На главную страницу

СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВ

р. 1970

Поэт, прозаик, переводчик. Родился в Молдавии; с 1988 года живет в Калининграде. Окончил Калининградский университет по специальности «русская филология». Сборник стихов «Новые песни западных славян» (Калининград, 2004). Печатался в сборниках, альманах и журналах («Нестоличная литература» (Москва, 2001), «Новые писатели» (Москва, 2003), «Насекомое» (Калининград – Санкт-Петербург – Москва), «Вавилон» (Москва), (Калининград) и ряде других, в том числе в переводах на немецкий, финский, литовский.


УОЛТ УИТМЕН

(1819-1892)

* * *

Моим врагам не одолеть меня – за честь свою пред ними я спокоен.
Но те, кого люблю я безоглядно – мой бог! я целиком в их власти!
Я, господи! – открыт со всех сторон, беспомощен, бессилен!
Презреннейший, я им стелюсь под ноги пылью.

* * *

Сбежим вдвоем от всех и вся!
Теперь, наедине со мной, отбрось условность,
Ну! Снизойди ко мне, как ни к кому другому –
      Откройся мне во всем,
Открой мне что не стал бы открывать
      ни брату, ни жене, ни мужу,
            ни даже лекарю.

* * *

Твердолобый, насмешливый, верткий шар!
Дока во всем и сам себе барин – наконец-то
      привык я к твоим словечкам;
Насущным и грубым он поверяет
      все мои сокровенные грезы
И меня самого, героя-любовника.

* * *

Сегодня, О Душа, даю тебе чудесное зерцало.
Столь долго в темноте, под спудом туч и пыли покоилось оно –
      Но тучи минули – пропал и пыли след.
...Вглядись теперь, Душа, в его прозрачное сиянье,
Оно не скроет от тебя и самой малой из черт Земли и Неба.

* * *

Ему пою,
На том, что было, возвожу, что есть,
(Так дерево выходит из корней, чем было раньше,
      становясь собою.)
Переполняю временем его я и пространством,
      пускаю в ход извечные законы,
Чтоб в их круженье он обрел закон в себе.

* * *

Есть те, кто учит лишь покою и беспечности;
А я преподаю уроки смерти и войны моим любимым,
Чтоб не застали их врасплох напасти в урочный час.

УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН

(1907–1973)

ЗАКОН – ЛЮБОВЬ

Закон высок, садовник скажет
И на солнце укажет:
Ему повинуются как один
Садовники всех времен и долин.

Закон – это мудрость преклонных лет,
Визжит старичье, исходя на нет;
Но кажет язык подрастающее поколение:
Закон – это юностью наслаждение.

Закон, обращает священник взор
Благочестивый на грешную паству,
Закон есть псалмов заповедный хор,
Храм и алтарь, а на нем – Божьи яства.

Закон, исподлобья глядит судья,
Твердя доступно и неотступно,
Вопрос о законе давно решен,
Это уже не вопрос. Закон суть, я
Полагаю, рассмотренный нами со всех сторон,
Закон есть Закон.

Школяр в тетрадке выводит шибко:
Закон – не правда и не ошибка,
Закон – преступлений свод,
Всегда и везде наказуемых, вот.
В закон облаченные, как в одежды,
Мы будем ходить и ходили прежде.

Закон – поклон и закон – улыбка,
Иные скажут: Закон – Провиденье;
А третьи – Державное Управленье;
Четвертые скажут, и пятые тоже:
Закона нет
Да и быть не может.

И вечные толпы злых и горластых
Вопят очень зло и довольно часто:
Мы – вот Закон,
В то время, как псих затаил, что – он...

Пусть нам, друг мой, дан Закон на двоих –
Мы знаем не больше их,
И я как и ты, заметь,
Не знаю, что делать, а что не сметь.

Мы согласимся, впрочем –
Хотим того или не очень –
С тем, что закон есть, но
И с тем, что нам это известно.

Так вот, обращаясь к Закону снова,
Дабы поставить с ним рядом другое слово –
Обойдусь без общего оборота:
Мол, Закон – это то-то и то-то;
Сравнениям этого ли, того ли
Не ухватить вселенской воли,

Точно силками, но без внимания
Оставлять ее – тоже не оправдание.
Ну что ж, давай хотя б сравним
Твое тщеславие с моим –
И мы увидим как особость
В нас одинаковую робость.

Тогда – воскликнем без стесненья:
Он как Любовь, долой сомненья.
Он как Любовь – некстати, ниоткуда,
Он как Любовь – обманчивое чудо,
Любовь – и редко без страданий,
Любовь – как сонм воспоминаний.

* * *

О чем задумался ты, мой голубь?
Что мысли – пух, голубиный тлен?
Жажда страсти в них или просто голод,
Соблазн алмазный, преступный план?

Открой глаза, мой ленивый гений,
А руки пусти по моим следам,
Вырвись из плена привычных движений,
Теплого дня на краешке стань.

Взмой на ветру, мой змей упрямый,
Птиц обезглася; но, вдруг живой,
Черной изменой низринься, раня
В самое сердце – и весь я твой.

ОРФЕЙ

О чем хлопочет песня? Танец рук,
Берущих птичий лад робея и чаруя?
Забыться в диком исступленье
Или проникнуть в тайну естества?

