* Долина Мусо в Колумбии – это долина изумрудов и бабочек, ее называют «феноменом цвета» (Примечание автора).
АНАНАС
Мать-природа подарила
Ананасу листья-шпаги.
В поле долгими ночами
придают они отваги.
Только ты, сынок, не бойся:
блещет нож, клинки срубая,
и спиралью вьется шкурка,
словно юбка золотая.
Это шлейф царицы Савской,
обезглавленной царицы,
истекая терпким соком,
на тарелки к нам ложится.
Безоружна амазонка,
вся изжевана жестоко.
Нож серебряный и руки
стали липкими от сока.
ЗЕМЛЯНИКА
Светлой росой умыта,
россыпью на опушке
ждет тебя земляника –
зернышки, как веснушки.
Дышит лесным ароматом,
свежей травой оделась.
Ты ее и не видел,
а уж она зарделась.
Только не мни наряд ей,
не обходись с ней грубо,
а поклонись с любовью,
да и подставь ей губы.
ДОЛИНА ЭЛЬКИ
Мне надо сойти в Долину,
туда, где за темной листвой
зеленая завязь инжира
подернулась синевой,
проведать своих – не важно,
кто мертвый, а кто живой.
Словно купель, над Долиной,
кутаясь в облака,
озеро грез витает,
вея прохладой, пока,
изнемогая от жажды,
мелеет Эльки-река.
Я знаю, холмы-громады,
сонно выгнув хребты,
словно гигантские звери,
глянут из темноты.
Крестные мои, слышу
я и во сне ваш рык:
двенадцать из вас взрастили
меня на камнях своих.
И вот на душистый клевер,
садится вокруг меня
родня по крови и духу,
по вечной любви родня,
и мы говорим часами,
слова не пророня.
Так будем же и пребудем,
пока мы в силах продлить,
читая взглядами взгляды,
воспоминаний нить
о преходящем и вечном,
о том, чему имени нет,
чистая каста горцев,
Анд раскаленный цвет,
поющий, когда поется,
молчащий в годину бед.
Плывет предо мной вереница
радостей и невзгод,
терпкая брага юных,
старцев медленный мед,
ярость и вдохновенье,
горечь и пустота,
да и сама Долина,
плывет, как сон, разлита,
от Пералильо** к Уньону,
та же – и будто не та.
Покой, и водовороты,
и жар, и прохладный бриз –
всё ведомо тверди, к которой
тридцать холмов сошлись.
Здесь клан мой – как на поверке,
принимаю парад,
и те, кого уж не ждали,
тоже сюда спешат,
кто во плоти, кто тенью,
от победы к паденью.
Но с каждой новою встречей
все сумрачней торжество:
слабеет пламенный узел
племени моего.
Где же мне взять надежду,
как силы вдохнуть в него?
Наш стол накрыт небогато,
лишь кактуса свежий плод
и карликовую дыню,
что каждый в ладонях мнет,
в обмен на сказки и были
мне несет мой народ.
Из каждой надломленной ветви
здесь детства сочится ток,
здесь каждый лист меня знает,
и каждый лесной цветок
мысли мои читает,
клонится мне на грудь,
здесь на спутанных травах
так хорошо уснуть.
Но если в самое сердце
детство ударит – беда:
как бы мне не согнуться,
как бы не разлететься,
точно в бурю скирда?
Не пережить мне детства
коль голова седа.
Пора: ухожу украдкой,
чтобы меня из тьмы
не провожали взглядом
обиженные холмы.
В гору ведет дорога,
свист кнута за спиной,
встал на пути терновник
непроходимой стеной,
кладь моя, крест мой вечный,
как и всегда, со мной.
** Пералильо – деревенька в 6 километрах от Викуньи в долине Эльки, Ла Уньон – старое название поселка Писко-Эльки в той же долине. (Примечание автора).
(1893-1948)
ЧАС ЗА ЧАСОМ
Захолустный посёлок
Поезд замерший над равниной
В каждой луже
звёздного неба осколок
Морщит ветер
Воду как старую драпировку
Ночь упала на ветви
По заплесневелой колокольне
Как по соснам живица
звезда за звездой сползает
Стук глухой
Это час перезрелый
Опадая
На жизнь ложится.
