ЮРИЙ ЛУКАЧ

Великий Боже, суть Твою
          Вовек не разгрызу,
А Ты прекрасно знаешь всех,
          Толпящихся внизу.

Вот я стою перед Тобой,
          Несчастен и гоним,
И знаю: удостоен мук
          Лишь манием Твоим.

Но Ты не гневен и не лют,
          Творец моей души!
Дай быстрой смерти мне, Господь,
          Иль слезы осуши!

А если бед моих ярмо
          Имеет смысл и цель,
Дай сил безропотно тянуть
          Мне эту канитель!

Преподобному Джеймсу Стивену на его проповедь из книги Малахии, 4:2, «и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные».

Вы правы, сэр! И ваш наказ
          Оспорит лишь наглец,
Ведь вы для непредвзятых глаз –
          Упитанный телец!

И даже если вам приход
          Дадут в короткий срок,
То все равно любой поймет,
          Что вы еще телок.

А чтоб восстала ваша плоть
          И час любви пришел,
Не допусти того, Господь,
          Вы от природы – вол!

А коль жена войдет в ваш дом,
          Разделит стол и кров,
Носить придется со стыдом
          Вам двоицу рогов.

Кто слышал ваши – хоть бы раз –
          Мычание и рев,
Тот без труда причислит вас
          К породе бугаев.

Когда же груз могильных плит
          Придавит ваш кадык,
На них напишут: «Здесь лежит
          Весьма известный бык»!

Бычина-поэт и священник-телец –
Средь живности прочей – чудес образец.

Когда бы праотец Адам
          Нарушил свой покой,
Он не поверил бы глазам,
          Взглянув на род людской.

Ему достался трудный путь
          Среди добра и зла,
Но человеческая суть
          Незыблема была.

Чудно, что слышал Валаам
          Глагол ослиных слов,
Но сколь чудней бродить певцам
          В обличии волов.

Я умоляю, господа,
          Вас прекратить грызню,
Дабы рогатые стада
          Зачахли на корню.

А если будете и впредь
          Реветь, мычать, рычать,
То вам со лба не оттереть
          Звериную печать.

Вас прямо хлебом не корми,
          Но дай сожрать врага,
Но, может, лучше быть людьми,
          Чем выставлять рога?

Силен страстей коварный яд,
          Рассудку вопреки
Он травит кровь, туманит взгляд,
          Заводит в тупики.

Он без особого труда
          Внушает гнев и ложь,
И кровных братьев, господа,
          Не хочешь – да убьешь.

Пора покончить, крикуны,
          С отравою в крови
Во имя мира, тишины
          И дружеской любви.

И я, конечно, не солгу,
          Сказав вам без затей:
То, что естественно быку,
          Постыдно для людей.

Теснина, до краев поросшая бамбуком,
Где сквозь густую сень не проникает зной,
Где чистые ключи струятся с тихим звуком,
И воздух напоен полдневной тишиной.

Там капает вода из трещин мшистой лавы,
Сливается в ручьи в игривой беготне,
И, увлажнив собой лишайники и травы,
Теряется в камнях, невидима извне.

Там дремлет хмурый пруд у старого вулкана,
Деревьев силуэт в его воде лилов,
Меж бархатных кустов ажурная лиана
Развесила багрец своих колоколов.

Пучки бородача и кактусов цветенье,
Вдыхает на ветвях алойный аромат
Хохлатый кардинал в кровавом оперенье,
Над крошечным гнездом колибри мельтешат.

Тут юркие скворцы, там попугаев стая
Расселась на скале, над сонною водой,
С заоблачных высот лениво наблюдая,
Как в ласковом луче пчелиный вьется рой.

А ниже по тропе, протоптанной в отаве,
Вздыхая тяжело, бредут за шагом шаг,
Могучи и сильны, быки из Таматаве,
Неспешною гурьбой переходя овраг.

Потом они встают в прохладности лощины,
И бабочек лесных живая пестрота
Усеивает их натруженные спины,
Ударов не страшась могучего хвоста.

Забравшись на крутой утес, в тиши безлюдной,
На каменной плите лежит хамелеон.
Так сладко спать ему – и спинкой изумрудной
Шевелит он во сне, блаженством разморен.

Среди густого мха там кормятся часами
Перепела, дневной пережидая жар,
Выслеживая их голодными глазами,
Неслышно и легко крадется ягуар.

Недвижно там сидит на валуне из лавы
Пасущихся быков курчавый негр-пастух,
Он смотрит в океан и песню сакалава
Мурлычет без забот, свой услаждая слух.

