:
так ответьте ж нетерпенью пламени,
поймайте мне, ловцу на горах высоких,
мое седьмое, последнее одиночество!..

ТВОРЕНИЕ ФРА АНЖЕЛИКО

На хрупких главах древнего сказанья –
Се вечный страж унял земной раздор,
Се строгий дух послал обетованье, –
Возводит он деянье, как собор.

Он взял, чтоб лился локоть золотистый,
Потиров злато и пшеницы зной;
Тон алый взял у робкой детской кисти,
Индиго тон – у прачки над волной.

Владыка в блеске праведной державы,
Вокруг певцы его нетленной славы,
Медуз сильнее и звучней Харит.

Невеста во младенческом смущенье
Смиряет девственной груди волненье
И за венец его благодарит.

НИЦШЕ

Сернисто-желтых туч гонимы клочья
Холодным ветром – то ли близко осень,
То ль ранняя весна... Итак, за этой
Стеною Громовержец гордый жил
И слал на плоский дол, на мертвый город,
На весь их дым и прах тупые стрелы
Последних молний – и потом ушел
Из долгой ночи в темень вечной ночи.

Стада глупцов внизу... Не троньте их!
Что слизню острога, что серп бурьяну!
Продлись на миг, святая тишина,
И пусть сначала сгинет это племя,
То, что хвалой своей его пятнало,
А ныне все тучнеет в испареньях,
В которых от удушья умер он! –
Но уж тогда вовек ты воссияешь
В кругу других вождей с венцом кровавым.

О избавитель! сам несчастней всех...
Груз тяжких жребиев каких тебе
Затмил зарю земли обетованной?
Ужель затем лишь ты творил богов,
Чтоб их низринуть – и блуждать в руинах?
Все близкое убил в себе самом,
Чтоб вновь его алкать потом, чтоб воплем
Тоску своей пустыни заглушить.

Тот опоздал, кто умолял тебя:
Дороги дальше нет, там льды и скалы,
Да гнезда грифов... Вот теперь пора:
Заклясть себя в священный круг любви...
И вы, когда усталый строгий голос
Осанной взмоет в синеву ночную,
В эфирный свет, – заплачьте: не пророчить,
А петь был должен этот новый дух.

ЗАПЕЛИ ГОДЫ...

Кто я такой, чтоб длилось мне в угоду
Теченье лет? Их песнь жила в крови?
И мак пылал, и пели соловьи?
Мяч юных дней метнул ты к небосводу,
Теперь – лови...

Тот рай потерян? Он и вправду был им?
Сиянье звезд, лазурь морских валов,
Разливы вод, надменность городов...
Пройти бы вновь по прежним тропам милым...
Но их невнятен зов.

Кто я теперь, всего лишенный,
Пред тем, что день грядущий мне сулит?
Кто я, лозой и ветром опьяненный,
Здесь, на просторе вольном, что открыт
Для птиц морских, для мысли окрыленной?
Мой день, ответь! – Молчит...

Но я дышу – я и уста, и флейта,
Играю песнь – и сам я эта песнь.
Я полость дудки – но и дух; я есмь
Игрок, с игрою слитый; тело флейты –
И флейты песнь.

Что голос прежних лет? Вот миг свободы:
Я жив, дышу. Я слышу дальний зов...
Мак в пламенах. Сиянье облаков.
Звук флейты смолк. Твои запели годы.
Что ж, я готов.