ТИГР

Тигр, сверкающий, горящий
Черной ночью в черной чаще!
Мановеньем чьей руки
Зажжены твои зрачки?

Ты чудовищно прекрасен,
Ты воистину ужасен!
На каких крылах парил
Тот, кто это сотворил?

Кто чертил твое сложенье?
Кто лепил твои движенья?
Кто решился жизнь вдохнуть
В эту огненную грудь?

Кто ковал твой мозг зловещий?
Что за молот? что за клещи?
Что за страшный взор следил
За извивом гибких жил?

И, закончив труд свой к ночи,
Улыбнулся ли твой зодчий?
Неужели это был
Тот, кто агнца сотворил?

В АЛЬБОМ

Однажды – много лет спустя –
Замри над строчками моими,
Как путник замер бы, прочтя
На камне выбитое имя;

И глядя сквозь завесу лет
На потускневшие чернила,
Знай, что меня давно уж нет
И этот лист – моя могила.

ОДИННАДЦАТИСЛОЖНИКИ

О насмешливый хор ленивых судей,
Нерадивых самодовольных судей!
Я готов к испытанию, смотрите,
Я берусь написать стихотворенье
Тем же метром, что и стихи Катулла.
Продвигаться придется осторожно,
Как по льду на коньках – а лед-то слабый,
Не упасть бы при всем честном народе
Под безжалостный смех ленивых судей!
Только если смогу, не оступившись,
Удержаться в катулловом размере –
Благосклонно заговорит со мною
Вся команда самодовольных судей.
Так, так, так... не споткнуться! Как изыскан,
Как тяжел этот ритм необычайный!
Почему-то ни полного презренья,
Ни доверия нет во взглядах судей.
Я краснею при мысли о бахвальстве...
Пусть бы критики на меня смотрели,
Как на редкую розу, гордость сада
И садовника – или на девчонку,
Что смутится неласковою встречей.

* * *

Когда Всевышний даровал
Израилю Исход,
Он беглецам дорогу дал
По дну морскому - вброд;

Днем - облаком, во тьме - огнем
Он Сам пред ними шёл;
Сквозь голод, бунт, бои с врагом
На родину привёл.

А для меня Господень гром
С Синая не звучал;
Посланник с огненным лицом
Меня не наставлял;

Молчат немые небеса,
Не видно в них огней;
Бывали в жизни чудеса -
Да только не в моей.

Издалека смотрю туда,
Куда мне нет пути:
В Страну, куда мне никогда
Не суждено войти.

Я гибну, зная, что другой
В мою Страну придет
И неизведанное мной
Блаженство обретет.

А мой удел - уйти к таким,
Кто не рожден на свет,
И станет для меня своим
Народ, которого нет.

ТОСКА

Грусть ни о чем
Заполняет мне сердце.
Дождь за окном,
И тоска ни о чем.

Дождик поет,
Словно хочет утешить,
Льет, и течет,
И негромко поет...

Такая тоска,
Что я сам себе мерзок!
Сердце в тисках,
И такая тоска...

Отчего, почему?
Что за дикая мука –
Страдать самому
И не знать, почему!

ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

Доверься музыки гипнозу,
Найди нечетный, вольный ритм,
Который в воздухе парит
Без всякой тяжести и позы.

Не ставь перед собою цель
Не сделать ни одной ошибки –
Пусть точное сольется с зыбким,
Как будто в песне бродит хмель!

Так блещет глаз из-за вуали,
Так свет полуденный дрожит,
Так звездный хаос ворожит
Над холодом осенней дали –

И пусть меж зыблющихся строк
Оттенок, а не цвет мерцает:
О, лишь оттенок обручает
Мечту с мечтой и с флейтой – рог!

Держись подальше от дотошной
Иронии и злых острот:
Слезами плачет небосвод
От лука этой кухни пошлой!

Риторике сверни хребет,
Высокий штиль оставь для оды
И рифмам не давай свободы:
Они приносят столько бед!

О, эти рифмы – просто мука!
Какой глухонемой зулус
Наплел нам этих медных бус
С их мелким и фальшивым звуком?

Стихи должны звучать в крови
И на внезапной верной ноте
Взмывать в неведомом полете
В иную высь, к иной любви.

Стихи должны быть авантюрой,
Звенящей в холоде ночном,
Что пахнет мятой и чабром…
Все прочее – литература.

