Дополнительные материалы

Страница на sp-issues.narod.ru
Микола Зеров в переводах Владимира Яськова

* * *

Огни и пряный дым. В пустой притвор
Слетает песнь печали и разлуки.
А нам во тьме заламывают руки,
Чтоб под конвоем вывести во двор.

О как нам внятен Вечности узор,
О как ничтожны все земные муки...
Но не бери нас, Боже, на поруки –
Дай претерпеть глумленье и позор.

Так вот в чём правда четырёх историй!
Взгляни в окно: волнуется как море
Вокруг костра голов водоворот

И небо родины в полынных звёздах
Кружит над площадью, и дымный воздух
Скворец на дереве, как марлю, рвёт.

ЭПОХА

Твой путь неверен и неровен,
как лодки – в гибельных волнах.

Над хлябью вод глухой Бетховен
в один объединяет взмах
пучину в скрежетах и стонах
и жизни сорванный блицкриг,
огнь высекая на изломах
стихий...
Твоё страданье – миг.

Вся жизнь твоя – взгляни – как атом.
Так черпай воду. Затыкай
пробоины. Будь мужем, братом.
Терпи. Молись. Не унывай.

Забудь Улиссовы проказы.
Рок отметает мифы прочь.
День Полифемом одноглазым
заманит всех в пещеру-ночь.

Ты был не вовремя духовен.
Избавься от пустых химер.
Глуха эпоха – как Бетховен.
Незряча – как слепой Гомер.

В САМОЛЁТЕ

Земная карта в сумрачном огне.
Над шахматной доской туман клубится.
Пропеллер воет...
Вновь любовь и гнев
мобилизуй, пока полёт твой длится.

Пока биений их не лишены
мотор и сердце – пусть на миг, на время, –
лови простор тревог и тишины,
объединяй в последней стратагеме

изгибы водных и лесных преград,
дома, поля, высоты, перекрёстки
заполненных машинами рокад...
Стелись, стелись, военная трёхвёрстка!

* * *

Так долго был двуликий и двоякий,
не вспоминал, не думал ни о ком, –
но ловят ноздри дым родной Итаки,
прибрежным доносимый ветерком.

Калипсо вечную сулила юность,
а Навсикая предлагала в дар
любовь свою, и сердца многострунность,
страстей едва скрываемый пожар.

Ты всё отверг. В упорстве богоравный,
приплыл домой по лону грозных вод –
вручить жене, единственной, желанной,
себя, как поздний, долгожданный плод.

* * *

Четвёртый день жестокий суховей
Звенит стеклом, – и нету сил рукою
Пошевелить... И от тебя вестей
Не жду – затем, что, может, и не стою...

Слоняюсь по углам все эти дни,
Пред неизбежным поднимаю руки...
Неужто ощущаем мы одни
Сгорающего лета муки?

* * *

День ото дня становится скучнее
мне в окруженье молодых друзей;
остроты их могли бы быть скромнее
и темы потрезвей...

Но и ровесников пустые пренья
о прошлом опостылели уже...
...Уединенья
хочется душе.

* * *

День холодный, солнечный, вихрастый...
А в душе – предчувствие утраты.
Две морозом тронутые астры
в комнату из сада принесла ты.

И когда ты их, полуживые,
мне на книгу молча положила, –
нас с тобою, может быть, впервые
будущая стужа окружила.

И теперь пишу ли я, читаю, –
в предвкушенье горя и разлуки
не отогреваются, не тают
выстывшие нaвек мысли, руки...

* * *

Голубизны безумье! Надо мною
и подо мной – лишь небо и волна!
Душа не хочет больше быть земною,
в бескрайнее пространство влюблена.

Ну, что ж, лети! Исполни что хотела –
и озари вблизи и вдалеке
всё!.. в том числе – своё в потёмках тело
с бедекером в руке!

* * *

Что сердца слишком ранние услады!
Что мысли поздно взвешенная кладь!
Всё отошло. Как будто так и надо
жить... умирать...

И это – всё, что век тебе оставил:
усталость, писем жёлтые листы...
Ах, опыт, опыт, нарушитель правил,
и запоздалый – слишком ранний ты!

* * *

Что не сбылось? И вот года плывут...
Душа ветшает, никнет нетерпенье...
Салют, салют,
последнее смиренье!

Ты по сердцу и впору мне пришлось;
и сам я – прежний, лишь нова усталость...
Что ж не сбылось?
Всё, всё давно сбылось и состоялось.

