Дополнительные материалы

Георг Гейм «Морские города» (избранная лирика в пер. А. Чёрного)
Публикации в «Журнальном Зале»
Страница на «Литературной карте России»

НА ПУТИ ИЗ ЛЕМБЕРГА В СИЛЕЗИЮ

И вот идем мы наудачу
Невесть зачем, невесть куда,
В очах у нас не место плачу,
Нет своенравья и следа.
Огромен мир, Господни блага
Простерлись вдаль;
И тих мой нрав, но мне и шага
Не даст ступить убогий враль.

Насмешки слушаю спокойно;
То злит людей нужда моя,
Своей судьбою недостойной
Служу дурным примером я.
Вердикты любит осторожный;
Мне — нет забот,
И знаю: замысел их ложный
Исполнит вмиг слепой народ.

Коснуться тайн времен, природы —
Желанья грубого глупца.
Но кто так слеп: клянет погоды,
Жару и жажду без конца?
Ведь именно из сих скрижалей —
Добро и зло;
Что в бедах, в радости познали —
Все это свыше низошло.

Жить выпало мне в век безумный,
Где выше денег власти нет,
Отныне люди — рынок шумный,
И мода — лучший их завет;
Я сердца натиском отважным
Волю пою;
Ее и в шуточном, и в важном
В себя вместил, другим даю.

Коробит судей безрассудных
В сравненье с вашим мой удел?
Столько людей, обличий чудных,
Друг с другом непохожих тел!
В страстях, в скорбях, в беде суровой,
Всего не счесть,
У всех, у каждого, любого —
Всеобщее несходство есть.

Меж тем, не веря увещаньям,
Где, как могу, я буду жить.
И не смутить меня мечтаньям,
Что бог подаст, тому и быть.
Да, я гонимое созданье,
Но не ропщу:
Обман превратного сознанья,
Хулу невинности прощу.

И вечер дней моих не ранний
Ко мне нагрянет, может быть,
И после всех моих страданий,
Я в тихий край смогу уплыть.
Укромное село, равнины
Утешных слов;
Вот толкование картины:
Наш путь к покою бедняков.

ЗЛИСЬ, ПЕННЫЙ ХАНС

Морем мы шли над Рунгхольтом ныне,
пятьсот лет назад он погиб в пучине.
По прежнему волны здесь высоки,
как в дни, когда смыли они островки.
Стонали, дрожа, паровые машины,
зловеще шутя, призывали глубины:
Злись, Пенный Ханс.

Северным морем, Северным мором,
скованы фризские земли простором.
Свидетелей злобы, губившей миры,
прилив обнажил острова до поры.
Чайки галдят на мелях и кряжах,
млеют тюлени на солнечных пляжах.
Злись, Пенный Ханс.

Средь океана дремлет до срока
чудище там, под водою, глубоко:
теснит головой англичан островок,
хвостом баламутит бразильский песок.
Оно шесть часов моря вдыхает,
потом шесть часов из себя испускает.
Злись, Пенный Ханс.

Но раз в сто лет, в неурочные годы
в жабрах его собираются воды.
Чудище полную грудь наберёт
и погоняет волны вперёд.
Сотни людей оно утопило,
земли и стогны навеки сгубило.
Злись, Пенный Ханс.

Рунгхольт — богатый город и старый,
хлебом забиты его амбары.
Как Рим в золотой величия век,
он манит тысячи человек.
Сирийцы и мавры. Носилки вельможи.
Золота блеск в проколотой коже.
Злись, Пенный Ханс.

На рынках, на улочках — толпы повсюду
галдящего и опьяневшего люду.
И вечером с дамбы дразнит бахвал:
«Эй, Пенная Лужа! И где твой шквал?»
Трясут дураки кулаками с плотины,
а к ним уже тянутся когти из тины.
Злись, Пенный Ханс.

Птицы парят над мирным отливом,
Бог крадётся в небе сонливом.
Путь продолжает спокойно Луна,
смеясь над спесивостью хвастуна.
От северных скал до бразильской дали
море — ровнее шлифованной стали.
Злись, Пенный Ханс.

Покой на земле и на небосклоне.
Вдруг — словно рёв зверя в загоне:
чудище вздрогнуло, выдохнув стон,
и погрузилось обратно в сон.
Шумные чёрные пенные шквалы
мчались, как кони, на дамбы и валы.
Злись, Пенный Ханс.

Один только крик — Рунгхольт затопило,
сотни тысяч людей погубило.
Где прежде был шум и праздничный стол,
звучит только рыбы безмолвный глагол.
Морем мы шли над Рунгхольтом ныне,
пятьсот лет назад он погиб в пучине.
Злись, Пенный Ханс?

