* * *

Столь сладкой негой, что сказать не в силах,
В твоих чертах небесных всё дышало
В тот день, когда ослепнуть сердце ждало,
Других не видеть чтоб красот унылых.

Где ж тот блаженный миг?! Но черт тех милых,
Небесных черт душа моя искала.
Всё, где тебя нет, тотчас принимало
Печали цвет явлений, мне постылых.

В долине темной, что ряд гор обводит,
Найду ли вздохам я покой усталым?
Пойду туда искать я тень свободы,

Где женщин нету, только лес да воды.
И всё же память мне тот день приводит,
Стремя мой дух к тем радостям бывалым.

* * *

В зеленых ветках лишь застонут птицы,
И ветер летний по листам забродит,
С глухим журчаньем так волна стремится
На берег пышный, там покой находит.

Мне же стихи любовь на мысль приводит,
И та, которой выпал жребий скрыться
В сырой земле, как живая вновь ходит
И сердце убеждает не томиться.

- Зачем же упреждать страданий сроки? -
Молвила кротко. - Зачем проливают
Устало очи слез горючих токи?

Не плачь, мой друг, ведь те, кто умирают,
Как я, блаженна, - от скорбей далёки,
Сомкнула очи, как во сне смыкают.

РЫЦАРЬ ФЕБА ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ

Моей наложит ваша шпага пятна,
Испанский Феб, утонченный вельможа,
И с вашею моя рука не схожа:
Ты — луч в стране, где солнце беззакатно.

Империи я презрел; хоть приятно
Востока подношенье, но негоже
Не бросить все и не воспрянуть с ложа,
Коль Кларидьяны лик зовет обратно.

Я предан ей, как редкостному чуду,
И, разлученный, так воспламенился,
Что потряслися адовы державы!

И Дон Кихот прославился повсюду:
В веках чрез Дульсинею утвердился,
Она же чрез него достигла славы.

СОЛИСДАН ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ

Хотя безлепиц рой, а их немало,
Во тьме ваш разум, Дон Кихот, оставил,
Но человеком низким, грубых правил
Вас никогда молва не признавала.

Дела вам будут вместо трибунала:
Тот в памяти себя навек прославил,
Кто исправленье зла за цель поставил,
Хотя бы плоть от подлых и страдала.

И если Дульсинея, ваша дама,
Пред вами оказалася неправой
И чувств ее не стали вы виновник,

Утешьтесь мыслью средь такого срама,
Что Санчо Панса дрянью был лукавой:
Туп он, крута она, вы — не любовник.

ДИАЛОГ МЕЖДУ БАБЬЕКОЙ И РОСИНАНТОМ

Б. Как, Росинант почтенный, вам живется?
Р. Да так, что не видна работе смена!
Б. А как насчет соломы там и сена?
Р. Охапки получить не удается.

Б. Ну, полноте, сеньор, так не ведется:
Вы, как осел, браните сюзерена.
Р. Он сам — осел, ослиное колено.
Вот полюбуйтесь-ка: в любви клянется!

Б. А что? Любовь глупа? Р. Ума немного.
Б. Философ стали вы! Р. Так, с голодовки.
Б. На Пансу жалуйтесь. Р. А выйдет что же?

Кого тревожить жалобами, – Бога,
Когда хозяин и дворецкий ловкий
На Росинанта, как одры, похожи?

REQUIESCAT*

Ступай легко: ведь обитает
Она под снегом там.
Шепчи нежней: она внимает
Лесным цветам.

   Заржавела коса златая,
   Потускла, ах!
   Она – прекрасная, младая –
   Теперь лишь прах!

Белее лилии блистала,
Росла, любя,
И женщиной едва сознала
Сама себя.

   Доска тяжелая и камень
   Легли на грудь.
   Мне мучит сердце жгучий пламень, –
   Ей – отдохнуть.

Мир, мир! Не долетит до слуха
Живой сонет.
Зарытому с ней в землю глухо
Мне жизни нет.

*Да покоится (с миром) (лат.)

СЕРЕНАДА
Для музыки

Не нарушает ветер лени,
Темна Эгейская струя,
И ждет у мраморной ступени
Галера тирская моя.
Сойди! Пурпурный парус еле
Надут, спит стражник на стене.
Покинь лилейные постели,
О госпожа, сойди ко мне!

Она не спустится, – я знаю.
Что ей обет любви простой?
Я не напрасно называю
Ее жестокой красотой.
Ах! Верность – женщинам забава,
Не знать им муки никогда,
Влюбленному, как мальчик, слава
Любить вотще, любить всегда.