Живут по сторонам глубокого ущелья
И лучезарный блеск, и пение пичуг,
Там изобильна жизнь в мечтаньи и весельи;
Но звуки и цвета – все замирает вдруг.

Над пропастью немой, над бездною пещеры
Вздымается гора, покойна и тверда,
Ее фонтан камней и раскаленной серы
Однажды породил, застынув навсегда.

С ее вершины взор, направленный к Цейлону,
Увидит, как кипит бушующий прибой,
И может проследить паренье фаэтона,
Снежинку на холсте лазури голубой.

Но точка в небесах уносится со шквалом,
Ущелье крепко спит, и в нем недвижна ночь,
И даже град камней, катящихся по скалам,
Глубокий этот сон не в силах превозмочь.

Природа, ты таишь в сияющей оправе,
Под внешней красотой иллюзии и ложь;
И в ярости твоей, как и в твоей забаве –
Бесчувственная мощь, где страсти не найдешь.

Вот так же счастлив тот, чье равнодушно сердце
К страданиям чужим и жалобе людской,
Преградою для них там запертая дверца,
За коей тишина, забвенье и покой!

Немотствует аскет, упавший на колени,
В душе его – покров неколебимых туч,
Там эхо не звучит, там беспредельны тени,
Ничто не светит там, один лишь тусклый луч.

Но отсвет упадет на сомкнутые вежды
От сгинувших во тьме сияющих высот,
И, молнией сверкнув, бессмертная надежда
В нем пробуждает жизнь и вдаль его зовет!

1. Вступительный сонет

Над бездною, где прошлого стремнины,
В водовороте пенных пузырей,
Швыряли и героев, и царей,
Как паводок расшвыривает льдины,

Мне виделись ужасные картины:
Тела, цепляясь за обломки рей,
Кружились все быстрее и быстрей
И погружались в темные пучины.

Их крик звучал отчаянно и глухо
Сквозь рев и свист, сквозь бушевавший шквал;
Был этот вопль терзанием для слуха,

И был жесток истории оскал –
Но стоны человеческого духа
Я слушал и в сонеты облекал.

2. Генрих I – морю
(1120 г.)

О море, ты наследника сгубило,
Забрав того, кто жизнью был моей –
Так все возьми! Пусть будет для людей
И для земли единая могила.

Дабы неспешно чайка круг вершила
Над тишью утонувших площадей,
Дабы обжили косяки сельдей
Былых соборов нефы и стропила.

Увидит проплывающий купец
На колокольнях медную патину,
Зеленой тиной обнятый дворец,

И тихо скажет: «Англии кончину
Принес Господь, услышав, как отец
Рыдает по единственному сыну».

Генрих I (ок. 1068 – 1135), сын Вильгельма I Завоевателя, король Англии из Нормандской династии, правивший в 1100 – 1135 гг. Его единственный законный сын Вильгельм Аделин погиб во время кораблекрушения 25 ноября 1120 г. в возрасте 17 лет. Хроники сообщают, что Генрих после гибели наследника ни разу не улыбнулся.

5. Королева Алиенора – Розамунде Клиффорд
(1160 г.)

Ты – робкий агнец, что при каждом звуке
Дрожит всем телом, чувствуя напасть;
А я крадусь, испытывая власть
Любви к тебе, дрожа от сладкой муки.

Так тигр, скользящий вдоль речной излуки,
Трофей следит, облизывая пасть –
То не вражда, а трепетная страсть
По голубю тоскующей гадюки.

Я провожу тебя в последний путь,
Дивясь, как вьется прядка золотая,
Бескровных губ впивая красоту;

И руку положу тебе на грудь,
От мертвенного хлада обретая
На пальцах когти и клыки во рту.