НОЧЬ
Слышно как ночь оскальзывается на снегу
Песня с деревьев падала
Из-за тумана звали кого-то
Я прикурил от взгляда
Только открою рот
как
Наводняю тучами пустоту
В порту
Мачты облеплены гнёздами
Ветер
стонет меж крыльев птичьих.
ВОЛНЫ УКАЧИВАЮТ УМЕРШИЕ СУДА
А я насвистываю на берегу
с безразличием глядя как у меня между пальцами
Дымится звезда
ПАРУСНИК
Догоняя меня воспоминания обессилели
ДОРОГЕ КАЗАЛОСЬ НЕ БУДЕТ КОНЦА
Этот ветер подняли крылья
Дни со стоном за горизонт уносятся
Я как юный парусник
Сотни штормов одолел
Под матросские песни
Все чайки
оставили перья в моих руках
Но за последней горой
вниз покатились месяцы
А посмертная ода перекроет все выходы наверняка
ЛУНА
Мы были так от жизни далеки
Что ветер нас смущал своим дыханьем
ТАМ ЗВОН
ЛУНА НАД СТАРОЙ БАШНЕЙ БЬЁТ
Напрасно мы бежали
Зима нам преградила путь безжалостно
И прошлое шурша сухими листьями
Напрасно тропы по лесу отыскивает
Мы столько накурили под деревьями
Что тянет и от миндаля горелым
О жизни дальней кто-то плачет
обессиленный
Полночный час
Луна пробить забыла в этот раз.
КОЛОКОЛЬНЯ
Всякий раз когда колокол бьёт
пускается птица в полёт
Птица с крылом наоборот
из тех что среди черепиц умрёт
Там где первая песня засветится
На закате под небесами
горит травяное пламя
В каждой травинке сердце
И с каждым шагом звезда включается
Что-то в глазах не кончается
Что не успело допеться
На дальнее далеко́
опрокидывается колокол
Поэзия – это горний теракт
Меня нет, но суть моего отсутствия
В ожидании себя самого
А ждать – значит всё-таки быть
Значит ждать своего возвращения
Я брожу из предмета в предмет
Путешествую раздавая толики жизни
Неким деревьям, неким камням
Ожидавшим меня много лет
Иные из них так заждались, что сели передохнуть.
Я не здесь, но я здесь
Меня нет, но я есть, я ожидаюсь прибытием
Им бы взять взаймы мою речь, чтобы высказаться
Мне бы взять взаймы их речь, чтобы высказать их
Вот в чём заблуждение, вот в чём роковая ошибка.
В тоске и жалости
Я вникаю в эти растения
Я теряю одежду
Плоть опадает с меня
Скелет покрывается жёсткой корой
Я становлюсь деревом. Сколько раз приходилось мне
становиться кем-то из них
Больно, но переполняешься нежностью.
Закричал бы. Но так недолго спугнуть переовеществление
Надо молчать. Надо дождаться в молчании.
(1904-1973)
ВИНО
Вот мой бокал. Ты видишь,
как за его прозрачной кромкой
сияет кровь?
Вот мой бокал. Я пью
за целостность вина,
за зрелость света,
пью за свою судьбу
и за другие судьбы,
за то, что было у меня,
за то,
чего мне не досталось,
и за клинок горячий цвета крови,
поющий гимн за гранью хрусталя.
ОДА ВИНУ
О вино цвета дня,
о вино цвета ночи,
о вино на пурпурных котурнах,
кровь топаза,
вино,
ты загадочно-звездное
порожденье земли,
ты –
словно гладкий клинок золотой,
ты нежней,
чем небрежно брошенный бархат,
ты кудрявою гроздью
над нами паришь,
ты влюбленное в нас,
ты морское,
и тебе никогда не вместиться
в одинокий бокал,
в одинокую душу,
в одинокую песню,
компанейское, хоровое,
пусть взаимное, ладно,
но на меньшее ты не согласно.
