«ПОЗАБЫТА ДОБРОТА»

Притворно праведен сей век,
          Капризней ветра и тумана,
Вся верность – прошлогодний снег,
          Не сыщешь дружбы без обмана.
                    И совесть помрачилась странно;
                              Где милость, сердца простота?
                    Любовь и вера нежеланны
                              И позабыта доброта.

Когда имел, что раздавать,
          В миру я лишним не считался;
Друзья к себе любили звать,
          Пока с деньгами не расстался,
                    И всяк меня обнять пытался,
                              Обхаживали неспроста;
                    А нынче – одинок остался
                              И позабыта доброта.

Теперь, когда всего лишён,
          Едва найдется друг досужий;
Забота их прошла, как сон,
          И на меня взирают вчуже;
                    Что я ни делай – только хуже,
                              Одежды нет, нужда люта,
                    Оставлен я на волю стужи,
                              Ведь позабыта доброта.

У прежних близких не в чести,
          И нищета – моя подруга,
Щедротам их скажу «прости»,
          Когда бедна моя лачуга.
                    Пословицы хоть знаю туго,
                              Но дарят близким, правда та,
                    Услугу – только за услугу
                              И позабыта доброта.

Ломали шапки предо мной,
          Когда я был богат деньгами,
И веселились день-деньской,
          И вновь я обрастал друзьями;
                    А ныне – скупы, между нами,
                              Все в этом мире – суета,
                    Я тщетно жду под их вратами,
                              Ведь позабыта доброта.

Когда мой кубок полон был,
          Меня с отрадой привечали,
На семерых свой хлеб делил,
          Просили – вдвое получали;
                    Но всё сменилось, и едва ли
                              Взглянут, не разжимая рта;
                    Что я в беде – им нет печали:
                              Да, позабыта доброта.

Легко увидишь, что никак
          Не стоит доверяться свету;
Дари, оставь себе пустяк,
          Себе оставь пустяк – за это
                    Лишишься дружбы и привета,
                              Но лесть – не для меня тщета,
                    Улов мой мал, но нужды нету;
                              Да, позабыта доброта.

А благость к ближним нас хранит,
          И в здешнем странствии – отрада,
Будь щедр и не таи обид,
          На небесах – твоя награда;
                    Живи достойно, правды чадо,
                              И коль душа твоя чиста,
                    Надеяться на Бога надо,
                              Хоть позабыта доброта.

К Надежде

Привет тебе, что всех милей,
О дева, спутник наших дней!
           Ты свыше данной силой
Нам освещаешь к небу путь,
Чтобы во мраке не свернуть,
           Сколь жизнь бы ни кружила.
Смягчишь тернистую юдоль,
           И слёзы отирая,
Как свежий бриз, отгонишь боль,
           Унылых ободряя.
                      Склони же поближе
                                 Ко мне свой кроткий лик;
                      И вскоре средь горя
                                 Утешит твой родник.

Умолкнет моря глубина,
На сердце ляжет тишина,
           Хоть завывает буря,
И волны – словно кряжи гор,
И небесам наперекор
           Пучина смотрит хмуро;
Когда, казалось, смерть близка,
           Уже неотвратима,
Коснётся нас твоя рука,
           И страх проходит мимо.
                      Тревоги так многи –
                                 Из безнадежной тьмы
                      Нежданно желанный
                                 Увидим берег мы.

Героя оживишь порыв,
Бессмертья славу приоткрыв
           Среди кровавой брани:
Ты мужеством скрепишь сердца –
Владеть оружьем до конца,
           Не ослабляя дланей.
Трубы военной грозный вой
           Смертельный страх внушает;
Но побеждает голос твой –
           О чести он вещает.
                      Хоть дико, столико
                                 Царит смятенье сплошь,
                      Ты вести без лести
                                 О мире принесёшь.