МОСТ II

Стволы двумя руками в мир вросли:
одной раскрытой жадно ловят свет,
другую запустив во мрак земли.

И, в вечном равновесии воздет,
столетия шумит суровый ствол,
исполнив роста радостный обет.

И сколь он сверху беззащитно гол,
столь мощно укреплён корнями он,
готов принять закон и произвол.

О ствол, ты — дивный мост, что наведён
из мрака в свет, в сияющий закат,
с тобою рядом я заворожён:

Чем был бы я, лишённый всех услад,
когда бы я был предан колдовству,
скорбями заключённый в тесный ад?

Я: жалкий мост от зверя к божеству!

КОНЕЦ СВЕТА

У бюргера сдувает котелок.
Повсюду крики прорезают тишь.
И кровельщиков стряхивает с крыш.
На берег – пишут – движется поток.

Плотину подминая быстротечно,
На сушу скачет дикая вода.
Сморкается почти что каждый встречный.
Летят с мостов железных поезда.

ДЕМОНЫ ГОРОДОВ

Сквозь ночь они бредут, и города
Продавливает тяжестью их ног.
У подбородков, словно борода,
Клубятся облаками гарь и смог.

Как тени в зыбях каменных морей,
Жрут фонари, висящие рядком,
И стелются туманом у дверей,
Ощупывая их — за домом дом.

На площадь наступив одной ногой,
Другим коленом башню сокрушив,
Они встают. И дождь кипит стеной
Бесовской дудкой город оглушив.

У их лодыжек вьётся ритурнель,
Печальный плач безбрежных городов,
Их реквием. И глухо, как в тоннель
Врастает резкий звук во тьму домов.

Они бредут к реке, что уползла
Змеёй, чья в жёлтых пятнышках спина
От чахлых фонарей, в чьё тело мгла
Вплывает в пляске, мороком полна.

Нагнутся через парапет моста,
И тянут крючья рук в толпу людей,
Как фавны, что в трясинные места
Приходят шарить пальцами в воде.

Один встаёт. Он белую Луну
Скрывает маскою. Ночь с высоты
Небес стекает, как свинец ко дну,
Ввергая город в шахту темноты.

И плечи городов трещат. Скрипят
Их крыши, сплошь охвачены огнём.
И, растопырясь на коньке, визжат,
Как кошки, бесы, взгромоздясь на нём.

В набитой мраком комнате орёт,
Рожая, баба от безумных мук.
В подушках, как гора, её живот.
Столпились жадно демоны вокруг.

В ознобе содрогается кровать,
И комната от воплей вся плывёт.
Но вот и плод. Кроваво разрывать
Он начинает надвое живот.

И тянутся чертей жирафьи шеи.
Дитя — без головы. Его подняв
Перед собой, мать падает. Как змеи,
Ползут ей пальцы ужаса в рукав.

А демонов громады всё растут,
Рогами разрывая небеса.
По следу их копыт и там, и тут
Гремит землетрясений полоса.

СМЕРТЬ ВЛЮБЛЁННЫХ

Простёрлось море в вышние врата
И облаков колонны золотые,
Где сводом день обводит темнота,
И грезятся глубины водяные.

«Забудь печаль, что канула напрасно
В игре воды. Забудь и время, тьму
Утекших дней. Тебе поёт, ненастно
Печальный ветер. Не внимай ему.

Оставь рыданья. Скоро мы с тобою
Средь мёртвых и теней забудем страх.
Мы будем спать, сокрыты глубиною,
В бесовских потаённых городах.

Мы веки одиночеством закроем.
Ни звука не вместит наш тёмный зал.
Лишь рыбы сквозь окно промчатся роем,
И лёгкий ветер колыхнёт коралл.

И мы навеки сможем там остаться
В тенистой чаще на прохладном дне.
Единою волною колыхаться,
Мечту губами пить в едином сне.

А смерть нежна. И может лишь она
Дать Родину нам и, обняв собою,
Втащить вдвоём в могилу, что черна,
Где многие уж спят в стране покоя».

Пустому чёлну дух поёт морской,
Познавшему игру ветров немую,
И манит в одиночество тоской.
И океан штурмует ночь слепую.

И бурям корморан подставил грудь.
В его зелёных крыльях темень сна.
Покойники на дне стремятся в путь,
Как бледные цветы, по глади дна.

Всё глубже вниз. Смыкает море рот,
Переливаясь белым. Содрогнулся
Лишь горизонт, словно орла полёт,
Что глубины своим крылом коснулся.