Иногда ты питаешься
воспоминаниями
об ушедших,
твой поток нас несет
от могилы к могиле,
и тогда ты – каменотес
индевеющих серых надгробий,
и мы горько рыдаем,
но недолго:
ты скоро наденешь
свой роскошный весенний наряд.
Сердце с ветки на ветку
всё выше и выше взмывает,
ветер солнце торопит,
и заодно
опустошает до капли
твою неподвижную душу.
О вино,
ты приносишь весну,
и зеленым побегом
к небу тянется радость,
стены рушатся,
в прах рассыпаются скалы,
смыкаются бездны,
рождается песня.
О, кувшин вина в пустыне
рядом с той, которой жажду, –
пел один поэт старинный. –
Слей с любовным поцелуем
поцелуй вина – ни капли
не останется в кувшине!
А твои, любимая, бёдра
как-то вдруг
превратились в изгибы
переполненного бокала,
грудь твоя –
в две тяжёлые грозди –
до чего же нежна виноградина
посередине! –
светом спирта светятся твои косы,
твой пупок –
печать на старинном сосуде,
а любовь твоя –
нескончаемый винный поток,
наполняющий
всей земной красотой
мою душу.
Но не только
обжигающий поцелуй,
обожженное сердце,
ты не только любовь,
ты, вино, –
дружба, искренность, верность,
единство,
ты поляна, где сотни цветов
распускаются.
Как я люблю
за столом
задушевные разговоры
запивать мудрым терпким вином.
Пусть же пьют его
и пускай с каждой каплею золотой,
с каждой чашей топазовой,
с каждой ложкой рубинового огня
вспоминают о том,
как трудилась щедрая осень
и день ото дня
наполняла кувшины и бочки,
бурдюки и бутыли,
чтобы мы в простоте своей не позабыли,
утонув в суете повседневных трудов,
о земле и о долге людей перед ней,
и по всем городам и полям разносили
песнь плодов.
(1918-2001)
БАЛЛАДА
Снова ад, снова “после вчерашнего”, снова / ненавистных приятелей мат монотонный, / словно вой по покойнику. То ли в колодец бездонный, / то ли в полуоткрытую дверь, куда в полночь впускают любого, / лишь бы деньги платил, заманили: “Красавчик, на улице мерзость, / на душе непогода. Озяб, стосковался о лете? / Здесь тепло, заходи, обогрейся, забудь на котором ты свете.” / Ты ввалился, и тьма пред тобою разверзлась. / Выход из пустоты в пустоту, сон рассудка больного…
О, не дай угодить в Твои сети!
Снова скрежет зубовный и пьяниц похмельная рвота, / над очком бесконечного нужника клёкот и стоны. /Мутный взгляд друг на друга, гримаса, земные поклоны / над клоакой с настойчивостью идиота./ Полудохлые дурни рогатые, вмиг постаревшие дети, / от недуга любовного ищем спасенья в борделе. / Мы ведь шли к вам на праздник, но видеть нас не захотели…/ Вечный в памяти шанкр, вечно совесть вопит на рассвете./ Об заклад головой против ляжек мне биться до смертного пота.
О не дай угодить в Твои сети!
Я в оркестре покинутых – рог, на котором трубишь Ты свои позывные, / дудка-единорог, атакующий с риском разбиться. /Я ушиблен не раз о барьеры фальшивой и лживой девицы. / Есть разумные, знаю, но мне попадались шальные, /школы боли и мрака способнейшие ученицы. /Я светильник без масла, вотще возмечтавший о свете. /Я козёл отпу… нет, отвращения: сам не заметил, /как во рву оказался зловонном и вязком, где правят коварные львицы, /и откуда к тебе я взываю, пока не сомкнулись клыки их стальные.
О не дай угодить в Твои сети!
Посылка
Боже воинств, ответь мне, за что пред Тобой я в ответе, / если сам Ты расставил капканы тоскующей плоти, / и я вновь подавился наживкой, как давятся лакомством дети, /той наживкой со вкусом порока и смерти; и крик мой, в полёте /оборвавшись, затих. Ты опять не ошибся в расчёте.