Возвысишь взор ученика,
Пути науки свысока
           Цветами осыпая.
Влюблённый плачет без тебя,
Тревогой радости губя,
           Унынью уступая.
Ты Гименея зришь обряд
           И украшаешь узы;
Влечёт девиц твой бодрый взгляд
           И юношей к союзу:
                      Пусть строго с порога
                                 Глядит на них беда –
                      В утратах богаты
                                 С тобой они всегда.

Рассвет ли жизни, иль закат –
Тебе мы верим все подряд:
           Искусно ты чаруешь;
Звучит целебный, мягкий глас,
В печалях – радости не раз
           Нежданные даруешь.
Когда ж последний час придёт,
           Земных утех лишая, –
Ты сломишь страха смерти гнёт,
           Всей силой поражая.
                      Печалей едва ли
                                 Припомнятся черты:
                      Ведёшь нас, зовёшь нас
                                 К небесной славе ты.

Епископ заказывает себе гробницу в церкви Святой Пракседы

Рим, 15** год

Всё, сказано когда-то, суета! [1]
Поближе встаньте: где же мой Ансельм?
Племянники – сыны... Что до неё –
Могла бы матерью вам быть когда-то,
Завидовал Гандольфи – как прекрасна!           5
Что сделано, то сделано; к тому же
Она мертва давно, а я – епископ;
Скончаемся и мы за нею вслед,
Увидите вы сами – мир есть сон.
И что такое жизнь? В опочивальне           10
Лежу и умираю постепенно,
И ночью час за часом вопрошаю:
"Я жив еще иль умер?" – мира жажду.
Пракседы церковь – там всегда покой; [2]
Так вот, насчёт гробницы. Чтобы нишу           15
Спасти, я бился из последних сил:
– Старик Гандольфи всё меня морочил;
Он отхватил кусок, что смотрит к югу,
И так украсил труп свой, о проклятье!
Но ниша всё ж не стиснута; видна           20
И кафедра на правой стороне, [3]
Часть хоров, молчаливые скамьи,
А выше – свод высокий, где живут
Лишь ангелы и солнца луч таится:
Вот здесь плиту базальта положу,           25
Меня под нею упокоит рака,
А восемь тех колонн – вокруг попарно,
Девятой место, где Ансельм стоит;
Всё – редкий мрамор: персика бутоны [4]
И красное вино из-под точила.           30
– Гандольфи, твой слоится жалкий камень, [5]
Хочу лежать я, глядя на него!
Да, без изъяна персик: а цена!
Поближе встаньте: тот пожар церковный
– Так что ж? Потеряна лишь только часть.           35
Меня вы не погубите? Копайте,
Где виноградник белый, пресс для масла:
Смочите грунт, опустится поверхность,
И вы найдете... Боже, нет, не знаю!..
Прослойкою – гнилые листья фиги,           40
Увязаны корзины для олив,
И – лазурит: большой, как голова
Еврея, срубленная по затылок,
А цветом – жилки на груди Мадонны...
Вам, сыновья, я завещаю все:           45
Все виллы, и Фраскати [6] виллу – с ванной,
Но камень меж колен моих устройте,
Как Бог-Отец в руках несёт державу –
Вы поклоняйтесь в церкви Иисуса, [7]
Гандольфи пусть зубами поскрежещет!           50
Да, как челнок ткача, мелькают годы: [8]
Уйдёт в могилу человек, и где он?
Сказал я о плите базальта? Черный –
Античный черный![9] Ведь никак иначе
Не оттенить внизу идущий фриз.           55
И барельеф из бронзы обещайте,
Всё паны, нимфы – знаете вы сами,
И, может, тирс, треножник или ваза,
Спаситель на горе перед народом,
Пракседа в славе, и какой-то Пан            60
Стащить готов одежду с юной нимфы,
И Моисей, скрижали... Но я знаю:
Меня ни в грош не ставите! Что шепчут
Тебе, Ансельм, дитя моё родное?
Хотите промотать все виллы – мне же           65
Под туфом плесневелым задыхаться,
Гандольфи посмеётся надо мною!
Нет, любите меня вы, значит – яшма!
Так обещайте, чтоб я не скорбел.
Увы, придется ванну ту оставить!           70
Фисташковый орех, и цельный камень,
Но яшма, яшма есть еще на свете! –
Меня Пракседа разве не услышит:
Вам – кони, греческие манускрипты,
Наложницы с прекрасной, гладкой кожей?           75
– Но эпитафия должна быть стройной:
Из Туллия изящная латынь, [10]
А не безвкусица, как у Гандольфи –
Что, Туллий?.. Обойдется Ульпианом!.. [11]
Тогда лежать я буду сквозь столетья,           80
Святое слышать бормотанье мессы,
И видеть, как весь день вкушают Бога,
И чувствовать огонь свечей; пусть добрый
И плотный дым кадила одуряет!
Я здесь лежу часами долгой ночи           85
И медлю, умирая постепенно,
Руками будто бы сжимая посох,
И ноги вытянул я, как из камня,
И простыню, как покрывало, в складки
Сложил, подобно скульптора работе:           90
И сокращалась та свеча, и мысли
Всё странные росли, гудя в ушах,
О прежней жизни перед этой жизнью,
И в этой жизни – папы, кардиналы,
Пракседа, проповедь его и горы,[12]           95
И вашей бледной матери глаза,
И древних урн нетронутый агат,
И мрамор, строки чистые латыни,
– ELUCESCEBAT – так сказал наш друг?[13]
Какой там Туллий – Ульпиан от силы!           100
Да, путь мой краток и исполнен зол.
И ляпис, ляпис всё! Иначе Папе
Отдам я виллы! Сердце мне съедите?
Вкось смотрят ящерицы – вёрткие глаза,
Так вашей матери глаза блестели,           105
Расцветите ли мой убогий фриз?
Добавьте в вазу виноград; пусть будет
И маска, и Терминуса колонна,
И рысий мех к треножнику вяжите,
В борьбе пускай он мечет тирс с размаху,[14]           110
Утешусь на своём антаблементе,
Где буду я лежать, пока придётся
Себя спросить: "Живу еще иль умер?"
Оставьте же теперь! Неблагодарность
Меня сразит – вы смерти ждете – Боже! –            115
И крошится песчаник! Будто труп
Сочится липким потом сквозь него –
Нет лазурита, чтобы свет дивить!
Что ж, уходите! Пусть свечей немного,
Но только в ряд: спиною повернитесь           120
– Да, будто министранты прочь уходят,
Оставьте в церкви, где всегда покой,
Чтоб мог я видеть: с жалкого надгробья
Косится, мне завидуя, как прежде,
Гандольфи... Сколь была она прекрасна!           125