Алиенора (Элеонора, Элинор) Аквитанская (ок. 1122 – 1204) – одна из богатейших и наиболее влиятельных женщин Европы Высокого средневековья. В описываемый сонетом период она была супругой Генриха II Плантагенета и королевой Англии.
Розамунда Клиффорд (до 1150 – ок. 1176) – возлюбленная Генриха II, считавшаяся самой красивой женщиной в стране. Она вошла в историю как «Прекрасная Розамунда».
Согласно легенде, Генрих опасался ревности Алиеноры, которая была на девять лет старше него, и приказал построить для Розамунды тайное убежище в Вудстоке, окружив его садом в виде непроходимого лабиринта, путь по которому знали только самые доверенные люди. Однако Алиенора узнала о тайной связи своего супруга и сумела выведать путь к центру лабиринта. Следуя за шелковой нитью, она нашла Розамунду и предложила той выбор – смерть от кинжала или яда. Розамунда предпочла яд.
Рассказ о том, что Алиенора отравила Розамунду Клиффорд, впервые появился во Французской хронике Лондона в XIV веке. История о лабиринте в Вудстоке, прозванном «Будуаром Розамунды», стала популярна в эпоху царствования Елизаветы I.
В действительности же Розамунда умерла своей смертью. Нам не известно, как и почему закончилась связь короля и его возлюбленной, но в 1176 г. Розамунда удалилась в монастырь Годстоу, в котором умерла и была похоронена рядом с алтарем. По приказу епископа Линкольна в 1191 г. тело было извлечено и перезахоронено, по-видимому, в доме собрания каноников. В годы правления Генриха VIII и его антиклерикальной кампании могила Розамунды была уничтожена.
Считается, что лабиринт в Вудстокском замке действительно существовал, но его появление связано с именем жены Генриха III Элеоноры. В годы Гражданской войны замок был разрушен, ныне на его месте находится знаменитый дворец Бленхейм.

6. Блондель – Ричарду Львиное Сердце
(1194 г.)

Дубы и буки пересохшей глоткой
Пытал я, где ты? Мне в ответ листва
Шептала что-то, но ее слова
Развеялись бессмыслицей короткой.

«Дунай, скажи мне, за какой решеткой
Стенает сердце яростного льва?», –
Просил я тщетно. Волн его молва
Была непостижимой и нечеткой.

О Ричард, ты забыт в своей стране,
Но тот, кто любит, не угомонится;
Я буду петь в холодной тишине,

И голос мой проникнет сквозь бойницы,
Достигнет слуха узника – и мне
Однажды он ответит из темницы.

Ричард I Львиное Сердце (1157–1199) – английский король из династии Плантагенетов. Царствование Ричарда замечательно тем, что из десяти лет своего правления (с 1189 по 1199 год) он провел в Англии только полгода, занятый Третьим крестовым походом (1190–1192), а затем войной с Францией (1194–1199). Находясь в крестовом походе и узнав, что его младший брат хочет завладеть английским престолом, Ричард заключил перемирие с Саладином и отплыл в Европу. На обратном пути буря занесла его корабль в Адриатическое море. Отсюда он поехал далее через Германию, переодевшись пилигримом, но дорогой был узнан и попал в руки своего злейшего врага, герцога Австрийского Леопольда. Этот герцог также участвовал в крестовом походе и при завоевании Акры велел выставить немецкое знамя на одной из башен города; Ричард приказал сорвать знамя и бросить в ров. Теперь Леопольд отомстил Ричарду, схватив его и посадив под стражу.
Блондель де Нель (ок. 1175 – ок. 1210) – знаменитый трувер, по-видимому, родом из Пикардии, от которого сохранилось 24 стихотворения. По преданию, он был любимцем Ричарда, его учителем в музыке и поэзии и спутником в крестовом походе. Когда в Англию вдруг перестали поступать известия о Ричарде, Блондель пустился отыскивать без вести пропавшего друга. После многих странствий он оказался в Австрии; здесь до него дошло, что недалеко от Вены в старом замке заключен какой-то знатный пленник. Распевая под стенами замков известную только ему и Ричарду песню, Блондель обнаружил, наконец, место заточения короля. Когда распространилось известие, что Ричард – австрийский пленник, Леопольд выдал Ричарда немецкому императору Генриху VI, и последний до тех пор держал английского короля в заключении, пока не получил за него богатый выкуп.
Основание к этому преданию находится в Реймсской хронике 2-й половины XIII столетия. В дальнейшем оно послужило сюжетом для неоконченного романа М.-Ж. де Валандон «Мрачная башня» и оперы А. Гретри «Ричард Львиное Сердце» (1784, либретто М. Седена).

7. Тангейзер – Венере
(1207 г.)

Богиня, ты прекрасней рейнских дев,
Что рыбаков уводят без возврата,
Но песнь твоя могилою чревата,
Как Лорелеи сладостный напев.

Ты обликом затмила королев,
Твои уста заманчивее злата
И слаще губ, которые когда-то
Лобзал Гунтрам, от страсти опьянев.

О, как же зелень этих глаз бездонна –
Опаснее, чем горные озера,
Чем Рейна полноводного струя.

И все же я – прости меня, Мадонна –
Кидаюсь в омут гибельного взора.
Владычица, я твой, а ты моя!

