ЕЛЕНА ГРЕЧАНАЯ

«Его язык — клеймо. А в венах раскаленных
Змеится желчь, рекой течет».
Двенадцать лет в тиши, в долинах потаенных
Поэзии копил я мед.
Я соты полные хочу открыть однажды,
И был ли музой вдохновлен
Я злобной, яростной, тогда увидит каждый,
В любви, унижен, оскорблен,
Когда-то Архилох разящей силой ямба
Отца невесты свел во тьму.
Я жажду погубить не лживого Ликамба,
Петлю готовлю не ему.
Я мщу не за себя: моя отчизна в ранах
И голосом моим кричит.
Ее покой — вот цель моих усилий бранных,
Мой ярый гнев — законов щит.
Пифонов мерзостных и гидр, плюющих ядом,
Железо и огонь сильней.
Пощады не давать неистребленным гадам —
Вот способ уберечь людей.

Торжественный триумф! В величии и силе
Прославленных бойцов яви!
Ведь ими не один француз убит, Дезиля
Недаром все они в крови.
Такого торжества столица не видала
Ни в приснопамятный тот день,
Когда великая тень Мирабо вступала
Под славную, святую сень.
Ни в день, когда в Париж из долгого изгнанья
Вольтера возвратился прах,
Под гул восторженный всеобщего признанья
Клеветников повергнув в страх.
Одно лишь торжество во славе небывалой
Сравнится с нынешним вот-вот:
Как войско все пойдет Журдану под начало,
А Лафайет — на эшафот!
А принцам в Кобленце досада-то какая!
Им только б натравить скорей,
Повсюду сея ложь и к смуте подстрекая,
На нас рабов и королей!
Они ведь думали, что мы во власти бреда,
И как же нынче смущены!
Зато как радостны, гордо такой победой
Все добродетели сыны,
Все те, что рассуждать не разучились здраво
И сохранили стыд пока.
Есть повод ликовать: столичной власти главы
И украшенье кабака
Взнесли на высоту блестящей колесницы
Судом обиженных солдат,
Что наших воинов сгубили — единицы!
Так мало прихватив деньжат!
Ах, что ж молчите вы, певучие Орфеи?
Над гробом персов в оны дни
Эсхил, Пиндар стихи сложили, как трофеи,
Днесь пойте громче, чем они!
Для сорока убийц, любимцев Робеспьера,
Мы воздвигаем алтари.
Пусть в камне, на холсте блистает их галера,
Бессмертьем, гений, одари
Великого Колло и всех его героев,
Чей смел и благороден лик:
Таверны мужества придали им, утроив
Их доблесть при поддержке пик.
А вы, влекомые небесными огнями
Гиппарху и Евдоксы вслед,
Царицы волосы, оставленные в храме,
Вы превратили в звездный свет;
На небеса Арго перенесли не вы ли,
Он и поныне там плывет.
Еще одних владык морей вы позабыли,
Спешите им воздать почет.
Их именами ночь украсьте в полной мере,
И в час, когда страшит судьба,
Пусть молит мореход взнесенных на галере
Швейцарцев Коло д’Эрбуа!

Последний блеск луча, последний вздох зефира
Так оживляют дня уход,
Как мне еще звучит близ эшафота лира.
Быть может, скоро мой черед.
Быть может, не пройдет, не знающая лени,
Привычный стрелка часовой
По циферблату путь последнего деленья
Коснувшись звонкою стопой,
Как тяжкий, смертный сон мне плотно веки склеит,
И прозвучать в моих стихах
Строка, что начал я, быть может, не успеет,
Как здесь, где в камни въелся страх,
Вербовщик призраков, посланник черный ада,
Безликой стражей окружен,
Мне бросит гулкий зов, и дрогнет стен громада,
Где я в толпе мужей и жен
Брожу один, стихи острей клинка готовя, —
Им не спасти того, кто прав, —
И смолкнет на устах мой ямб на на полуслове,
И, руки спешно мне связав,
Прочь повлекут меня через толпу в печали
Немых соузников моих,
Которые меня при встрече привечали,
Но знать не знают в страшный миг.
Ну что ж, я жизнью сыт. Где мужества и чести
Один хотя бы образец,
Величье стойкости и прямота без лести —
Отрада праведных сердец, —
Где над преступными недолгий суд Фемиды,
Где состраданья взятый груз,
Где память о добре, забвение обиды,
Где сладость дружественных уз
В юдоли сей земной? О ней грустим напрасно,
Ведь подлый страх — вот бог людей.
Притворство — их удел. О, как мы все безгласны!
Все до единого… Скорей
Пусть смерть придет и даст от всех скорбей укрытье!
Что ж, значит, сломлен, я умру,
Мучений не снеся? О нет, обязан жить я!
И жизнь моя нужна добру
Безвинно ввергнутый в кромешный мрак темницы,
В оковах, смерти обречен,
Достоинство храня, с молчаньем не смирится
И головы не склонит он.
Коль решено судьбой, что сталь не заблистает
В моей руке, врагом разя,
В душе разлитый яд перо мое впитает,
Мне безоружным быть нельзя.
Закон и Правда, к вам взываю, коль ни словом,
Ни мыслию вовек у нас
Не пробуждал грозы я на челе суровом
И коль теперь победный глас,
Коль смех бессовестный злодеев гнусных или
Чудовищный их фимиам
Вам сердце раною глубокой уязвили,
Меня спасите, и воздам
За все как мститель ваш, вершитель казней правых!
Еще не пуст колчан, чтоб пасть,
Не растоптав в грязи мучителей кровавых,
Марающих законы всласть.
Червей, едящих труп истерзанной отчизны,
Поруганной! О, вы одни,
Перо и ненависть в моей остались жизни!
Вы продлеваете мне дни.
Как факел гаснущий, напитанный смолою,
Вновь разгорается сильней,
Так мукою живу. И если вы со мною,
Подъемлется в душе моей
Надежды вал. Без вас взяла б меня могила:
Уныния незримый яд.
Убийцы и лжеца прославленная сила,
Потупленный сограждан взгляд,
Погибель всякого, кто совести послушен,
Гнет беззаконья и стыда —
Все прервало бы жизнь мою, иль, равнодушен,
Я б с ней покончил. Но тогда
О, кто поведает векам об истребление
Такого множества людей?
Кто даст сиротам их и вдовам утешенье,
Кто эту свору палачей
Заставит трепетать, явив ее деянья?
Кто в пропасть мрачную сойдет
И фурий бич тройной возьмет, да воздаянье
Злодеев наконец найдет?
Их память оплюет, воспев их казнь, ликуя?
Довольно полыхать костру.
О, сердце, как болишь, возмездия взыскуя!
Плач. Доблесть, если я умру.