Давид проснулся на чужой кровати,
Схватил бумажник, деньги сосчитал
И мигом успокоился;
подбросил
Худые руки, словно пару вёсел,
Согнул дугою спину, сколько мог,
Пока хребет не хрустнул, как замок,
Потер глаза и поглядел, зевая,
На женщину, которая давно,
Раскинув белокурое руно,
Лежала молча, словно неживая,
Но не спала...
В окно ломился гром
И, выругавшись, уходил обратно.
Казалась лампа мыльным пузырем,
Несущим пыль и радужные пятна.
И женщина смотрела в потолок –
Высокий, чистый, без щелей и трещин.
Он был почти незрим. Он был далек,
Как флёр д'оранж, что с детства ей обещан,
Как накрахмаленная простыня,
Хранимая до свадебного дня.

Меж тем постель наскучила Давиду.
Его стегала злоба, словно кнут.
Он вытащил свои часы для виду,
Воскликнул: "Черт!", – оделся в пять минут.
Скорей. Скорей... Он пнул ногою кресло,
Застегиваясь, уронил бокал,
Одеколоном рот прополаскал
И стал прощаться.
В нем опять воскресло
Вчерашнее сознанье нищеты,
Бездомности, бездетности, сиротства...
Он вглядывался в скромные черты
Ее лица, ища приметы сходства
С другим лицом...
.....................................................................
.....................................................................
Мы все такие: путаем и спорим,
Судьба же дарит нам озноб и зной,
И бесполезную, как дождь над морем,
Любовь конторщицы хмельной.