"Я не знаю другого прозведения в современной английской прозе или поэзии, в котором было сказано так много, как в этих строках, о духе Ренессанса – его секулярности, противоречивости, гордости, лицемерии, неведении себя, любви к искусству, к роскоши и к хорошей латыни. Почти всё, сказанное мной о центральной части Ренессанса на тридцати страницах "Камней Венеции", уместилось в этих строках; притом работа Браунинга предшествует моей" – Джон Рескин (John Ruskin, 1819–1900. Modern Painters, vol. IV, chap. XX, 32).
[1] Экклезиаст, 1:2.
[2] Церковь святой Пракседы в Риме была построена в IX веке и знаменита своими древними мозаиками. После существенных изменений, внесённых с XIII по XX век, вид церкви потерял гармоничность и местами представляет собой трудновообразимое сочетание византийских и барочных элементов. Хотя епископ и его гробница выдуманы автором, но фон для них здесь найден самый подходящий. Эта строка, говорящая о мире, о покое, оттеняет изливающееся далее кипение страстей: тщеславия, зависти, подозрительности, эгоизма, суетности – всего, что не даёт покоя епископу даже на пороге смерти.
[3] В оригинале – "epistle-side", с той стороны, где читается Апостол (с правой стороны, если смотреть к алтарю).
[4] Персика бутоны (в оригинале "peach-blossom") – нежный, чистый розовый цвет; далее говорится про свежее красное вино – значит, по розовому мрамору прожилки красного цвета.
[5] Слоится жалкий камень – в оригинале "onion-stone", буквальный перевод итальянского названия "cipollino"; это зеленовато-желтый мрамор, который раскалывается слоями, откуда и сходство с луковицей. В церкви святой Пракседы действительно есть гробница из такого камня, не слишком хорошо обработанного.
[6] Фраскати – город недалеко от Рима, знаменитый своими виллами.
[7] Церковь Иисуса (в оригинале "Jesu Church", итал. "Chiesa del Gesù") – церковь Святого Имени Иисуса в Риме, главная церковь Ордена Иисуса. Здесь имеется в виду изображение Троицы, где Бог-Отец несет державу в двух руках.
[8] Иов 7:6.
[9] Античный черный (в оригинале "antique-black") – буквальный перевод названия черного мрамора высокого качества "nero antico".
[10] Марк Туллий Цицерон (106–43 гг. до Р.Х.), древнеримский политик, философ и оратор.
[11] Домиций Ульпиан (170–228 гг.) – один из выдающихся римских юристов. Епископ презирает более позднюю латынь Ульпиана, преклоняясь перед классической латынью Цицерона.
[12] Слова епископа мешаются, так что может показаться, что "его" (вместо "её") проповедь – это проповедь Пракседы (в оригинале "Saint Praxed at his sermon on the mount"); однако на мозаике в этой церкви Пракседа с другими святыми предстоит по сторонам Христа, так что с таким же успехом речь может идти о Его проповеди.
[13] Elucescebat (знаменитый, прославленный) от elucesco (просиять, явиться), классическая же форма – elucebat, от eluceo. Так епископ уличает "порчу" классической латыни, на которую способен Ульпиан, но не Цицерон.
[14] Виноград в вазе, тирс (жезл, обвитый лозой) и мех леопарда (или рыси) – символы Диониса; маска (визор) – символ Терминуса, бога границ; здесь также идет речь о терме – бюсте Терминуса, выступающем из прямоугольной колонны. Предполагается какая-то драматическая композиция, но описана она весьма бессвязно.