Скажи мне, кормщик, без обмана:
То кос ее златистый свет
Иль нежная роса тумана,
Что пала здесь на страстоцвет?
Скажи, матрос, ты малый дельный:
То госпожи моей рука
Иль нос мелькнул мне корабельный
И блеск серебряный песка?

Нет, нет! То не роса ночная,
Не блеск серебряный песка,
То госпожа моя младая,
Ее коса, ее рука!
Правь, благородный кормщик, к Трое,
Матрос, Ты к гребле будь готов:
Царицу счастья мы, герои,
Везем от греческих брегов.

Уж небеса поголубели,
Час утра тихий настает,
Дружина, на борт! Что нам мели!
О госпожа, вперед, вперед!
Правь, благородный кормщик, к Трое,
Матрос, не бойся ты труда,
Как мальчик любит, любит втрое
Тот, кто полюбит навсегда.

CANZONET**

Мне нет казны,
Где стражем – гриф свирепый;
   Как встарь, бедны
Пастушечьи вертепы,
   И нет камней,
Чтоб сделать украшенье,
   Но дев полей
Мое пленяло пенье.

   Моя свирель
Из тростника речного,
   Пою тебе ль
Всегда, опять и снова?
   Ведь ты белей
Чем лилия; без меры
   Ценней, милей
И реже амбры серой.

   К чему твой страх?
Ведь Гиацинт скончался,
   И Пан в кустах
Густых не появлялся,
   И Фавн рогат
Травы не топчет вялой,
   И бог-закат
Зари не кажет алой.

   И мертв Гилас,
Он роз не встретит красных
   В вечерний час
В твоих губах прекрасных.
   Хор нимф лесных
На горке игр не водит…
   Сребрист и тих
Осенний день уходит.

**Канцонетта, песенка (от ит. canzone – песня)

ЕЛЕНА
(Лаборатория Фауста в Виттенберге)

Разрушена веков томящая преграда,
Я, сердце опьянив божественной судьбой,
Покинула Гадес и гробовой покой,
Где пьется сладостно забвения отрада.

Осталась грудь моя такою же тугой,
Я сильною стою, когда отваги надо,
Вдовой и девою гордилась мной Эллада,
Когда звучал набат и загорался бой.

Ведь лоно Матерей, о Фауст, мне незнакомо,
Но я пришла к тебе, химерою влекома,
Из бледных пажитей, где боги тихо спят.

Твоей любви несу, воспетая Гомером,
И шею, что века вовек не потемнят,
И голос, что привык к пророческим размерам.

СЕМЬ ЛЮБОВНЫХ ПОРТРЕТОВ

БОЖЕСТВЕННАЯ ТЕЛОМ ЛЮЦИНДА

Не в замке дедовском Люцинда рождена,
И ей не помнится в Италии владений,
Вот почему порой в ее глазах видна
Прекрасная печаль далеких сожалений.

Ведь не пленяли глаз плоды ей никогда
Тяжелой зрелостью и золотом румянца,
Не приходилось ей у круглого пруда
Ребенком наблюдать паденье померанца.

Во влажном сумраке, когда затихнет сад,
Под сводами кустов она не проходила
И, опершись рукой на мрамор балюстрад
В передзакатный час, мечтая, не грустила.

Она не слушала в тиши, наедине,
Что сонно шелестят умолкнувшие дали,
И розы лепестки при выплывшей луне
Из тонких рук ее, томясь, не опадали.

В садах божественных ряд ликов не блистал,
Не пели родники в траве, на шелк похожей,
Ни эха звучного не знала в глуби зал,
Ни статуй-стражников не видела в прихожей.

И под балконами ей не журчал каскад
Роптаний пламенных и жалобных томлений,
Когда ложилась спать, ей не тревожил взгляд
На пышном потолке ряды немых сплетений.

Нет, комната мала, та, где Люцинда спит,
В окно виднеется лишь неба гладь пустая,
Без золоченых рам тут зеркальце висит,
Невинное лицо так просто отражая.

Зачем ей это всё? Чего недостает?
Опира жемчугов и пестрых тканей Инда,
Когда простой цветок при ней вдвойне цветет,
Когда и без прикрас она всегда Люцинда?

Ведь утро светлое, колени преклонив,
Приветствует ее - владычицу - зарею, -
Заулыбается ли, тело обнажив,
Весь воздух вкруг нее уж напоен весною.

АЛЬБЕРТА С МИЛЫМ ЛИКОМ

Задумаюсь о вас, Альберта с милым ликом, -
И где бы ни был я, в дни лета иль зимы,
Всё представляется тогда в мечтаньи диком,
Как будто узник я, бежавший из тюрьмы.