Но гармонию питает воздух, полный терпких нот;
Покуда тепло. А если и вправду –
Зима, и снежинок рой,
Тогда – о чем, как ты тогда запляшешь?

БОБ ДИЛАН

(р.1941)

СЕВЕРЯНКА

Как поедешь на ярмарку в северный край,
Где ветра бьют в ставень и стынет кровь,
Мой привет кой-кому передай – пускай
Вспомнит она про мою любовь.

Будешь там, когда голосит метель,
Неподвижны реки и солнца нет,
Посмотри, сапожки на ней не те ль,
Что купил я летом, тому пять лет?

И еще прошу, взгляни, не забудь,
Так же льется ль тех волос водопад,
Стыдливой волной омывая грудь,
Как их помню я, хоть забыть и рад?

Я в ночной темноте и в сиянии дня
Сам, как ветер, на север лететь готов,
Только б знать, что помнит она меня
В том краю бездомных ветров.

Так скорей поезжай в тот северный край,
Где ветра бьют в ставень и стынет кровь –
Северянке привет передай – пускай
Вспомнит она про мою любовь.

ИОСИФ БРОДСКИЙ

(1940-1996)

ГОЛЛАНДСКАЯ МИСТРИСС

                     Паулине Аартс

Отель, журнал которого посвящен отметкам
убытий. Октябрь отмоченной розгой
лупит в то, что еще осталось от голого мозга.
В этой стране, лежащей плоско в угоду рекам,
пиво пахнет Германией, а чайки, рея,
подобны углам замусоленной обложки.
Утро входит с точностью неотложки
и приникает ухом к ребру батареи,
регистрируя «ниже нуля» – предвестье
того, что жизнь, кончив здесь, начинается
в лучшем месте.
Соответственно, локон теряет цвет,
повторяя ангельский, точно то и с кожей:
выцветает; белье, между тем, загрузив в кювет,
спустили в прачечную и включили отжим.

EX VOTO

                     Джонатану Аарону

Как бы венгерское поле, утратившее сейчас
былую невинность. Как бы бегущая из неволи
тесных мостов река. Выше – умлаут глаз
точит пейзаж невыразимой болью.
Даль за чертою жизни, в которой слова ничьи,
больше собственность эха, чем части речи.
Блондин, исчезая в Освенциме уличной толчеи,
возникает в облике ангела над поречьем.
И валун – в том месте, откуда вспорхнул свиристель.
Пальмы в витринах лавки предсказывают москиту,
исследующему виллу – лучше сказать, отель –
невеселое будущее, определив навскидку,
что, поднимаясь все выше, он
думает о земле, как о чем-то плоском.
Айсберг в отсутствие цели, увы, смешон
и оплывшим контуром не отличим от мозга.

ПИСЬМО АРХЕОЛОГУ

Горожанин, враг, недотрога, клошар клошаром,
сосунок, вымогатель, изгой, шизофреник, скот;
череп столько раз обдавали крутейшим варом,
что от мозга остался дымящийся антрекот.
Да, это наше прошлое: камни, бетон, штакетник в дерне,
что просеешь ты, как записной червяк.
Провода, окружавшие нас, сплетались в загон живодерни.
Плюс: мы брюхатили женщин не по любви, а так.
Режет слух базальт, почуявший нож лопаты;
но и он приятней того, что слышать привыкли мы.
Будь опаслив, ты, идущий по нашу падаль!
падаль – это свобода клеток, их были тьмы.
Не вороши имен. Не воскрешай созвучий
гласных, согласных: в них не услыхать скворца,
но – лишь борзую шавку, которая пастью сучьей
хавает свой послед, тявкая без конца.

ДОЧЕРИ

Дай мне другую жизнь – я часами кряду
буду петь в «Рафаэлле». А может, сяду
за столик. Или стану рядом в образе шкафа иль табурета,
если новая жизнь будет немного скупей, чем эта.

Но затем, что в столетьях всегда будет место джазу
и кофеину, я покорюсь, чтоб заменой глазу
через поры и трещины, пыльных времен примета,
рассмотреть тебя в твои двадцать, исполненную расцвета.

В общем, думай о том, что я буду рядом. О том,
что бездушный предмет быть может твоим отцом,
в особенности – из тех, что старше тебя или крупней фигурой.
Будь начеку по соседству с мыслящей фурнитурой.

И все же люби эти вещи – свои ли, нет, без разбору.
Ведь только ты и запомнишь мой силуэт в ту пору,
когда потеряю его с гардеробом отметин прочих.
Почему и строгаю сейчас этот ряд деревянных строчек.

ЭПИТАФИЯ КЕНТАВРУ

Сказать: он был несчастен – слишком мало
иль слишком много, все зависит от
того, кто слушает. Его зловонный пот
сразил бы лошадь, если б та догнала
его. Хотели памятник, но в чем-то вышел сбой, –
он говорил, – в зачатке? в монтаже? в программе?
Или: взамен войны случился мир с врагами,
и он оставлен был обозначать собой
Непримиримость, Несовместность – в этих «не»
звучит не уникальность – одинокость.
Слонялся в рощах он, дивясь на одноногость
подруг олив. И ею сыт вполне,
открыл искусство лжи, чтоб, лгать себе учась,
рассудок сохранить, истерзанный невстречей.
И умер молодым – животная в нем часть
слабее оказалась человечьей.
4], Fri, 08 Oct 2004 00:05:50 GMT -->