БАЛЛАДА О ПОГРЕБЕНИИ

"Пракседы церковь, где всегда покой"[1]

Коль скончаю жизни путь,
Мой исполните завет:
Увезите как-нибудь
В горы, в память прошлых лет.
Упакуйте же, скорбя,
В лед, с которым, перегрет,
Сода-виски лил в себя;
Право, в память прошлых лет.

Там – на станцию свезти,
До Умбаллы взять билет;
Не спешу – пускай в пути
Растрясётся мой скелет.
Я в товарном без забот,
Хоть кричат мне кули[2] вслед,
Начинаю свой поход –
В горы, в память прошлых лет.

В Калке[3] бабу[4] спит – буди,
Закажи фургон – и в путь.
Разъезжать со мной, поди,
Вряд ли хочет кто-нибудь,
Прежде... ну, не обессудь.
И "особый" – от сует –
Отпуск, хоть разок гульнуть,
Дайте, в память прошлых лет.

Мне в отелях места нет;
Постарайтесь, чтоб вола
Не сломался бы хребет –
Ноша больно тяжела;
Тонга[5] чтоб не подвела:
Трос порвется – и привет,
Или тряска будет зла –
Сжальтесь, в память прошлых лет.

Вот и весь нехитрый план.
И за совесть, не за страх
Пусть оплачет капеллан,
Посыпая пеплом прах.
И побудьте здесь, в горах.
Три денька вам не во вред
(Повод сыщется в делах) –
Праздник, в память прошлых лет.

Мука там, внизу – гляди:
Жгучих весен череда,
И сентябрьские дожди
До последнего Суда!
Там уснуть невмоготу,
Увезите прочь от бед,
Чтоб не маяться в поту, –
В горы, в память прошлых лет.