Так не дай разорвать Твои сети.
БАЛЛАДА
Ястреб, выпустивший в небе из когтей степную птицу и взмывающий все выше, так и не набив желудок; мореплаватель, бросающий балласт и грузы за борт, чтобы судно не отправилось ко дну; вор, роняющий добычу на бегу, и дай бог ноги от удавки и от денег; молодой изобретатель, на заре воздухоплавания, рубящий канаты, чтобы вовсе оторваться от земли и век не видеть ту толпу, которой он цилиндром машет, улыбаясь, из корзины под огромным монгольфьером, – все твердят, как сговорившись: берегись, твоя голубка...
Может стать добычей хряка, жеребца, козла, каймана.
Тот, кто, принимая ванну, вены вскрыл, и тем дал волю накопившейся обиде; тот, кто тяжким сонным утром, бритву взяв, раздумал бриться, а вогнал ее под мыльный свой кадык по рукоятку (на столе остался завтрак, весь пропитанный отравой повседневной канители); все, кто с жизнью сводит счеты от любви или от ненависти, все, кого уводит навсегда “сезам, откройся” ненасытного психоза, мне твердят с кривой ухмылкой: берегись, твоя голубка…
Может стать добычей хряка, жеребца, козла, каймана.
С высоты своей гордыни посмотри, как кувыркаясь, всё послав к чертям собачьим, вниз летит в кровавой юшке, на лету ломая крылья.
Посмотри, как, подчиняясь неизбежности паденья, увязает в гуще стада, на рогах, в зубах трепещет, как валяется на потных обнаженных скотских крупах. Вот уже ее ощипывают, грязно усмехаясь, поварята, мерзкий повар для нее готовит вертел; нашпигованная сплетнями, она шкворчит на блюде, на потребу негодяям, сластолюбцам на забаву…,
Разом став добычей хряка, жеребца, козла, каймана.
Посылка
О любовь моя! Из всех мясных и рыбных лавок мира ты в письме своем прислала мне протухшие отбросы. Утопая в их червивой массе, грязными слезами я мараю непорочный небосвод. Будь что будет, если хочешь…
Становись добычей хряка, жеребца, козла, каймана.
(1946-1999)
СЛУХ
Ходит слух, что женаты не первый год
Дон Ночной Небосвод
и Донья Морская Волна.
А инфант Ясный Месяц, их сын,
по морям кочует один
и глубокие тайны пучин
постигает до самого дна.
Ходит слух, что женаты не первый год
Дон Ночной Небосвод
и Донья Морская Волна.
СПЛЕТНЯ
Ах, бедняжка Фиалка!
До чего же нам ее жалко!
Под руку ходит с бандитом,
с Кактусом этим небритым.
КОСАНТЕ О ДВУХ ПТИЦАХ
Его приманили просом,
согрели и приручили,
заперли двери и окна,
и нас навек разлучили.
Но я
всё жду.
Лети к родному гнезду.
Заперли двери и окна,
нас навек разлучили,
в золочёную клетку
певца моего заточили.
Но я
всё жду.
Лети к родному гнезду.
В золочёную клетку
певца моего заточили
и фальшивой монетой
любовь называть приучили.
МОРЯК
Тот моряк не яхтой правит,
не фрегат направил в море –
по слезам моим горючим
он плывёт из бухты горя.
Смелей
борись
с волной.
Скорей
вернись
домой.
По теченью слёз горючих
он плывёт из бухты горя.
Жду, когда к заливу смеха
приплывёт, с потоком споря.
Смелей
борись
с волной.
Скорей
вернись
домой.
ХОЗЯИН ДОРОГ
Посторонитесь,
мамы и папы,
посторонитесь,
звери и дети,
все, кто имеет
ноги и лапы,
сёдла, колёса,
подковы и плети.
Посторонитесь,
пыль поднимаю,
посторонитесь,
ограды ломаю,
посторонитесь,
вдаль убегаю,
посторонитесь,
вам помогаю:
путь пролагаю
к дальнему краю.
--- GO TO: HOME - TOP ---