Тангейзер (Тангузер) – миннезингер XIII в., жизнь и личность которого стали темою для германских народных легенд и сказаний. Исторически-достоверный миннезингер Т. родился в начале XIII в. и умер ранее 1273 г. (до воцарения Рудольфа Габсбурга). По-видимому, он происходил из австрийско-баварского дома баронов Тангузенов; вместе с Фридрихом Вторым, императором германским, в 1228 г. участвовал в крестовом походе.
Народная фантазия приурочила исторического Т. к преданиям о горе Герзельберг, расположенной неподалеку от Вартбурга, в Тюрингервальде. Эта гора, имеющая вид продолговатого гроба, слывет в простонародье под именем Венериной горы; в ней есть пещера, где слышится шум подземных ключей; народная фантазия услышала в этом шуме стоны грешников и нечестивые клики адской радости, а во мраке грота увидела адское пламя; гора прослыла входом в чистилище и обиталищем прекрасной германской богини Гольды или классической богини Венеры; в ее пещере исчезает, по народному поверью, ночной поезд «дикой охоты», предводимый богинею Гольдою.
Сущность южногерманского предания о Т. такова. Однажды миннезингер Т., идя в Вартбург на состязание певцов, увидел у Герзельберга богиню Венеру, которая завлекла его к себе в грот; там он пробыл семь лет в забавах и развлечениях. Боязнь, что он погубил свою душу, побудила его расстаться с богинею и искать отпущения грехов в Риме, у папы Урбана. Папа с негодованием отказал в этой просьбе, сказав, что скорее его папский посох даст свежие побеги, чем Бог простит такого великого грешника. Т. с горя вернулся к Венере в Герзельберг. Тем временем посох пустил побеги, и папа велел отыскать прощенного Богом грешника – но его уже не могли найти. Т. должен остаться в Герзельберге до Страшного Суда, когда Господь окончательно решит его участь. Ко входу в пещеру Герзельберга приставлен добрый гений германских сказаний, «верный Эккарт», никого не допускающий в нее.
Лорелея – одна из дев Рейна, которые прекрасным пением заманивали мореплавателей на скалы.
Гунтрам – герой рейнского сказания «Фалкенбург», известного в России по стихотворению В. А. Жуковского «Эллена и Гунтрам».

Мой прадед в давние года
Мог Бернса встретить без труда
В любой пивнушке, где тогда
          Был дом кутиле,
Они могли б, держу пари,
Петь площадные тропари,
Пока сидели до зари
          И пили, пили.

А как гордился бы мой дед
Тем старым креслом, где поэт
Сидел, заехав на обед
          И пару ночек;
Он пел бы, словно менестрель,
«ту, что постлала мне постель»,
Иль о блохе мотал кудель
          Изустных строчек.

Тогда бы килт я натянул
И гордо сел на этот стул,
Внимая Барду, слушал гул
          Шотландских песен,
Где дьявол, хаггис, мышь и вошь
И маргаритка с зайцем тож,
И блуд, и пьянка, и дебош –
          И мир чудесен.

Хоть Киплинг, Харди, Стивенсон
В душе моей делили трон –
Но зазвучал прощальный звон
          В моей утробе,
И понял я, что мне родней
Автомедон Пегаса сей,
Любимый Богом блудодей –
          Великий Робби.

Я за бутылкою вина
Пошел сегодня спозаранку,
И в лавке, около окна
Увидел в клетке коноплянку.
И птица из последних сил
На прутья в ужасе кидалась.
«Почем пичужка?», – я спросил.
«Отдам за самую за малость.»

Я деньги выложил сполна
(Хотя остался без обеда),
И в тихом парке, где слышна
Деревьев мирная беседа,
Я дверцу клетки отворил
И на траву присел устало;
Она умчалась – шорох крыл –
И мне спасибо не сказала.

Жизнь – тоже клетка. Головой
Мы бьемся о стальные прутья,
И тщетно ходим по кривой,
И замираем на распутьи.
Но Бог нам двери распахнет,
И обретем тогда, поверьте,
Любовь, свободу и полет –
Все, что глупцы прозвали смертью.

Теряя в юности запал,
          Не слыша музы пенья –
Ногами кверху я вставал
          Для взлета вдохновенья.
И кровь питала мозжечок,
          Порой с большим излишком,
И выходила точно в срок
          Весною книжка.

Настало время бить отбой,
          Я сед и болен,
И вскинуть ноги над собой
          Уже не волен.
Боюсь, не выдержит крестец
          Такого гнета,
Суля безвременный конец
          Для стихоплета.

Увы, отрезаны пути
          К тому, что было;
Пора на прозу извести
          Свои чернила.
По лире больше не бряцать
          Подобно Китсу,
Когда на голову не встать –
          Стихам не литься.