[1] Эпиграф (в оригинале не подписан) взят из стихотворения Роберта Браунинга «Епископ заказывает себе гробницу в церкви св. Пракседы» (см. выше). Трудно представить себе большую противоположность монологу епископа из стихотворения Браунинга, чем примирительная, дружеская, бесхитростная и беззлобная речь киплинговского героя, мелкого чиновника в Британской Индии. «В память прошлых лет» (“for old sake’s sake”) – прекрасный рефрен непритязательной речи человека, который действительно ищет покоя, впрочем, не жалуясь на тяготы своей жизни до последнего момента, когда мысленно уже с отрогов Гималаев бр осает взгляд на места своего повседневного мучения.
[2] Кули – разнорабочие; здесь – грузчики из местных жителей.
[3] Калка – город, конечная станция железной дороги, ведущей к Симле.
[4] Бабу – здесь: клерк из местных жителей в Британской Индии.
[5] Тонга – двухколесная повозка.

«Так восхвалим тех мужей»

Вступление к книге «Stalky & Co.»

«Так восхвалим тех мужей»* –
Малых без амбиций –
Ведь работа их живет,
Да, работа их живет,
Хоть забылись лица.

Ветер с бурей вырвал нас
Из родных объятий;
На пустынный берег – вдаль
(С дюжиной домишек – вдаль!
На семь лет забросил вдаль!)
С парой сотен братий.

Там мы встретили людей,
Мудрых в своей силе.
И они лупили нас –
Палкой колотили нас –
Каждый день лупили нас –
И терпя, любили!

От Египта и на Трою –
Через Гималаи –
Да, мы далеко зайдем –
Хай-Бразил иль Вавилон,
Острова глухих сторон,
Города Катайя!

И мы славим тех людей –
Старших нас по званью;
Что привили здравый смысл –
Нам привить пытались смысл –
Бога, Правды здравый смысл –
Он важнее знаний.

И на каждой широте,
Впившейся в творенье
Кто-то (не один) из нас,
(Нас легко узнать тотчас –
Как учили прежде нас – )
Трудится в терпеньи.

Так научены от них,
Следуя совету,
Что работу сделать надо,
Каждый день доделать надо –
Так ли, этак – сделать надо –
Извинений нету.

Слуги штаба и цепи,
Мины и шинели –
И перед лицом царей,
Встали пред лицом царей;
Дар несли лицу царей –
Пулей и шрапнелью.

Так мы приняли от них,
Сразу иль не сразу,
Что прекраснее всего,
Безопаснее всего –
Проще и мудрей всего –
Выполнять приказы.

А иные – дальних стран
Взяли груз, что надо:
Сели править страны те
(Не управить страны те)
И любили страны те,
Не ища награды.

Этому учились мы,
Как – не замечали,
Только шли вдали года –
Одиноко шли года –
И покуда шли года –
Лучше различали.

Славим тех людей, что нас
Щедро одарили:
Отказавшись от Сейчас –
От всех радостей Сейчас –
Тяжкий труд неся Сейчас,
Завтра нам купили.

Прославляем тех мужей
Небольших амбиций!
Ведь работа их живет,
Да, работа их живет,
Вглубь и вширь она живет,
Хоть забылись лица!

* Сирах 44, 1 – в оригинале цитата приведена дословно.

ПРИПЕВ ВЛЮБЛЕННЫХ

Серые глаза – туман,
Пристань, мокрая от слез,
Хор приветствий в океан
Пароход с собой унёс.
           Пой – надежда высока
           И любовь, как смерть, крепка!
           Весь припев – одна строка:
           "Чувство наше – на века!"

Черные глаза – дрожит
Пенный след, слетая прочь;
Тихий разговор кружит;
Тропиков блистает ночь.
           Южный Крест – его рука
           Звезды сыплет свысока,
           На двоих – одна строка:
           "Чувство наше – на века!"

Карие глаза – ковыль,
В жарких трещинах июль.
И взметнут копыта пыль,
И сердца – быстрее пуль.
           Вровень – двух коней бока,
           Песня древняя близка,
           Твой ответ – любви строка:
           "Чувство наше – на века!"