КОЛУМБ
12 октября 1492

Ни воздуха солёного, ни мирной
Пустыни моря, где рокочет вал,
Ни горизонта пустоты обширной,
Где медленно ползёт луны овал.

Летят большие птицы над водами,
Волшебной синевой окрылены,
И лебеди прозрачными крылами
Звенят нежнее арфовой струны.

Чужие звёзды, хором выплывая,
Немы, как рыбы, по небу идут.
Ветра, матросов в дрёму погружая,
Жасмина жар и аромат несут.

И грезит генуэзец у бушприта.
К его ногам выносит глубина
Цветы нежней морского малахита
И орхидеи белые со дна.

Ночные тучи город отражают,
Он золотом вознёсся к небесам.
И на закате миражи пылают,
Блистает крышей мексиканский храм.

Игра лучей теряется в пучине.
Трепещет свет, в воде ведя узор.
Легки, как звёзды, блики на равнине.
Там спит ещё спокойно Сальвадор.

ВЕЧЕР

В багрец и пурпур вечер погружён,
Пучина волн чудовищно гладка.
Все ближе парус. Рулевой силён —
Огромен силуэт издалека.

Осенний лес на островах пылает,
В пространстве чистом — головни ветвей.
Провалом тёмным глубина взывает:
Гул леса, как кифары рокот, в ней.

С востока льётся тьма на гладь земли,
Как синее вино в разбитых урнах.
Влитая в чёрный плащ, стоит вдали,
Вершина-ночь на призрачных котурнах.

НА СЕВЕР

Вздуваются на тросах паруса.
Суда седое море бороздят.
В сетях лежит улова тяжкий клад —
В них плавники, в чешуях телеса.

Плывут домой. Там набережной дым,
Там мутный чад и близкий сумрак ждут.
Огни домов неверные плывут,
Как пятнышки по берегам немым.

Тяжёлым камнем гладь морская спит
В восточной стороне. Со лба венок
Багряных трав роняет день в поток,
Склонившись, чтоб сияния испить.

Вдали трепещет туча золотая
Янтарным блеском леса, что горит,
Теряясь в глубине, где тьма парит,
И в сумрак ветви длинные вплетая.

Утопших моряков тела свисают —
Как водоросли, волосы длинны.
И звёзды в зелень ночи выступают,
Стремятся в путь, безмерно холодны.

СТИКС

I

Седой туман, ветрами недвижимый.
Он в пойму ядовитый дым принёс.
Здесь преисподний свет непостижимый.
Как черепа глазницы, он белёс.

Чудовищный здесь кружит Флегетон,
В его рычанье — сотни Ниагар.
И пропасти колеблет вой и стон,
В поток вливая ураганом жар.

От мук он раскалился добела
И в пекло низвергается, туда,
Где валятся в пучину волн тела,
Как мощные пласты седого льда.

Наги и дики, скачут друг на друге,
Как губки, полны похотью и гневом.
Хорал растёт в водоворотном круге,
За дамбу перелив над адским зевом.

На жирном старике верхом несётся
Нагая баба с чёрною копной
Волос. Её живот и грудь трясётся
И плещет вожделеньем над толпой.

И хор гремит в пространстве иссечённом,
И эхом вторит красный водопад.
Вот негр встает, в потоке раскалённом
Он чьё-то тело ловит наугад.

Бессчётные глаза следят за схваткой,
Все алчностью пылая, как один,
Их топят под собой в пучине гадкой,
Богам подобных в пурпуре перин.

II

Сбежав от вечной вялости небес,
Устав от паутины, что покрыла,
Как плющ, носы хвастливых херувимов,
От милого мирка, что густ, как нефть,
Ленивых нищих, спящих по углам,
Табачной гари пасторских курений,
От Троицы, что на диване спит
Под тётушкины песенки и гимны,
От всей этой огромной богадельни —
Мы прокляли себя, пришли сюда,
В уединенье острова, который,
Как корабельный киль, стоит в волнах,
Чтоб до конца всех вечностей и дней
Здесь созерцать чудовищный поток.

БОГ ГОРОДА

Расселся, придавив собой квартал.
Ветра легли на чёрное чело.
И взор его от гнева страшен стал:
Окраины уходят за село.

Блистает брюхом на заре Ваал,
Вкруг на коленях города стоят.
К нему несметный колокольный шквал
Течёт из моря каменных громад.

Как танец корибантов, мерный гул —
Музыка улиц. И фабричный дым,
Как облако огромное, прильнул,
К нему течёт курением благим.