Эти места, любимые мной, звучат
Музыкой в сердце, для утешенья данной;
Снова брожу по рощам дубовым я,
Рдеющим, как пожар, в пелене туманной;
В этой долине буду я ждать весну,
Как поцелуй несбывшийся и желанный.

Бунтонские холмы покрывает снег,
Белого с голубым здесь царит владенье;
Гемлока ветви, долу наклонены,
Тихо звенят; медлительное паденье
Радужных хрусталей на хрустящий наст,
Что разрисован синей, как небо, тенью.

Следом лиловым одетые вечера
Сходят к холмам, раскинувшимся дремотно;
Темная пустошь, над лужами дрозд поет,
Словно виола, так нежно и беззаботно;
Примула распускает лимонный цвет,
И зажигаются звезды поочередно.

Эти места, любимые мной, звучат
В полночь средь океана волной бегущей;
А за бортом мерцает зловещий свет,
Словно бы души, взятые водной пущей;
Голос мужской, бормочущий вдалеке,
Средь океана и ночи меня зовущий.

Гремят тарелки на кухнях полуподвалов,
И я познаю промозглые души служанок,
Дающих унылые всходы в проемах ворот
Вдоль затоптанных тротуаров.

Бурые волны тумана швыряют мне
Со дна улицы искривленные лица,
А от прохожей в заляпанных грязью юбках
Они отрывают блуждающую улыбку,
Что уплывает и тает на уровне крыш.

Вот так же точно пахло мыло в доме, где
Он в восемь лет гостил – и нет уже стены
У ванной, и видны лужайка, желтый шар,
Крокетный молоток зажат в руках ребенка.

А были в доме том на башне телескоп,
Два глобуса больших, и в холле черный пес,
Гуденье пчел в саду за каменной стеной,
Крольчатник во дворе, оранжерея, море.

Вернулся он сейчас в тот дом. Погожий день,
И взрослый голос: «Бей!». Качнулся молоток,
Ударил, гонг гудит из холла с черным псом,
И пролетает шар в воротца, а оттуда

В другие, и еще, и нет уже ворот,
Все заросло травой, сердитый голос: «Бей!»,
Но молоток давно уж выскользнул из рук
Под льющейся водой – совсем не рук ребенка.

Сидящие в зале дамы и господа,
Здесь мягкие кресла, выпивка и еда,
Вы можете думать, чувствовать и сопеть,
Но кто-то уселся рядом. Возможно – смерть.

Блондинкой голубоглазой оборотясь,
В метро и на пляже с тобою завяжет связь,
И будь ты молод, богат или знаменит,
Ты станешь делать то, что она велит.

Смерть – фэбээровец. Как бы ты ни был крут,
Тебя поджарят иль пулю в сердце вобьют.
Она не спешит, но придется держать ответ
За свой проступок – явиться живым на свет.

Смерть – лучший из всех прославленных докторов,
Бесплатно лечит, кто болен, и кто здоров.
Скажет: «Ты дышишь. Плохо, но ты не трусь –
Спокойно, парень, я скоро тобой займусь.»

Смерть – это маклер, который стучится в дверь,
Товар ее не теряет в цене, поверь –
Ведь это старый, близкий, комфортный мир.
Так распишись вот здесь в углу, где пунктир.

Смерть – это весьма талантливый педагог.
И самый глупый усвоит ее урок.
Она читает один могильный предмет –
Но что-то зевать от скуки охоты нет.

Ты можешь под ливнем вымокнуть без гроша,
Шампанского выпить и картами пошуршать,
Но смерть на тебя уже положила глаз,
Так жди ее завтра, а может – прямо сейчас.

Хорошо знакомый пейзаж, который сегодня
Материнский облик внезапно ему напомнит,
Где вершины гор все выше растут и выше,
Именами близких он так любовно испишет.

Мимо тихих вод через пажить пройдет неспешно,
Он для глупых дев прекрасный лебедь, конечно,
Наклоняет голову к той, что его пленила,
С криком милого клюва в милое ухо: «Милая!».

Здесь играет летний оркестр под сенью древесной,
«Будь отважен, как эти корни», – несется песня.
Он хорошие вести миру несет, смеется,
Что всерьез поспорить готов с любым незнакомцем.

А потом пророк, сделав все, что ему по силам,
Получает посланье тех, кого так хранил он:
«Трус», – ревет ему вслед оркестр, прославлявший раньше,
Где-то рядом «Обманщик» выкрикнет великанша.