Синие глаза – седой
Свет луны на Симлу пал;
Вальс трепещет над водой,
Отзвук гаснет среди скал.
           "Офицеры", "Мэйбл", "пока",
           И пьянит вино слегка;
           Вот тебе моя рука,
           "Чувство наше – на века!"

Пожалейте жизнь мою,
Девы, от своих щедрот.
Я – должник любви – пою,
Я – четырежды банкрот.
           Но, хоть сердце и грустит,
           Новый взор девичий льстит,
           Сорок раз – и прочь тоска! –
           Пропоется та строка:
           "Чувство наше – на века!"

L'ENVOI

(Из сборника "Баллады чечако")

О прошлых днях всю ночь мы говорили,
           О тех, кто шел ва-банк и проиграл;
О бегстве, страхе, о цене усилий,
           И о костре – к утру он догорал.
О ложных лунах – призраках несчастья,
           Зверье, чей путь нам издавна знаком;
О солнце в полночь и о странной власти
           Его над нами в мире колдовском;
О лапах в кровь – измотаны собаки, –
           О скованных морях и склонах гор;
Рассвета край покажется во мраке,
           Налей опять – продолжим разговор.

Растаял город. Снова в лунном блеске
           Брильянты рассыпает чистый снег,
В заснеженном каньоне злой и резкий
           Унылый клич ветров не смолкнет ввек.
Забыли город мы; землёй без края
           Идём опять, а холод нынче лют;
Ползёт ледник, и силы собирая
           Карибу по долине вниз идут.
Закурим трубки, вспомним вновь победы,
           Отвагу, подвиг средь полярной тьмы;
Историй много – тянется беседа,
           А там по койкам разбредёмся мы.

И эта книжка, может быть, не к худу
           Напомнит вам все прежние пути:
Увидите ту землю вы, откуда
           Сумели, к счастью, ноги унести.
Услышите, быть может, зов молчанья –
           Под звёздами тоскливый мёрзлый звук,
Мелькнёт сетей серебряных мерцанье,
           В пучину ночи брошенных без рук,
Взлёт дикой красоты увидим снова;
           Ты вновь припомнишь, восхищён и зол,
Наш пробный камень, этот мир суровый,
           И братство тех, кто Север свой нашёл.

ИАН БАН С БУРНОГО БРОДА*

На мотив "Раздол Туманов" Дункана Бана Макинтайра

Я шлю приветы в долину эту,
           Где ты прославен среди холмов;
В край, столь знакомый, душа влекома,
           А боль разлуки не ищет слов;
Далёко воин, твёрд и спокоен,
           Чей гнев поднявшись, не уступал,
Сурово око и без упрёка
           Герой сражался и устоял.

Там рос он цепок, могуч и крепок,
           Высок и строен, и полон сил;
Боец изрядный, подвижный, ладный,
           Доспехи бодро, легко носил.
Не ждал он в схватке ослабы краткой,
           К жестокой, смертной привык борьбе;
Кто с ним бивался и жив остался –
           Будь благодарен своей судьбе.

С тобой сноровка, охотник ловкий,
           Борзых в подмогу себе припас;
Летящей сворой олень матёрый
           Затравлен, свален бывал не раз.
По каменистой долине мшистой
           Борзых пускает лихая длань:
Пронзают взором они просторы
           И нюхом тонким отыщут лань.

В борьбе суровой, тебе не новой,
           Ты – словно сжатый стальной кулак,
Коль не для смеха пойдёт потеха,
           По закоулкам спасайся, враг!
Как ураганом сметёшь упрямым
           Тех, кто явился к тебе незван;
Посмотришь строго – уносят ноги
           Иль не избегнут жестоких ран.

Одет, бывало, как подобало,
           Боец достойно и по-людски:
Обёрнут плотно тартан добротный,
           Крепки подвязки и башмаки.
Покрывшись пледом, ты в путь неведом
           Идешь, как воин шёл искони:
Разумно, смело решаешь дело,
           Не терпишь кривды и болтовни.