В его глазницах распухают громы.
Темнеет вечер, ночью оглушён.
И бури, словно коршуны, влекомы
Над гривой, что от гнева вздыбил он.

Грозит во тьму мясничьим кулаком.
Несётся с рёвом океан огня
По улице. И жар за домом дом
Сжирает город до прихода дня.

ULTIMA HORA*

Синеет ночь. В тюремной тишине
Возносит тяжкий вой к луне глухой
Бедняга, уцепившись на окне,
Как нетопырь в проклятый час ночной.

И рвут решётку руки в паутине,
За шлейф хватают позднюю звезду.
Смерть намечает жатву гильотине —
Багровую на шее борозду,

По ней ударит нож, и он со стоном
Глаза пустые в небо обратит
В корыте мелком. Похоронным звоном
Сырое утро мрачно огласит.

Высокий вяз, растущий у стены,
Зашёптывает звон его цепей.
И ранний соловей из тишины
Щебечет глубоко в тени ветвей.

И лунный бог всплывает из лугов
В рассветном серебре. Свой рог большой
Обвив волнами золотых шнуров,
Он тонет в дальней жниве голубой.

* Ultima hora (лат.) — «последний час».

ЛУИ КАПЕТ*

Вкруг эшафота барабанный бой.
Помост, как гроб, полотнищем обвит.
На нем станок. И катафалк открыт
Для тела. Нож блистает белизной.

На крышах флаги красные мелькают.
Места у окон скуплены толпой.
Зима. Но здесь народ горяч, как зной.
Он рвётся, наседает. Не пускают.

Шум слышен. Крики ширятся, кипят.
В повозке он, Капет. Покрыт дерьмом,
Обкидан грязью, волосы торчком.

Его с телеги тащат и крепят —
В колодке голова. Удар ножом.
Густую кровь артерии сочат.

* Louis Capet — династическое имя Людовика XVI, под которым его судили и казнили.

РОБЕСПЬЕР

Он блеет, как козёл. Глаза таращит
В солому, вниз. Жуёт мокроту рот,
Сквозь щёки по глотку её сосёт.
И ногу за бортом телеги тащит.

На кочках он взлетает над собой,
И звон цепей, как гулкий бубен, глух.
Весёлый смех детей терзает слух,
Их мамы поднимают над толпой.

Щекочут пятки. Безразличен он.
Телега встала. Он глядит вперёд
И видит: эшафот уж возведён.

По серой глади лба стекает пот.
Рот страшною гримасою сведён.
Ждут крик. Ни звука он не издаёт.

Κατά*

Багряный гром. Бушующий ревёт
Дракон пурпурный — солнце, и хвостом
Он ударяет в дальний небосвод,
По горизонту, полному огнём.

И белый мрамор вавилонских стен,
Громадных пагод камень золотой,
Светясь кошмарно, повергает в тлен
Секира солнца силою святой.

И музыки божественный хорал
Отверстый исторгает солнца рот,
И эхом вторит поднебесный зал,

Тиранна темной ночи он зовёт —
Луну, тетрарха, что в ночной провал
Быков четвёрку бледную ведёт.

* Κατά (др-греч.) — «вниз».

СУМАСШЕДШИЕ

Из облаков восходит лик Луны.
На прутьях сумасшедшие висят,
Как пауки. Вдоль изгороди в ряд
Блуждающие руки сплетены.

В окне их танцы странные видны —
Бал сумасшедших. Но внезапно рёв
Безумный будоражит плясунов,
Дрожа и отражаясь от стены.

Один про Юма только что твердил.
Вдруг в ярости хватает он врача.
Тот весь в крови. Он череп проломил.

Толпа глядит, от радости крича.
Затем бегут, услышав свист бича,
Как мыши, прячась из последних сил.

МОРСКИЕ ГОРОДА

Набросок

Под парусами мы сходу вошли сюда,
В полные тьмы и морозных огней города.
Сотни лестниц пустых окружали причал,
Во тьме матрос подожжённым поленом махал.

А под кормой, в глубине серебристой воды,
Тускло искрясь, простирались морские сады.
Там исполинские рыбы, блестя чешуёй,
Копьям подобны, пронзали глубины собой.

Колокол спал. Даже нищих не встретили мы.
Не преградил нам никто дорогу из тьмы.
Были наги, словно стены, все города.
Только всходила над башней огромной звезда.

Водорослей обрывки застряли в кустах.
Солью покрытые стены вселяли страх.
Высились, как скелеты, руины мостов,
Падало пламя в глубины подводных миров.