ЮРИЙ СТЕФАНОВ

Я знаю мух в кувшине молока,
Я узнаю портного по покрою,
Погоду мне предскажут облака,
Я яблоню по яблоку открою,
Глупца в карете вижу, что ни шаг,
Привык собаку узнавать по лаю,
Я знаю лодырей и работяг, -
Я знаю всё - и лишь себя не знаю.

Я от пшеницы отличу сорняк,
Я знаю вора, что сидит в застенке,
И умника, свистящего в кулак,
И дурака, снимающего пенки,
Я знаю мучениц святых в раю,
И воровской жаргон я понимаю,
Я сорт вина по бочке узнаю, -
Я знаю всё - и лишь себя не знаю.

Я знаю скот, что загоняют в хлев,
Коня от мула отличить сумею,
Я знаю герцогинь и королев,
Я барина узнаю по лакею,
Я знаю голь из запредельных стран
И голодранцев из родного края,
Я знаю ложь, и пытки, и обман, -
Я знаю всё - и лишь себя не знаю.

О принц, я знаю всё, что есть вокруг,
Я трусов и героев понимаю,
Я знаю смерть - она мой лучший друг, -
Я знаю всё - и лишь себя не знаю.

Вон из книг моих, Гревен!
Ты отныне мной презрен,
Ты подался в Кальвинисты
(А точнее - в Атеисты),
И чернит твое вранье
Имя доброе мое,
То, которое когда-то
Славил ты витиевато, -
Я отступникам не брат!
Да и ты, кто невпопад
Назван был Христианином,
Но уставам чужд старинным, -
Прекрати свой злобный лай,
Мне напастей не желай,
Не беснуйся ты впустую,
Церковь не хули святую,
Не порочь изо всех сил
Тех, кто так тебя любил.
О безмозглые поэты,
Бросьте вы строчить наветы,
Иль мой кухонный мужик
Вам ответит напрямик,
Без учтивости и лести,
Да и в том вам много чести!

Созрел душистый виноград:
И стар, и млад, сгибая спины,
Несут тяжелые корзины,
Где гроздья черные лежат.

Вот бочка до краев полна, -
Топчите виноград ногами,
Чтоб вместе с пенными струями
Взыграл в ней добрый бог вина.

Пусть каждый божество почтит
Прекрасной песнею веселой,
Пусть гулкие поля и долы
Напев хвалебный огласит.

Смотрите: искрометный бог
В дубовой буйствует темнице
И жаждет, чтоб освободиться
Ему хоть кто-нибудь помог.

Вот рассудительный старик,
Хватив стаканчик крови божьей,
Чуть с ног не валится - и всё же
Заводит пляску в тот же миг.

А вот влюбленный пастушок,
Успевший приложиться к кружке,
Приметил прелести подружки,
Что спать свалилась под стожок, -

И тут же пламенный Эрот
К нему на помощь поспешает
И дерзкие мечты внушает,
И грудь огнем любовным жжет.

Пастух - к подружке, та - бежать,
Она краснеет, он смеется,
Но под конец она сдается,
Сама спешит его обнять.

Нет, Вакха вряд ли проведешь!
Уж коль он начал забавляться,
Тебе ли с божеством тягаться,
Подвыпившая молодежь?

Он жив еще, дрянной старик,
Не смолк его ослиный крик,
И не постигло наказанье
Врага людей, по чьей вине
Немало горя и страданья
Пришлось хлебнуть родной стране.

Гордится этот жидовин,
Что насолить он смог один
Всем настоящим христианам
И, яд свой выдав за елей,
Сумел прельстить путем обманным
Двух наших добрых королей.

Но Бог отмстит за нас как надо
Поганому исчадью ада,
И пусть нескоро суд Творца
Свершится над мерзавцем злобным, –
Его мучениям загробным
Не будет меры и конца.

Он клялся нам, что с новой верой,
Сей гугенотскою холерой,
Разделаться сумеет сразу,
Как только в руки власть возьмет,
Но кто же рассевал заразу,
Как не хваленый лекарь тот?

Пронырлив он, как старый лис,
И кровожаден, словно рысь,
Но за грехи свои, поверьте,
Достоин лишь собачьей смерти, –
Навряд ли ждет и сам злодей
Бессмертья для души своей.

По части лжи, вранья, обмана
Искуснейшего шарлатана
Он переплюнет без труда.
Сейчас мы суть его раскроем:
Он, он и есть Антихрист, коим
Грозит Писанье нам всегда.

Тем, кто в лицо его вглядится,
Покажется он важной птицей:
Серебряная прядь волос,
Высокий лоб, орлиный нос,
Крутая бровь, суровый взгляд,
Но все это – лишь маскарад.

Его Эдикт о двух Церквах,
Его участье в грабежах,
Битком набитые мешки
И несуразные стишки, –
Все это говорит, что он
Умом и честью обделен.

Он изворотлив, как Протей,
Он двоедворец, он афей,
Он мнимый друг обеим лигам,
Менять законы он привык,
Питает страсть к бездарным книгам
И глуп, как всякий еретик.