Готовый к бою, несёшь с собою
           Два пистолета, сухой заряд;
Блестит кинжала прямое жало,
           А крепче дротик найдёшь навряд;
И не коснея сразит злодея
           Тяжёлый, точный удар клинка;
То льва обычай – разить добычу
           И меч направит твоя рука.

Как девы нежной любовь безбрежна
           И в ней отраду найдёт жених,
Так, нравом редким подобен предкам,
           Ты светел сердцем, душою тих.
Родство ты знаешь и привечаешь,
           Несправедливость тебе чужда;
Рассудок здравый, речь нелукава,
           И слову верность хранишь всегда.

Хвалу герою отнюдь не скрою,
           Во всём правдивы мои слова,
Чем отступаться, готов я драться,
           Залогом будет моя глава.
Той, что вскормила, исполнив силы, –
           А мне по крови близка она –
Ток благородный и дух свободный
           Ты принял в жилы свои сполна.

* Бурный Брод (Garbhath) на реке Спей в долине Баденох – владение героя песни.

* * *

С полвека – путь под горку,
В сединах голова,
И трудно мне, и горько,
Бреду едва-едва;
Но вновь душа стремится
В тот край, что с детства дан,
На остров Скай, где птицы,
И ветер, и туман.

Минули годы эти –
Оставив прежний дом,
Забросила я сети
Здесь, в городе чужом.
Достаток отовсюду
Приносит океан,
Но ввек не позабуду
Тот остров, где туман.

О, Красный Кулинь – кромка
На синеве небес,
Прочерченная ломко,
Как будто кровель срез,
Видны мне камни Сторра,
Заливы чистых вод
А дальше – радость взору,
Девицы Маклеод.

Здесь выросли герои,
И каждый, полон сил,
Достоинство благое
И правду защитил.
В сраженьях непреклонны,
Шли долгой чередой:
Стал славою короны
Туманный остров мой.

Поверьте, что не ложен
Убогий мой рассказ:
Он из известий сложен,
Записанных для нас.
Отважных душ немало
В войсках у короля,
Их тысячами слала
Туманная земля.

Я не скажу худого
О землях, мне чужих,
Но остров вспомню снова,
Что в белой мгле притих;
Отрада в дни печали,
Всех горестей сильней –
Волынки здесь звучали
Ста двадцати мужей.

Забудутся ли ныне
Из давних тех времен
Тартаны черно-сини
Под славою знамён?
Отвагою богато
В Европе много стран,
Средь них – дороже злата
Тот остров, где туман.

Шлю, остров мой зеленый,
Через моря привет;
Там юноши по склону
Олений ищут след.
Слова почта забыты –
Я вспомню их, Гленмор! –
Пел за отбивкой твида
Беспечный женский хор.

Как приближалось лето,
Мы, горестям чужды,
И сыты, и согреты,
Не ведали нужды;
Теленок за коровой
Бредет в конце зимы,
И масло дарят снова
Туманные холмы.

А с наступленьем мая
До утренней зари
Рыбацких лодок стаи
Летели из Портри;
И по волнам прилива
Слал песни на простор
Поэтов дар счастливый
Среди туманных гор.

А к Мартину всё стадо
На осень сочтено.
Плести циновки рады,
Коль собрано зерно;
Картофель сложен в груды,
И мясо про запас:
Прокармливал не худо
Туманный остров нас.

Беспечные недели
Привычного труда
Скользили и летели
Неведомо куда;
А нынче – только тени
От дней остались тех:
Как в кулаке полпенни
Или пустой орех.

Но в ком душа живая –
Пускай со мной споет,
Изгнанье вспоминая,
Лишения и гнёт;
Как тысячи, далече
Заброшены судьбой,
С тобой не чают встречи,
Туманный остров мой.

Прекрасный край туманный
В наследие стяжав,
Тверды и постоянны,
Держитесь ваших прав;
Найдешь богатство всюду,
Где с детства жили мы:
Скрывают уголь, руды
И золото холмы.