Завесу смутную внезапно раздирая,
Вдруг небо с птицами открыто предо мной,
Дышу я, упоен, и в воздухе, вдыхая,
Я слышу чувственно какой-то вкус иной.

Я слышу, как звенят певучие каскады,
Невысыхающий бежит во мне ручей,
Что не теряет ввек предутренней прохлады
От полдня ярого неистовых лучей.

И кажется, иду к вам Азиатским садом,
Неувядающих цветов струит бальзам
И выше всё ведет (так снится) ряд за рядом
Порфирных ступеней меня невольно к вам.

Потом молчание и сердце мирозданья,
Где всё в божественном готово потонуть,
И только алых роз немое опаданье
Всё выше, всё вперед указывает путь.

А улица меж тем вокруг меня бормочет
Иль в комнате смотрю на закопченный свод,
Да ливень слушаю, что мне окошко мочит,
Да медленных часов однообразный ход.

Но чтоб возник во мне весь этот мир великий,
И розы, и сады, ручьи и сладкий сон, -
Подумать стоит мне о вашем милом лике,
Чьим взором навсегда мой взор был ослеплен.

ЭЛЬВИРА, ЧТО ОПУСКАЕТ ВЗГЛЯД

Когда колени страсть вдруг разомкнет у вас,
И привлекаете к устам рукою гибкой,
Как изменяется взгляд ваших светлых глаз,
Всегда опущенных с невинною улыбкой!

То умилялися над розой молодой
И верную звезду среди листвы искали, -
И вот подернулись внезапной чернотой
И сумрачней грозы, темнее ночи стали.

По-новому в любви Эльвира хороша,
Грудь напряженную вздымает ей волненье,
С блаженством на лице, прерывисто дыша,
Желала б длительней и слаще наслажденья.

Напрасно на ногу надет тугой чулок,
До бедер стянуто упругим шелком тело,
И крепкий стан ее закрытый лиф облек,
И тело юное ткань плотная одела, -

Ведь платье и корсет, шнуровки и белье,
И пряжки крепкие ее не защитили, -
Огонь, томление напали на нее,
Вздыбили страстно всю и томно утомили.

Эльвира, должно вам, рассудок потеряв,
Средь города, где всё - шаг каждый - на учете,
Предаться трепету пленительных отрав,
Что глухо пробегал по беспокойной плоти.

Эльвира, должно вам, отбросивши наряд,
Рубашку тонкую на тонкие простыни,
Встречать зажегшийся нечистым счастьем взгляд
Глазами преданной и радостной рабыни.

В неотвратимый час, под тягостным ярмом,
Не та Эльвира вы, что детски и стыдливо
Цветку смеялися в своем саду густом
И трепетной звезде на небе молчаливом.

Теперь колени страсть раздвинула у вас,
Но успокоившись, одевшись, не забыли,
Спокойна и важна, вы про любовный час,
Таинственный тот час, когда нагой вы были?

Нет, утомленная, выходите вы в сад, -
Опять среди листвы звезда трепещет верно,
Опять Эльвира вы, что опускает взгляд, -
И прошлое забыв, почти не лицемерны.

ПОЛИНА С СЕРДЦЕМ НЕЖНЫМ

Что думают о вас, Полина с сердцем нежным,
Нежнейшим во сто крат, чем ваш нежнейший взгляд,
Где видится совет любовникам прилежным,
Что на коленях лишь пред нею говорят?

От тех, кто доверял обманчивым обетам,
И смеху юному, и вашей красоте,
Быть может, ненависть лишь будет вам ответом
И лишь проклятие неискренней игре.

Другие назовут неверной, бессердечной
За то, что вы избрать посмели путь другой,
За то, что та любовь, что им мечталась вечной,
Мгновенно отцвела с румяною зарей,

Но тот, кто сохранит в тиши о вас мечтанье,
Оставя толки все, уйдет куда-нибудь
Лелеять медленно свои воспоминанья
О вечерах, когда склонялся к вам на грудь.

Ведь не довольно ли, Полина с сердцем нежным,
Любовнику узнать, как у него в руках,
Пусть разделенное, горит огнем мятежным
То тело милое, что скоро будет прах?

Не всё ль равно тому, кто к розе наклонился,
Что связано цветов в букете больше ста?
Весь аромат в одном цветке соединился,
В одном лобзании слилися все уста.