Так долго облик свой звериный
Скрывал он лживою личиной,
Мы столько натерпелись с ним,
Что и мудрец поймет едва ли,
Как все мы столько лет дышали
С ним вместе воздухом одним.

Да, псом он жил, и сдохнет псом,
И проклят будет, а потом
Его чудовищный фантом
Пугать нас будет, зубы скаля:
Всяк осенит себя крестом
При имени де Л’Опиталя.

I.
Когда под кроною священной, как поэт,
Воздел Господь в немом томлении жестоком
Худые руки ввысь, провидя скорбным оком
Неблагодарного ученика навет,

Он обернулся к тем, кто поджидал рассвет,
К храпевшим, словно скот в загоне, лежебокам -
Кто мнил себя во сне царем, а кто пророком -
И крикнул что есть сил: "Нет Бога! Бога нет!"

Те спали мертвым сном. "Да ведома ль вам весть?
До звездной тверди я сумел главу вознесть
И вот поник в тоске, отчаянье, печали…

Я лгал вам, братья, лгал! Не в мире мы - в дыре,
Я - жертва на пустом безбрежном алтаре.
Нет Бога, умер Бог!" Но те всё спали, спали.

II.
Твердил он: "Все мертво! Я видел тьму миров,
Я до конца прошел их млечными путями:
Там золото песков и серебро валов
Разбрасывает жизнь бессчетными горстями.

Везде лишь соль пустынь, да волн немолчный рев,
Да вихрей перехлест над пенными морями,
Да в вышине полет блистающих шаров,
Но Дух не веет там, в кромешной звездной яме.

Я божий взор искал - мне встретилась глазница
Бездонной пустоты, откуда ночь струится,
Над миром сумрачным сгущаясь все сильней.

И радуга стоит вкруг этого колодца,
Грань хаоса, чья тень небытием зовется,
Спираль, в которой скрыт исток миров и дней.

III.
О стражница-судьба, холодная, немая,
Не случай ли слепой тебя саму влечет
Средь мертвенных миров, в снега их одевая
И всю вселенную заковывая в лед?

Ты знаешь, что творишь, о сила роковая,
Когда померкших солнц расстраиваешь ход?
Уверена ли ты, что череда живая
Воскреснувших светил на смену им придет?

Отец мой! Ты - во мне, жить без тебя нет мочи.
Но в силах ли ты сам и смерть одолевать,
И до конца под тем напором устоять,

Который на тебя обрушил ангел ночи?
О, как я одинок! В глазах от слез темно,
И если я умру, всё умереть должно".

IV.
Никто не внял его стенаниям глухим,
И вот, преодолеть не в силах эту дрему,
Он, сломлен, полужив, воззвал тогда к другому,
Кто бодрствовал в ночи, покуда спал Солим.

"Иуда, - крикнул он, - нам ведомо двоим,
Что стоит твой товар. Не медли ж по-пустому:
Я исстрадался, друг. Уйми мою истому:
Коль дело решено, пора покончить с ним".

Но шел Иуда прочь, хмур, недоволен платой
И столь мучительным раскаяньем объятый,
Что чудился ему укор у всех дверей…

И лишь один Пилат, в ту ночь не спавший тоже,
К страдальцу снизойдя, велел как можно строже:
"Безумца этого - под стражу поскорей!"

V.
Да, то был он, Господь, безумьем озаренный,
Икар, что к небесам вознесся, как стрела,
И Фаэтон, кого гроза богов сожгла,
И Аттис раненый, Кибелой воскрешенный.

Авгур пытал судьбу над жертвой обреченной,
Земля, хмелея, кровь бесценную пила,
Вселенная на миг качнулась как юла -
И задрожал Олимп над пропастью бездонной.

И кесарь возопил: "Ответь мне, Ра-Аммон,
Кто этот новый бог, властитель всего света?
А если он не бог, не демон - кто же он?"

Оракул смолк навек, не дав ему ответа;
И лишь тому была открыта тайна эта,
Кем был бездушный прах душою наделен.

Однажды вечером я слышал голос странный,
То тихо пела мне душа вина:
"Под сургучом, в тюрьме моей стеклянной,
Таится песня, радости полна:

"О, сколько солнца, и труда, и пота
Среди холмов в полуденном огне
На винограднике потратил кто-то,
Чтоб пробудить меня в живом вине.

И потому я так безмерно рада,
Когда в стакан рабочим налита.
Мне ненавистна погреба прохлада
И сладок жар любви сухого рта.

Ты слышал, как гремят веселья трубы
И как надежда птицею поет?
Садись за стол, омой в стакане губы, -
Всё это слышит только тот, кто пьет.

Глаза твоей жены зажгу я светом,
Чтоб втрое краше сделалась она,
И хрупкий сын твой вырастет атлетом,
Отведав солнце в кувшине вина.

Я льюсь в тебя, живительный напиток,
Чтоб Сеятель небес увидеть мог
Союз двух душ, навек любовью слитых,
Цветущий, словно редкостный цветок!"