* * *

Мышами, тленьем и снотворным чем-то
пропитано здесь всё... Пришла пора –
и вот дворец разрушен. В кватроченто
лишь так умели строить мастера.

Роскошный вид на пруд... На подоконник
сядь – и представь: здесь скоро возведут
бетонный небоскрёб-прямоугольник,
а может быть – проложат виадук.

И будет всё, что ты, душа, хотела,
дворцы разрушив, получить взамен:
всю новь, всю мощь – и всё, что надоело:
мышей и тлен.

* * *

Я здесь впервые объяснился с ней...
О, где ж тот сад, где веток нежный шорох?
Беседка где? Не видно даже пней
от тех дубов, под кронами которых
мы целовались...
Нет, не узнаю
тропинок этих, это шум зелёный...
Как будто юность и любовь мою
присвоил кто-то незнакомый.

* * *

Над речкой шаткие мостки,
и вербы у воды, и мальвы,
какую мне раскрыли даль вы
утраченного: лепестки
уст непорочных, детских, милых,
свиданье первое, любовь –
всё, всё, что испытать мы вновь
уже не в силах.

* * *

Осенний день за окнами ветшает
и лампочка не светит (хоть горит)...
Тоскуй, тоскуй... Отрада не большая –
хронический плеврит.

Замкнулся мир в кругу нерасторжимом.
Как ни считай, – вас трое на весь свет:
ты сам, больничным скованный режимом,
да боль твоя, да суета сует...

Ну, что ж. Лежи, глотай свою микстуру
и грей термометра порывистую ртуть...
Да тешь себя (с отчаянья ли, сдуру),
что всё пройдёт, вот только бок натрут...

* * *

– Ваша карта бита! – и сгребает
выигрыш привычно банкомёт.
Вам – конец. Но пусть вас не пугает
приговор, и в голову не бьёт
кровь, и пусть не цепенеет тело:
это же игра! – И нету дела
никому, что кто-то проиграл...
Лишь бы поскорей освобождал
место, что ещё не опустело.

ЭВТАНАЗИЯ

День отгорел – великолепный, яркий, –
И запад спрятался в янтарный кокон.
И вечер, как подросток, бродит в парке –
Задумчиво, печально, одиноко.

Что так невесел ты, предвестник ночи?
Зачем не хочешь подойти к балкону?
Украдкой взглянешь – и потупишь очи,
И в тень отступишь – за густую крону.

Я знаю, знаю: ты принёс письмо мне
Ужасное. Но разве в этом дело?
Я так устал, что ничего не помню:
Зачем я жил? чего душа хотела?

Всё промелькнуло, как и не бывало.
Не жизнь любил – царевну-недотрогу...
По родине душа затосковала:
твоё письмо зовёт её в дорогу.

И мы с тобой разлуки не заметим.
Прощай, эпоха ненависти, боен...
Я приходил на землю не за этим.
...Давай письмо: ты видишь – я спокоен.

ПЕХОТИНЕЦ

Ещё в переулке от тела
легко отделилась душа
и в белое небо взлетела,
чуть слышно крылами шурша.

А тело как будто и радо:
шагает в сплочённых рядах;
отныне ему не преграда
ни боль, ни сомненье, ни страх.

И радостно дух наблюдает,
как тащит мертвец пулемёт,
винтовку привычно сжимает
и бодро в атаку ползёт.

ДИЛИЖАНС

Дверцы стук, хлопочущий сквозняк,
звон ободьев, хруст – по лужам – льдинок,
и со шляпкой долгая возня:
пальцев и завязок поединок.

Но внезапно сдавливает грудь
и посмертно наливает веки:
Господи, уйти б – куда-нибудь,
и не возвращаться, нет, вовеки.

АРТИЛЛЕРИСТ

Уже будущее жадным коршуном
распростёрло крылья над страной.
...Я проеду мальчиком восторженным
на лохматой лошади смешной.

Будет небо голубеть над каждым деревом:
ветви в спелых вишняж, как в крови...
Не устанет за день артиллерия
о победах радостно трубить.

Будет ночь сквозь слёзы улыбаться
звёздами – тревожно и светло...
Когда хочется с Савраской целоваться...
или птицей биться о стекло.

МОЛИТВА

Игумен встал. И две шеренги братьев-
доминиканцев, встав из-за стола,
сомкнулись как один перед распятьем –
и музыка по храму поплыла.