РЕБЕНОЧЕК ЖЮЛИ

Когда, обнажена, готовишься к любви,
И розу бросили причудливые губы,
Ни страсти, ни стыда в твоих глазах, Жюли,
И ожидание не нежно и не грубо.

И на нелепую, привычную кровать,
Где свежесть простыни смешалась с теплотою,
Покорно ляжешь ты в молчании пылать,
Лениво впалое прикрыв руно рукою.

Не любопытствуя, она блаженства ждет,
Готовя грудь свою к нему неторопливо:
До срока сорванный и недозрелый плод,
Ребеночек Жюли, - давно уж не стыдлива.

И зеркала вокруг по стенам говорят
О ней, всегда о ней, рисуя так послушно
Другие вечера, других постелей ряд,
Где отдавалася, мила и равнодушна.

Когда в объятиях к груди ее прижмешь,
Блаженство в памяти у ней пробудит праздной
Лишь отзвук ласк других, который так похож
На ласки прежние в дали однообразной.

Вот почему, увы! без нежности в крови,
Ей всё мечтается на этом глупом ложе
О смерти, а меж тем готовится к любви
И надоело быть ей телом, плотью, кожей.
Вот почему, Жюли, так молодость пуста,
Бесплодная любовь лишь горечь оставляет,
И память мрачную дарят твои уста,
Ребеночек Жюли, что умереть мечтает.

АЛИНА

Алина, как пристал тебе стыда румянец,
Как разливается по нежности ланит,
Как на прозрачный он похож тогда багрянец,
Что розанам весна прелестная дарит!

И ярый гнев идет неистовой Алине,
Когда он вспыхнет вдруг в блистающих глазах, -
И думаешь тогда о некоей богине, -
Воспрянула она, жива в твоих чертах.

Но и печаль твою, Алина дорогая,
Задумчивую грусть твою я полюбил
И что мне предпочесть, не знаю, выбирая:
Твой гнев, твою печаль, иль твой стыдливый пыл?

Ведь, солнце жгучее, и буря, и ненастье,
Твоей тройной красе подходит всё в свой час, -
Но больше всех к лицу тебе, Алина, счастье
И томность сладкая полузакрытых глаз.

КОРИЗА

Кориза, о любви у вас всё говорит,
   И вас самих влекут призывы.
В косе темнеет ночь, заря в глазах горит,
   Гибки, прекрасны и сильны вы!

На ложе, где сплестись бы белым лебедям,
   Хотел бы видеть вас, не скрою,
Близ вас лежало бы другое тело там,
   И были б вы совсем нагою.

Прелестнейшей игры, Кориза, нет ни в чем,
   Как в теле, счастием согретом,
И сделались бы вы с любовником вдвоем
   Моим любовнейшим портретом!

В ЛЕСУ

Сосновый лес мне кажется собором,
Обитым трауром, со всех сторон
Черны столбы, как в пору похорон,
И голубеет тень под сумрачным простором.

Чтоб чашу скрыть, как то велит закон,
Висят лохмотья траурным убором;
Поют далеко грустным, хриплым хором,
Как лес, когда он ветром пробужден.

О храм, как часто по тебе хожу я,
Ища во тьме престольную святую.
Напрасно! Даль зловеща и пуста,

Бежит меня; все пусто в мраке зала.
Так сердце в поисках всегда встречала
Небытия глухая пустота.

* * *

Ах, сердцем горестным безвыходно горюя,
На череп высохший возлюбленной смотрю я.

В глазницы вставлю я, что ужаса полны,
Лапис-лазури два чудесной глубины.

А на затылок ей, что из слоновой кости,
Парик пленительный, пожалуйста, набросьте.

На эти локоны пролью я аромат
Любимейший ее (любви былой заклад).

Чтобы не видеть мне ужасного оскала,
Я сигаретку дам, которых так искала.

Потом поставлю все себе под образа
На полке бархатной, – туда стремлю глаза, –

И так, я думаю (печальные раздумья),
Рогов поставить мне не сможет попрыгунья.

ПРОЗОРЛИВЫЙ ИМПЕРАТОР

С накрашенным лицом, с багровыми кудрями,
В далматике златой, где затканы цветы,
Сижу на троне я, овеянный веками,
Аттической навек презритель наготы.

С насмешкой я смотрю, как гибнет Византия
Средь цирковых забав и гиканья возниц,
И разрушения ужасная стихия
Внушает ряд златых, кокетливых страниц.

Я – дикий Василевс, изысканный любитель;
Престол мой золотой, из шелка балдахин,
Когда я говорю, – из уст (не подтвердите ль?)
Исходят ангелы, сапфиры и рубин.