Не опускайте знамя:
За тьмою горьких бед
Трудом и силой сами
Откроете просвет;
Пусть стадо сыто будет,
Идя с полей домой,
И англичан забудет
Туманный остров мой.

Я горьких слёз не скрою,
Припомнив имена
Владевших здесь землею
В былые времена;
Там, за морем, до века
И в холоде земли,
Вдали от Скорибрека [1]
Теперь они легли.

Но слёзы отираю
Пусть бодрым будет стих:
Из них – о, весть благая! –
Есть некие в живых;
Пускай вдали, а всё же
Ветвями и травой
Влечёт к себе пригожий
Зеленый остров мой.

С мною пойте вместе
На радостный напев,
О Ранальда невесте
Из благородных дев;
Полковника седого
Прославили дела,
А дочь – хозяйкой новой
В наш Армадейл вошла.[2]

Но фермерам внимая,
Коль им грозит нужда,
Будь пара молодая
Опорой им всегда;
А мы не позабудем
Из Кромбы добрый род[3]
Жены, что радость людям
И замку принесет.

Стеблей осталось мало –
Веревку не совьешь;
Всё в прошлом, я слыхала,
Да только это ложь;
И солнцу, и надежде
На небе место есть,
Мужам, что жили прежде
В потомках будет честь.

Как снова быть восходу,
Так неизменно тут
Всё те же Маклеоды,
Макдональды живут;
Храбры, и добрых правил,
Тропой идут прямой;
И Блэки вновь прославил
Туманный остров мой.[4]

Страны туманной дети,
Вы все – моя родня;
Где б ни были на свете,
Припомните меня;
Пусть в землю груз усталый
Сложу костей своих –
Я униженье знала,
И этим жив мой стих.

Мэри Макферсон, урожденная Макдональд, родилась на острове Скай, которому и посвящена эта песнь. В 1821 году Мэри вышла замуж и переехала в Инвернесс. После смерти мужа в 1871 году осталась одна с четырьмя детьми. Впервые начала писать стихи и песни в 1872 году, после непродолжительного тюремного заключения по обвинению в краже; в этих первых песнях она заявляла о своей невиновностибыло (позже это было доказано). После освобождения переехала в Глазго и стала работать сиделкой. Активно участвовала в политической и общественной деятельности в пользу фермеров Хайлэнда. В то время газет на гэльском языке не существовало, и песни были единственной формой журналистской деятельности для гэлов. В 1891 году вышел сборник песен и стихов, записанных со слов Мэри Макферсон, и она стала официальным бардом общества клана Макдональдов (Clan MacDonald Society). Мэри, получившая прозвище Большая Майри Песен (ударение в имени Мари по-гэльски падает на первый слог).
[1] Скорибрек (Sgoirebreac, "Пестрая скала", англ. Scorrybreac) – небольшая возвышенность к востоку от города Портри на берегу залива Лох Портри, основные земли клана Макникол. "Sgorr a bhreac!" – также боевой клич этого клана.
[2] Армадейл – замок клана Макдональдов на о-ве Скай; в настоящее время разрушен.
[3] Кромба, гэльск. Crombagh или Cromba ("изогнутая бухта"), англ. Cromarty – залив и одноименное селение к северо-воктоку от Инвернесса.
[4] Джон Стюарт Блэки (John Stuart Blackie, 1809–1895) – шотландский ученый и переводчик (переводил с немецкого Фауста Гёте, а с греческого – Эсхила), член Королевского общества Эдинбурга. Способствовал открытию кафедры кельских языков в Эдинбургском университете. Радикал и шотландский националист; отличался сочувствием к трудностям жителей Хайлэнда. Живописный персонаж: ходил по Эдинбургу в пледе и широкополой шляпе, опираясь на посох. Пледом, который изготовила для него Мэри Макферсон, был накрыт гроб Джона Блэки во время похорон, а расцветка пледа была запатентована как "тартан Блэки", что позволило Мэри Маферсон торговать этой тканью.