Один из братьев – пугало иконам:
огромен, рыж, и страшен как медведь.
Он мог бы стать разбойничьим бароном,
в лесной чащобе соловьём свистеть...

Да: велика Твоя, Исусе, сила,
коль и такого – к вере привела!
Он молится... И кроткие светила
сияют из-под дикого чела.

К МОЕЙ ПЕСНЕ

Мир закружился, зелёный, весенний.
Ясень и сердце поют в унисон.
Кружится веретено вдохновенья,
сыплется песни серебряный звон.

Я вдохновение на сердце спрячу
перстнем бесценным: цари, как в раю!
С ясенем выпью за юность, удачу,
и за весеннюю песню мою!

НА ДОРОГЕ

Рассвет растрёпанный из речки,
как чёртик, выскочит стремглав
и тушит звёзды, словно свечки,
в предчувствии дневных забав.

Река скользит над дном певучим.
Наотмашь ветер хлещет рожь.
И утро прячет месяц в тучи,
как в кошелёк – последний грош.

Обкашивают песней косы
дорогу, как сестру-косу...
Иду – босой, простоволосый,
и солнце на плечах несу.

НОЧЬ

Ночные бабочки над книжкою раскрытой,
и мыслей ржавчина в душе.
На стенах тени вяжут деловито
узор, не расплетаемый уже.

Как чёрный кот, сидит пузатый чайник,
будильник в завтра занесло.
Как искусительна загадка тайн случайных
и каменная твёрдость слов.

Из жести небо, а луна – из теста.
Над пепелищем ночи – дым...
Неужто нет на целом свете места
несбыточным страстям моим?

ПОЗДНИЙ ЧАС

Ночь стучит в окно летучей мышью.
Неизвестность соблазняет раем.
Ничего из праздника не вышло.
Ртутью холод в тело проникает.

Ты с тенями водишь хороводы.
В сердце песенно, и значит – грозно.
Чёрные плывут над миром воды
ночи...

Спать ложись. Устал ты. Поздно.

СВАДЕБНАЯ

Для Оленьки

Как скрипки радостно рыдают,
как весело танцуют клёны.
В косе твоей, моя родная,
луна запуталась влюблённо.

Но холодно тебе и плохо,
не слышно музыки смычковой...
Ночь лунным светом, словно мохом,
коням укутала подковы.

ПОДКОВЫ

Смычки натянуты, как луки.
Въезжает март на ста возах.
Конец зиме, конец разлуке.
И свечки теплятся в церквах.

Пусть мы к пути и не готовы, –
басы дорожную поют.
Родная, месяц на подковы
нам кузнецы перекуют.

ВЕСНА

Растёт Антонич, и растёт трава,
и так кудряво ольхи зеленеют.
Склонись над этой зеленью смелее –
услышишь потаённые слова.

Весна, оставь тревогу на потом!
О, кто разбил небес бокал стеклянный,
и кто осколки сыплет на поляны
и ловит дождь дырявым решетом?

Карпатский лес на тайны тороват.
Вот кто-то звёздами готов стрелять из пушки.
На ольхах месяц расклюют кукушки.
Растёт Антонич – и растёт трава.

ВИШНИ

Антонич был жуком и жил когда-то в вишнях
прославленной Тарасом Украины.
Библейский край мой, солнечный и пышный,
цветущий остров соловьиный!

Где вечера евангельские, где рассветы,
где солнце хаты выбелило зноем,
цветут там вишни – вдохновенно, как поэты,
как при Шевченко, пеною хмельною.

ЗЕРНО ЧЕЧЕВИЦЫ

За одно небольшое зерно чечевицы
безумный, я душу свою продаю.
Есть реки у рыбы, есть гнёзда у птицы, –
бездомный, ищу я звезду свою.

В реках – рыбы, на небе – звёзды,
а в дому – разруха, и в сердце разлад.
Рыбы стеклянно смотрят и грозно.
Ночь – кратер мрака, недвижный взгляд.

Жизнетвoрец, одухотворитель праха,
зажигающий во тьме кометы,
охрани от вечности и страха
рыб – в морях, и на земле – поэтов.

* * *

Побреду невидимою тенью
за звездой, сияющей, как сталь.
Распростёрлась ледяным цветеньем
иссиня-серебряная даль.

Звёздная пучина, путь широкий,
ночь лучом звенит...
Только месяц – сторож одинокий –
след мой сохранит.