ЛЕГЕНДА О МОНАХИНЕ

Глаза, я вижу, заблестели,
Продолжить просят разговор.
Не рассказать ли, в самом деле,
Про донью Падилью дель Флор,
Что из Аланхи? Чтоб вы знали –
Там сплошь холмы и лес густой.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Немало видела Гренада,
Да и Севилья, может быть,
Девиц, каким немного надо,
Чтоб кавалера полюбить.
Их все там вольно обнимали,
Кому не лень – тот и герой.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Падилья, та другого рода
Была особа, и вокруг
Никто из бойкого народа
Не мог сказать, что он ей друг.
Навряд ли даже целовали
Ее под темною листвой.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Красотку увлекло другое:
"Какое счастье – жить вдали
От мира, в праведном покое,
Молитвой страсти утолив.
Чтоб демоны не донимали,
Там будет ангелов конвой..."
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Приняв в Толедо постриженье,
Мужчин обидела она.
Ворчали те: "Да неужели
Христос жених ей? Вот те на!"
И долго после тосковали
Солдат, школяр, мастеровой.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Едва упрятала в обитель
Она красу и чистоту –
Пришла любовь: один грабитель
Пред ней явился тут как тут.
Таких бандитов там знавали –
Отважен, что идальго твой.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Монахиня, гласит преданье,
Решилась – о, позор и срам! –
Прийти на тайное свиданье
С бродягой ночью в Божий храм.
В тот час в округе все слыхали
Вороний грай над головой.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Когда, избравши эту долю,
Из тьмы притвора позвала
Она злодея, Божья воля
Вмиг святотатство прервала:
Сразил их гром, и не познали
Любви, внушенной Сатаной.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

Рассказ про этот страшный случай
Приоры все в монастырях
Твердят монахиням, чтоб лучше
Спасительный внушить им страх –
Дабы всечасно избегали
Дороги пагубной, кривой.
Дитя, гляди, быков погнали,
Сними передник красный свой.

ЧЕЛОВЕК ИЗ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Один-единственный упрек
Я папе с мамой бы изрек:
Мол, поздновато занялись
Игрой библейской в "верх и низ"
И не смогли меня склепать
До наших дней веков за пять.
Простите, принц, творца стихов,
Что чересчур средневеков.

О, как в стране моей мечты
Я жил бы в тысяча четы-
Реста каких-нибудь годах –
С законом строгим не в ладах,
В компании таких, по ком
Истосковался Монфокон, –
И пожилых, и молодых,
Знатнейших в царстве забулдыг!

Презрев запреты и посты,
Девиц таскал бы я в кусты,
Как делал Франсуа Вильон, –
Чтоб задирать им котильон
И целок уменьшать число.
Такое, впрочем, ремесло
И в наше время мне уже
Давно, признаться, по душе.

Любил бы я нагую плоть –
От самых вольных девок вплоть
До тех, что в кельях – там они
Частенько спали не одни;
На четках – Бог помилуй их! –
Вели подсчет дружков своих,
От бурных бдений подустав...
Когда им было чтить устав!

Им не хватало четырех
Евангелий, и приберег
Господь для них еще одно –
От Афродиты... Мудрено
Ли, что одна из аббатис
Приноровилась так ебстись,
Что первой блядью почитал
Ее Латинский весь квартал?

А под конец, беспутный бард,
Я в частоколе алебард
Препровожден бы был туда,
Где усмиряли навсегда,
И на прощание мой труп,
Слегка качаясь на ветру,
Ступнями помахал бы им –
Всплакнувшим спутницам моим.

Но мы во времени другом...
Теперь совсем не то кругом,
Что было пять веков назад:
На месте божедомки – сад,
Где возвышался эшафот,
Уже сто лет чадит завод,
А в славном царстве босяков
Прогнило что-то... Век таков!

Забившись в теплую нору,
Не в Монфоконе я помру,
А тихо-мирно дуба дав,
На пять столетий опоздав.
Мои последние слова
Из мэтра будут Франсуа,
И только в непробудном сне
Увижу прошлогодний снег.

Мои последние слова
Из мэтра будут Франсуа:

Простите, принц, творца стихов,
Что чересчур средневеков.