ТРАГИКОМИЧЕСКОЕ СКЕРЦО

1

На мне играли в зале,
присвистывая, в вист,
весь век на мне плясали
визгливый танец твист.

А судомойка Мойра
трубила: «Ойра! Ойра!»

Судьбина била в бок
с подскоком, как кэк-уок.

На склоне века Око
от черного кэк-уока,
от рыжего порока,
от танго и от рока
родилось раньше срока,
вращаясь свысока
подобием пупка.

На мне играли в зале
по прихоти времен
поприщины-лассали
и в винт, и в фараон,
и карты, как скрижали,
держали в пятерне,
и душу мне прижали
к обратной стороне.
И с телом всё облыжней
общалось бытие
своей рубашкой ближней,
как нижнее белье.

А поломойка Мойра
бесилась: «Ойра! Ойра!»
Месила грязь ногой
распухшей и нагой.

И в склоке века Око
на голом животе
вращалось глазом Рока,
как зрак и знак пророка,
и музыки морока
раскинулась широко
в похабной красоте.

2

На мне играли в зале
гудошник и арфист,
сто лет меня терзали
художник и артист;
с меня орали в зале
оратор и софист,
в меня глаза вонзали
куратор и лингвист;
во мне, как на вокзале,
стояли пар и свист,
что пса меня пинали
балбес и футболист,
в меня со всей печали
палили сто баллист,
по мне с тоски пускали
ходить опросный лист…

Судьбина, взяв дубину,
лупила в барабан,
зубами в пуповину
вгрызался Калибан...

На мне играли в зале,
присвистывая, в вист
и задом мять дерзали –
посмели да и смяли,
но головы не сняли
за то, что головист.

3

А зала мучить рада:
я кол, я вол, я мул,
я пол, я стол, я стул,
трибуна и эстрада,
где стук, где гуд и гул,
где произвол, разгул,
где радости парада,
где рая или ада
сырая Илиада,
где смотрят дырки дул...

Но тут в дуду задул
губастый брат Федул.

Со мной играли в зале
в мечту, как бы в лапту,
как мяч, меня бросали
в большую пустоту;
меня, что кол, тесали,
срубивши божество,
и мне в меня вбивали
меня же самого.

Меня лобзали в зале
иуды и льстецы,
узлами зла вязали
и узы, и концы;
ко мне тянулись в зале
зануды и вруны...
Минуты ускользали
с обратной стороны.

А лиходейка Дика
глядела полудико,
крутила бигуди,
твердила: «Приходи».
А лицедейка Клио
под гегелево трио
аллегро да кон брио
сгибала к заду торс,
показывая форс,
пока заморский шик
под шиканье шишиг
не перешел во пшик...

4

С меня слезали в зале
слезами с век на зад,
глаза с меня слизали
парад и маскарад.

Зато неутомимо
кривляка-пантомима
стремилась как-то мимо,
ломаясь на корню,
меняясь, как меню,
по сорок раз на дню,
и в ней нежней, чем ню,
как стеклышки, голышки
в манере инженю:

старушки и малышки,
и с перцем, и ледышки,
и с сердцем, и пустышки,
верзилы, коротышки,
далилы и мартышки,
гранд-дамы, замухрышки,
трупёрды, торопыжки,
в одной опушке пышки,
дурашки, шаромыжки,
милашки, кошки, мышки,
девчушки, душки, мушки,
кобылки у кормушки,
подстилки и подушки,
печальницы, резвушки,
молчальницы, трепушки,
секс-бомбы, бабы-пушки,
беспутные хапужки,
вдовицы, молодушки,
красотки и дурнушки,
толстушки и худушки,
белянки и чернушки,
полушки и целушки,
и ланки, и телушки,
тигрицы, львицы, чушки,
волчицы и свинушки,
лебедушки, индюшки,
голубушки и клушки,
наседки и кукушки,
пикантные пичужки,
нетухнущие тушки,
дианы, потаскушки,
мадонны и вертушки,
кокотки и милушки,
кокетки, безделушки,
и нимфы, и говнюшки,
галашки, Сашки, Нюшки,
Палашки, Дашки, Глушки,
Малашки, Машки, Грушки,
наружные подружки,
натужные игрушки,
голяжки, толстобрюшки,
бродяжки, побирушки,
втируши, завирушки,
хитруши и простушки,
монашки и пастушки,
дворянки и дворняжки,
богачки и бедняжки,
коровищи и крошки,
тетери и тетешки,
вампиры и матрешки,
гетеры и блядешки,
венеры и бабешки –
сценические блошки
в театре и в киношке,
как нож, вонзали ножки…
Трусихи, героини,
другини и врагини,
княгини и богини,
откинувши бикини,
порхали, как афишки,
и, вывернув подмышки,
плясали до одышки,
а прелестей излишки –
и ляжки, и лодыжки
мелькали понаслышке
без дна и без покрышки.

Старинные вертю
вертелись, как хотели,
пыхтели и потели,
свистели и пустели,
худели, были в теле,
и льстили, и блестели,
карабкались, летели
и в небо, и в постели,
и в пропасти, и к цели…
И всё это – тю-тю!

Весь блеск тыщекаратный,
весь необъятный чад,
весь голос многократный,
весь плотоядный зад…
Но бравый, бранный, ратный,
но здравый иль больной,
живот мой коловратный
вращался надо мной,
прощался невозвратной
обратной стороной.

Кода

И мне дивились в зале,
и мной давился зал.
Но сам я этой швали
ни слова не сказал.

                                           3 ноября 1962 – 8 августа 1964