ЮНГА ЯНСОН

Эй, ого, юнга Янсон! "Эльф" уходит на рассвете,
Свежий ветер холодит разгоряченное лицо;
Ты простился со Стиной, лучшей девушкой на свете,
Чмокнул мать и выпил рому, так что пой: эй, ого!

Эй, ого, юнга Янсон! Не боишься, что девчонка
Тут же влюбится в другого, как у них заведено?
Сердце бьется, замирая, как у робкого зайчонка –
Выше нос, юнга Янсон, и пой: эй, ого!

Эй, ого, юнга Янсон! Может, стоя за штурвалом,
Не средь женщин – средь акул тебе погибнуть суждено;
Может, смерть подстерегает за изломанным кораллом –
Смерть жестока, но честна, так что пой: эй, ого!

Может быть, твоим приютом станет ферма в Алабаме,
И на ней ты встретишь старость и поймешь, что все прошло;
Может быть, забудешь Стину ради водки в Иокогаме –
Это скверно, но бывает, так что пой: эй, ого!

МОРСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Свет в окне,
Котелок на огне,
Три странника бредут по дороге:
Первый слепой,
Второй без ноги,
Третий босой и в лохмотьях.

Свет в окне,
Котелок на огне,
По небу странствуют звезды:
Белая звезда,
И алая звезда,
И желтая луна между ними.

Свет в окне,
Котелок на огне,
Три корабля плывут через море:
Первый – челнок,
Второй из коры,
У третьего не парус – лохмотья.

Свет в окне,
Котелок на огне,
Трое плывут вместе с нами:
Вера нас ведет,
Надежда нас хранит,
И верная любовь не оставит.

УДЕЛ ПОЭТА

Родник не перестанет течь, пока Создавший его
Не обрушит на него гору или не иссушит до дна.
Так и поэту Творцом предначертан удел: творить,
Пока его душа из мира живых не истреблена.

Он – пророк, несущий слово Бога с Синая, он Божий огонь!
В нем дымящийся фимиам и неопалимая купина;
Многие воды его не зальют*, ибо в нем сила гнева любви;
Лишь Бог, погасивший светильник Храма, может засыпать землей
Этот пылающий факел – ибо Ему покорны все пламена.

Лишь перед волей Творца смирится смертный творец:
Силу может отнять лишь Тот, кем она дана.
Словно ангел времен пробуждается, гневный, от древнего сна –
И человек, вдохновенный, встает, и один Господь ему Бог,
Натянувший незримый повод и напрягший – в путь! – стремена…

* «Многие воды не зальют любви» – из Песни песней.

ИЗ ЦИКЛА «АНАКРЕОН НА ПОЛЮСЕ ТОСКИ» (1928)

* * *

Страны бурлят, волнуются народы,
Писателей много, поэтов – чуть не каждый...
И только нет пророка, который словом правды
Утолил бы душевную жажду.

Полно мудреных книг и причудливых холстов –
Да только нет того, что нужно.
Сколько ни подделывай вкус и аромат –
Искусственным хлебом сыт не будешь.

* * *

Люди грустны, ибо движутся к смерти.
Трудно быть ангелом на этом конвейере,
Который все время несет нас вперед.

Сладость незнания обернулась горечью,
Когда мальчик превратился в рослого юношу
И вышел из теплого отчего дома...
А страшный конвейер все мчится вперед.

Мы проводим лишь девять медовых месяцев
В чреве матери – и с потоками крови
Нас выносит на этот конвейер: вперед!

ПЕСНЬ О СУДЬБЕ ПЕВЦА

(1948)

Хотели ли предки мои, чтобы стал их потомок певцом
В чертоге Господнем, в далеком и жарком краю земного шара?
В кровь мою накрепко впета старинная песня
О золотом козленке; о том, что Тора дороже любого товара;
И о Том, кто однажды придет к нам с радостной вестью...

Я не пошел за чужими лирами и чарами чуждых племен.
Товарищи мои пошли – и сгинули там. А я был пленен
Другой музыкой – той, что звучала когда-то в Храме! Разве я мог
Задушить в себе песнь, которую и факел врага не сжег,
Музыку, в огненных нотах которой звучит сам Бог
И дух упованья Его народа, что неколебимо берег
Печать Его с горы Синай, пока не был в бою разбит и истреблен!

Родители убиты... И сын их, как памятник, в землю врыт;
Сумерки вокруг – и только музыка все звучит;
И открыт его взору чертог Господень, попранный, втоптанный в землю, –
И только простой человеческий дом перед ним навсегда закрыт.